Неточные совпадения
Под подушкой его лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет
заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не
заговаривала об этом, ни разу даже не предложила ему Евангелия. Он сам попросил его у ней незадолго до своей
болезни, и она молча принесла ему книгу. До сих пор он ее и не раскрывал.
— Да, прекрасный, превосходный, образованный, умный… —
заговорил вдруг Раскольников какою-то неожиданною скороговоркой и с каким-то необыкновенным до сих пор оживлением, — уж не помню, где я его прежде, до
болезни, встречал… Кажется, где-то встречал… Вот и этот тоже хороший человек! — кивнул он на Разумихина, — нравится он тебе, Дуня? — спросил он ее и вдруг, неизвестно чему, рассмеялся.
— Ого, вы кусаетесь? Нет, право же, он недюжинный, — примирительно
заговорила она. — Я познакомилась с ним года два тому назад, в Нижнем, он там не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит с ума: все купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка, женщины, потрясающие кутежи. Он там сильно пил, нажил какую-то
болезнь. Я научила его как можно больше кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он, знаете, в ресторанах философствовал за угощение…
Даже старая нянька Матрена, примирившаяся в конце концов с тем, чтобы Устенька жила в ученье у поляков, и та была сейчас за нее. Что же, известно, что барышня Дидя порченая, ну, а только это самые пустяки. Всего-то дела свозить в Кунару, там один старичок юродивый всякую
болезнь заговаривает.
Заговорили о петербургском климате, о
болезни самого князя, о Швейцарии, о Шнейдере.
Маланья Сергеевна как вошла в спальню Анны Павловны, так и стала на колени возле двери. Анна Павловна подманила ее к постели, обняла ее, благословила ее сына; потом, обратив обглоданное жестокою
болезнью лицо к своему мужу, хотела было
заговорить…
Она с участием
заговорила о здоровье его сестры Нины Федоровны. Месяца два назад у его сестры вырезали рак, и теперь все ждали возврата
болезни.
— Застегивайтесь, —
заговорил я, — у вас сифилис!
Болезнь весьма серьезная, захватывающая весь организм. Вам долго придется лечиться!..
Он
заговаривает их так же, как легкую
болезнь или домашнюю удачу.
Страшнее всех
болезней — горячка, огневица, и
заговаривают ее зато не шутливыми, а тяжелыми словами.
Настал и тот неизбежный день, когда Барнум, особенно обеспокоенный приступом подагры, первый
заговорил с дочерью о своих годах и
болезнях, о быстротекущем времени и, наконец, о той роковой поре, когда девушке надо подумать о покровителе и спутнике жизни, а отцу — о внуках.
Белокуров длинно, растягивая «э-э-э-э…»,
заговорил о
болезни века — пессимизме. Говорил он уверенно и таким тоном, как будто я спорил с ним. Сотни верст пустынной, однообразной, выгоревшей степи не могут нагнать такого уныния, как один человек, когда он сидит, говорит и неизвестно, когда он уйдет.
— Федор Лукич, кого вижу! —
заговорил он прерывистым голосом, увидев Сысоева. — Как нам приятно! Несмотря на свою
болезнь, вы пришли!.. Господа, позвольте вас порадовать: Федор Лукич пришел!
— Помилуйте, князь, я с удовольствием. Тяжелая перенесенная
болезнь дает вам право, —
заговорил Сергей Семенович, а между тем в уме его мелькало: «Не действительно ли он тронувшись?» — Какая же это просьба, князь? Все, что в моих силах, все, что могу… — добавил Зиновьев.
Старик
заговорил трогательным голосом о своей
болезни, о предчувствии близкой смерти. Вот и ворон словно впился в кровлю дома и не хочет отстать от нее, и собака роет яму перед окном повалуши, и мать Анастасьина во сне является и зовет к себе!