Неточные совпадения
Впрочем, в эти два-три дня после смерти Катерины Ивановны он уже раза два встречался с Свидригайловым, всегда
почти в квартире у Сони, куда он
заходил как-то без цели, но всегда
почти на минуту.
— Я… я…
зашла на одну минуту, простите, что вас обеспокоила, — заговорила она, запинаясь. — Я от Катерины Ивановны, а ей послать было некого. А Катерина Ивановна приказала вас очень просить быть завтра
на отпевании, утром… за обедней…
на Митрофаниевском, а потом у нас… у ней… откушать…
Честь ей сделать… Она велела просить.
Встретится ему знакомый
на улице. «Куда?» — спросит. «Да вот иду
на службу, или в магазин, или проведать кого-нибудь». — «Пойдем лучше со мной, — скажет тот, —
на почту, или
зайдем к портному, или прогуляемся», — и он идет с ним,
заходит и к портному, и
на почту, и прогуливается в противуположную сторону от той, куда шел.
— Я, может быть, объясню вам… И тогда мы простимся с вами иначе, лучше, как брат с сестрой, а теперь… я не могу! Впрочем, нет! — поспешно заключила, махнув рукой, — уезжайте! Да окажите дружбу,
зайдите в людскую и скажите Прохору, чтоб в пять часов готова была бричка, а Марину пошлите ко мне.
На случай, если вы уедете без меня, — прибавила она задумчиво,
почти с грустью, — простимтесь теперь! Простите меня за мои странности… (она вздохнула) и примите поцелуй сестры…
Когда Татьяна Павловна перед тем вскрикнула: «Оставь образ!» — то выхватила икону из его рук и держала в своей руке Вдруг он, с последним словом своим, стремительно вскочил, мгновенно выхватил образ из рук Татьяны и, свирепо размахнувшись, из всех сил ударил его об угол изразцовой печки. Образ раскололся ровно
на два куска… Он вдруг обернулся к нам, и его бледное лицо вдруг все покраснело,
почти побагровело, и каждая черточка в лице его задрожала и
заходила...
Мы
зашли в лавку с фруктами, лежавшими грудами. Кроме ананасов и маленьких апельсинов, называемых мандаринами, все остальные были нам неизвестны. Ананасы издавали свой пронзительный аромат, а от продавца несло чесноком, да тут же рядом, из лавки с съестными припасами, примешивался запах
почти трупа от развешенных
на солнце мяс, лежащей кучами рыбы, внутренностей животных и еще каких-то предметов, которые не хотелось разглядывать.
Впрочем, Галактион
почти не жил дома, а все разъезжал по делам банка и делам Стабровского. Прохоров не хотел сдаваться и вел отчаянную борьбу. Стороны
зашли уже слишком далеко, чтобы помириться
на пустяках. Стабровский с каждым годом развивал свои операции все шире и начинал теснить конкурента уже
на его территории. Весь вопрос сводился только
на то, которая сторона выдержит дольше. О пощаде не могло быть и речи.
Он совершает рейсы между Николаевском, Владивостоком и японскими портами, возит
почту, солдат, арестантов, пассажиров и грузы, главным образом казенные; по контракту, заключенному с казной, которая платит ему солидную субсидию, он обязан несколько раз в течение лета
заходить на Сахалин: в Александровский пост и в южный Корсаковский.
На вопрос князя: когда именно
заходил Рогожин, капитанша назвала
почти тот самый час, в который видела будто бы его сегодня, в своем саду, Настасья Филипповна.
Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору не
заходил, а пошел, никуда не глядя, в английский магазин, да
на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, эдак
почти как по ореху будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили.
Ипполит вышел. Князю не для чего было просить кого-нибудь шпионить, если бы даже он был и способен
на это. Приказание ему Аглаи сидеть дома теперь
почти объяснялось: может быть, она хотела за ним
зайти. Правда, может быть, она именно не хотела, чтоб он туда попал, а потому и велела ему дома сидеть… Могло быть и это. Голова его кружилась; вся комната ходила кругом. Он лег
на диван и закрыл глаза.
