Неточные совпадения
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил
с Лидией почтительно, как
с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее
романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы
отвести его на чердак. И ему спокойней».
Райский по утрам опять начал вносить заметки в программу своего
романа, потом шел навещать Козлова, заходил на минуту к губернатору и еще к двум, трем лицам в городе,
с которыми успел покороче познакомиться. А вечер
проводил в саду, стараясь не терять из вида Веры, по ее просьбе, и прислушиваясь к каждому звуку в роще.
— Шикарный немец, — говорил поживший в городе и читавший
романы извозчик. Он сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку
завел соловых, выедет
с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была в большом доме, я гостей
возил тоже;
с еклектрической искрой. В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
А Туркины? Иван Петрович не постарел, нисколько не изменился и по-прежнему все острит и рассказывает анекдоты; Вера Иосифовна читает гостям свои
романы по-прежнему охотно,
с сердечной простотой. А Котик играет на рояле каждый день, часа по четыре. Она заметно постарела, похварывает и каждую осень уезжает
с матерью в Крым.
Провожая их на вокзале, Иван Петрович, когда трогается поезд, утирает слезы и кричит...
— О да, всё… то есть… почему же вы думаете, что я бы не понял? Там, конечно, много сальностей… Я, конечно, в состоянии понять, что это
роман философский и написан, чтобы
провести идею… — запутался уже совсем Коля. — Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист, — вдруг оборвал он ни
с того ни
с сего.
У него — большой литературный талант, он — необыкновенно плодовитый писатель, но он не был значительным художником, его
романы, представляющие интересное чтение, свидетельствуют об эрудиции, имеют огромные художественные недостатки, они
проводят его идеологические схемы, и о них было сказано, что это — смесь идеологии
с археологией.
Лицо это было некто Четвериков, холостяк, откупщик нескольких губерний, значительный участник по золотым приискам в Сибири. Все это, впрочем, он наследовал от отца и все это шло заведенным порядком, помимо его воли. Сам же он был только скуп, отчасти фат и все время
проводил в том, что читал французские
романы и газеты, непомерно ел и ездил беспрестанно из имения, соседнего
с князем, в Сибирь, а из Сибири в Москву и Петербург. Когда его спрашивали, где он больше живет, он отвечал: «В экипаже».
…Меня особенно
сводило с ума отношение к женщине; начитавшись
романов, я смотрел на женщину, как на самое лучшее и значительное в жизни. В этом утверждали меня бабушка, ее рассказы о Богородице и Василисе Премудрой, несчастная прачка Наталья и те сотни, тысячи замеченных мною взглядов, улыбок, которыми женщины, матери жизни, украшают ее, эту жизнь, бедную радостями, бедную любовью.
Кроме того, я не пощадил своего друга и для контраста
провел параллель несчастного
романа Любочки и кое-что кстати позаимствовал из беседы
с ней.
— Они тебе, братец, подходят по твоему положению в обществе больше других… Ведь не можешь ты
завести роман с дамой или девушкой приличного общества, согласись?
Известный
роман «Матильда, или Крестовые походы»
сводил тогда
с ума всех русских дам.
Андрей Иваныч краснеет: по слабости человеческой он
завел было чувствительный
роман с солдаткой, со вдовой, но раз подсмотрели их и не дают проходу насмешками. Не знают, что со вдовой они больше плакали, чем целовались, — и отбили дорогу, ожесточение и горечь заронили в скромное, чистое, без ропота одинокое сердце. До того дошло
с насмешками, что позвал его как-то к себе сам Жегулев и, стесняясь в словах, попросил не ходить на деревню.
— Во-первых — это надо для тебя же! А во-вторых — что же мне кошек, собак
завести, Маврина? Я сижу одна, как в тюрьме, на улицу выйти не
с кем. А она — интересная, она мне
романы, журналы даёт, политикой занимается, обо всём рассказывает. Я
с ней в гимназии у Поповой училась, потом мы разругались…
Она только и делала, что уходила от него, едва говорила
с ним, призналась в равнодушии, назвала какой-то старый детский
роман и прятанье по углам «ребячеством» и даже намекнула, что «бог ее
свел с Молчалиным».
Флор Федулыч. Настоящий милорд-с! Ему бы только
с графом Биконсфильдом разговаривать-с. Отличные места занимал-с, поведет дело — любо-дорого смотреть, за полгода верно можно ручаться, а там
заведет рысаков
с пристяжными, — году не пройдет, глядишь и в яму
с романами-с. И сейчас имеет место приличное — около десяти тысяч жалованья; кажется, чего ж еще, можно концы
с концами
сводить.
В другой раз он велел
отвезти себя не в тот дом, куда хотел ехать и где ожидало его целое общество; он задумался, вошел в гостиную, в которой бывал очень редко, и объявил хозяйке,
с которой был не коротко, но давно знаком, что приехал прочесть ей по обещанию отрывок из своего
романа; хозяйка удивилась и очень обрадовалась, а Загоскин, приметивши наконец ошибку, посовестился признаться в ней и прочел назначенный отрывок к общему довольствию и хозяев и гостей.
Она не спешила
заводить разговор о матери, о доме, о своем
романе с Власичем; она не оправдывалась, не говорила, что гражданский брак лучше церковного, не волновалась и покойно задумалась над историей Оливьера…
Сам Толстой, разумеется, не так смотрит на свой
роман. Григорович в своих воспоминаниях рассказывает: однажды, на обеде в редакции «Современника», присутствующие
с похвалою отозвались о новом
романе Жорж Занд; молодой Толстой резко объявил себя ее ненавистником и прибавил, что героинь ее
романов, если бы они существовали в действительности, следовало бы, ради назидания, привязывать к позорной колеснице и
возить по петербургским улицам.
Но я наверно бы урвался в Москву, если б не слетал туда на одну из последних репетиций — всего на двадцать четыре часа,
провожая даму, у которой был
роман с одним моим товарищем.
Первые две недели не было еще политической тревоги. Я сошелся
с петербургским французом, учителем одной частной гимназии на Васильевском острову, и
проводил с ним часы прогулок в приятных разговорах; в жаркие часы писал
роман.
С Рикуром я долго
водил знакомство и, сколько помню, посетил его и после войны и Коммуны. В моем
романе"Солидные добродетели"(где впервые в нашей беллетристике является картина Парижа в конце 60-х годов) у меня есть фигура профессора декламации в таком типе, каким был Рикур. Точно такого преподавателя я потом не встречал нигде: ни во Франции, ни в других странах, ни у нас.
Он опять
завел речь о невежественности дам и уверял, что когда-то его близкая приятельница, графиня Нессельроде (дочь графа Закревского), которую он когда-то взял в героини своего любовного
романа — "Дама
с жемчугом", написанного в параллель к"Даме
с камелиями", приехала к нему
с какого-то обеда и спрашивала его,"про какую такую Жанну д'Арк все толковали там".
В нем"спонтанно"(выражаясь научно-философским термином) зародилась мысль написать большой
роман, где бы была рассказана история этического и умственного развития русского юноши, —
с годов гимназии и
проведя его через два университета — один чисто русский, другой —
с немецким языком и культурой.
Русская княгиня оказалась непохожею на героинь этих
романов. Она привела его в такое смущение, что он, покорно следуя ее приказаниям,
проводил ее к мужу. Это похищение и сила воли,
с которою она поборола свое волнение, однако, не прошли ей даром.