В восемь часов утра начинался день в этом доме; летом он начинался часом ранее. В восемь часов Женни сходилась с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил в училище, а Женни
заходила на кухню и через полчаса являлась снова в зале. Здесь, под одним из двух окон, выходивших
на берег речки, стоял ее рабочий столик красного дерева с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком проходили
почти целые дни Женни.
Жена содержателя двора, почтенная и деятельнейшая женщина, была в избе одна, когда мы приехали; прочие члены семейства разошлись: кто
на жнитво, кто
на сенокос. Изба была чистая, светлая, и все в ней глядело запасливо, полною чашей. Меня накормили отличным ситным хлебом и совершенно свежими яйцами. За чаем
зашел разговор о хозяйстве вообще и в частности об огородничестве, которое в здешнем месте считается главным и
почти общим крестьянским промыслом.
Помнится, я пробродил целый день, но в сад не
заходил и ни разу не взглянул
на флигель — а вечером я был свидетелем удивительного происшествия: отец мой вывел графа Малевского под руку через залу в переднюю и, в присутствии лакея, холодно сказал ему: «Несколько дней тому назад вашему сиятельству в одном доме указали
на дверь; а теперь я не буду входить с вами в объяснения, но имею
честь вам доложить, что если вы еще раз пожалуете ко мне, то я вас выброшу в окошко.
На другом конце скатерти
зашел разговор о предполагаемой войне с Германией, которую тогда многие считали делом
почти решенным. Завязался спор, крикливый, в несколько ртов зараз, бестолковый. Вдруг послышался сердитый, решительный голос Осадчего. Он был
почти пьян, но это выражалось у него только тем, что его красивое лицо страшно побледнело, а тяжелый взгляд больших черных глаз стал еще сумрачнее.
Благодаря свободе столичных нравов положение их не возбуждало ни с какой стороны ни толков, ни порицаний, тем более, что жили они
почти уединенно. У них только бывали Белавин и молодой студент Иволгин. Первого пригласил сам Калинович, сказав еще наперед Настеньке: «Я тебя, друг мой, познакомлю с одним очень умным человеком, Белавиным. Сегодня
зайду к нему, и он, вероятно, как-нибудь вечерком завернет к нам». Настеньке
на первый раз было это не совсем приятно.
— Господа, считаю долгом всем объявить, что всё это глупости и разговор наш далеко
зашел. Я еще ровно никого не аффильировал, и никто про меня не имеет права сказать, что я аффильирую, а мы просто говорили о мнениях. Так ли? Но так или этак, а вы меня очень тревожите, — повернулся он опять к хромому, — я никак не думал, что здесь о таких
почти невинных вещах надо говорить глаз
на глаз. Или вы боитесь доноса? Неужели между нами может заключаться теперь доносчик?
К
чести своей, однако ж, я должен сказать, что устоял. Одно время чуть было у меня не сползло с языка нечто вроде обещания подумать и посмотреть, но
на этот раз, слава богу, Выжлятников сам сплошал. Снялся с кресла и оставил меня, обещавши в непродолжительном времени
зайти опять и возобновить разговор.
Порфирий Владимирыч между тем продолжал с прежнею загадочностью относиться к беременности Евпраксеюшки и даже ни разу не высказался определенно относительно своей прикосновенности к этому делу. Весьма естественно, что это стесняло женщин, мешало их излияниям, и потому Иудушку
почти совсем обросили и без церемонии гнали вон, когда он
заходил вечером
на огонек в Евпраксеюшкину комнату.
Пионер чуть не заплакал, провожая меня и товарища моего из острога, и когда мы потом, уже по выходе, еще целый месяц жили в этом городе, в одном казенном здании, он
почти каждый день
заходил к нам, так только, чтоб поглядеть
на нас.
Кожемякин тревожно задумался: незадолго перед этим он — точно слепой в яму — свалился в объятия Марфы Посуловой. Мясник всё настойчивее навязывался
на знакомство, Матвей Савельев, не умея отказать, изредка
заходил к нему, но
почти каждый раз случалось так, что Посулов уходил куда-то по неожиданно спешному делу, а гость волей-неволей оставался с Марфой. Он знал, что Шкалик яростно играет в карты и дела его расстроены, несколько раз Посулов брал у него денег, обещая отдать вскорости, и — не отдавал.
Сыновья и приказчики определяли этот доход приблизительно в триста тысяч и говорили, что он был бы тысяч
на сто больше, если бы старик «не раскидывался», то есть не отпускал в кредит без разбору; за последние десять лет одних безнадежных векселей набралось
почти на миллион, и старший приказчик, когда
заходила речь об этом, хитро подмигивал глазом и говорил слова, значение которых было не для всех ясно...
Сборы все время хорошие, несмотря
на то, что все были увлечены войной и волновались, когда получались нерадостные известия. В один из призывов ополченцев я
зашел случайно в Думу, где был прием, и заявил — даже совсем неожиданно для себя — о желании идти охотником,
почти так же, как моему кунаку Are
на его призыв ехать с ним «туда-сюда гулять» я ответил: «Едем».
Почти каждый день
заходил человек в котелке с широким, угреватым носом
на бритом, плоском и толстом лице.
Елена, очутившись
на улице, первое, что начала с жадностью вдыхать в себя свежий воздух; она
почти задыхалась, сидя с купчихой в ее каморке, от запаху жареной рыбы с луком, и хоть довольно уже устала, но все-таки решилась
зайти по следующему адресу к полковнику Клюкову, живущему
на Разгуляеве, в своем доме.
— Хорошо, что заранее, по крайней мере, сказала! — проговорил князь
почти задыхающимся от гнева голосом и затем встал и собрал все книги, которые приносил Елене читать, взял их себе под руку, отыскал после того свою шляпу,
зашел потом в детскую, где несколько времени глядел
на ребенка; наконец, поцеловав его горячо раза три — четыре, ушел совсем, не
зайдя уже больше и проститься с Еленой.
В настоящий момент, когда разговор коснулся государства, генерал более всего боялся, чтобы речь как-нибудь не
зашла о Петре Великом, — пункт,
на котором Татьяна Васильевна была
почти помешана и обыкновенно во всеуслышание объявляла, что она с детских лет все, что писалось о Петре Великом, обыкновенно закалывала булавкою и не читала! «Поэтому вы не знаете деяний Петра?» — осмеливались ей замечать некоторые.
В один из тех коротких промежутков этой беспокойной полосы, когда Истомин переставал читать запоем, страстно увлекаясь и беснуясь, и, наоборот, становился неестественно смирен и грустный бродил тише воды, ниже травы, я
зашел к нему прямо с улицы и сказал, что
на днях дают обед для одного почтеннейшего человека, которого очень уважал и
почитал Истомин.
И царевна к ним сошла,
Честь хозяям отдала,
В пояс низко поклонилась;
Закрасневшись, извинилась,
Что-де в гости к ним
зашла,
Хоть звана и не была.
Вмиг по речи те спознали,
Что царевну принимали;
Усадили в уголок,
Подносили пирожок,
Рюмку полну наливали,
На подносе подавали.
От зеленого вина
Отрекалася она...
Сначала он не хотел верить и начал пристальнее всматриваться в предметы, наполнявшие комнату; но голые стены и окна без занавес не показывали никакого присутствия заботливой хозяйки; изношенные лица этих жалких созданий, из которых одна села
почти перед его носом и так же спокойно его рассматривала, как пятно
на чужом платье, — всё это уверило его, что он
зашел в тот отвратительный приют, где основал свое жилище жалкий разврат, порожденный мишурною образованностью и страшным многолюдством столицы.
В контору и обратно он ходил
почти всегда в сопровождении жены, которая будто бы дома держала его
на привязи; но если уж он являлся
на улице один, то это прямо значило, что загулял, в в это время был совершенно сумасшедший: он всходил
на городской вал, говорил что-то к озеру, обращался к заходящему солнцу и к виднеющимся вдали лугам, потом садился, плакал,
заходил в трактир и снова пил неимоверное количество всякой хмельной дряни; врывался иногда насильно в дом к Нестору Егорычу, одному именитому и почтенному купцу, торгующему кожами, и начинал говорить ему, что он мошенник, подлец и тому подобное.
Я всякие дальнейшие осведомления
почел излишними и даже комнаты не пошел смотреть, а дал псаломщику ключ от моего номера с доверительною надписью
на карточке и поручил ему рассчитаться в гостинице, взять оттуда мои вещи и перевезти всё к его куму. Потом я просил его
зайти за мною сюда и проводить меня
на мое новое жилище.
Когда они возвращались
на мельницу, солнце
заходило за мостом,
почти не видном теперь в этом пылающем костре, и только высокая насыпь бросала длинную синюю тень.
—
Зашел я этто, вашескобродие, в салун виски выпить, как ко мне увязались трое мериканцев и стали угощать… «Фрейнд», говорят… Ну, я, виноват, вашескобродие, предела не упомнил и помню только, что был пьян. А дальше проснулся я, вашескобродие,
на купеческом бриге в море, значит, промеж чужих людей и
почти голый, с позволения сказать… И такая меня тоска взяла, вашескобродие, что и обсказать никак невозможно. А только понял я из ихнего разговора, что бриг идет в Африку.
В первый же день, как Володя съехал
на берег и после прогулки по городу
зашел в так называемый «устричный салон», то есть маленький ресторан, где специально ели устрицы и пили пиво, разносимое молодой чешкой, —
почти вся прислуга и в отелях и частных домах была в то время из представителей славянского племени (чехов) и чернокожих — и среди ряда стульев у столиков сел вместе с доктором за один столик, Володя просто-таки ошалел в первое мгновение, когда, опершись
на спинку своего стула, увидал по бокам своей головы две широкие грязные подошвы сапог.
Адмирал,
почти не сомневавшийся в согласии
на такое лестное предложение, в первое мгновение был изумлен и, казалось, не находил слов. Но вдруг круглые глаза его блеснули металлическим блеском, скулы мясистого лица
заходили, плечи заерзали и, весь закипая гневом, он крикнул...
Ашанин, занятый отчетом,
почти не съезжал
на берег и только раз был с Лопатиным в маленьком чистеньком японском городке.
Зашел в несколько храмов, побывал в лавках и вместе с Лопатиным не отказал себе в удовольствии, особенно любимом моряками: прокатился верхом
на бойком японском коньке за город по морскому берегу и полюбовался чудным видом, открывающимся
на одном месте острова — видом двух водяных пространств, разделенных узкой береговой полосой Тихого океана и Японского моря.
Собака Азорка в «Униженных и оскорбленных»: «Шерсть
на ней
почти вся вылезла, тоже и
на хвосте. Длинноухая голова угрюмо свешивалась вниз. В жизнь мою я не встречал такой противной собаки. Казалось, она целый день лежит где-нибудь мертвая, и, как
зайдет солнце, вдруг оживает».
Поручение это было мне очень кстати, потому что я, как выше сказано, намерен был обделать
на почте свое собственное дело; но мне, однако, это не удалось, потому что,
зайдя по дороге к Альтанским
на почту, я
на самом крыльце почтового дома столкнулся с Харитиною Альтанской.
Размышляя об этом и не придя ни к какому выводу, я заснул все при том же свете, а утром, когда матушка, напившись чаю, посоветовала мне сходить засвидетельствовать свое почтение Альтанскому, я получил от нее довольно тяжелый запечатанный конверт, с тем чтобы я
зашел и отдал его
на почту.
Однажды
зашел я
на вокзал, когда уходил эшелон. Было много публики, были представители от города. Начальник дивизии напутствовал уходящих речью; он говорил, что прежде всего нужно
почитать бога, что мы с богом начали войну, с богом ее и кончим. Раздался звонок, пошло прощание. В воздухе стояли плач и вой женщин. Пьяные солдаты размещались в вагонах, публика совала отъезжающим деньги, мыло, папиросы.
Такой или
почти такой разговор произошел и в описываемый нами день — это было в одно из воскресений конца июля — когда Елизавета Петровна Дубянская собралась
на дачу к Сиротининым и
зашла к Любовь Аркадьевне предложить ей прокатиться перед поездкой.
— Вот и
зашел, и выпил! — торжествующе подтвердил он, выходя из трактира и выпустив струю вонючего воздуха. Как бы вызывая
на бой весь мир, Кукушкин гордо огляделся и, увидев офицера, моментально вытянулся и отдал ему
честь.