Неточные совпадения
— Да, —
забыла сказать, — снова обратилась она к Самгину, — Маракуев получил год «Крестов». Ипатьевский признан душевнобольным и выслан на
родину, в Дмитров, рабочие — сидят, за исключением Сапожникова, о котором есть сведения, что он болтал. Впрочем, еще один выслан на
родину, — Одинцов.
— Это — невероятно! — выкрикивала и шептала она. — Такое бешенство, такой стихийный страх не доехать до своих деревень! Я сама видела все это. Как будто
забыли дорогу на
родину или не помнят — где
родина? Милый Клим, я видела, как рыжий солдат топтал каблуками детскую куклу, знаешь — такую тряпичную, дешевую. Топтал и бил прикладом винтовки, а из куклы сыпалось… это, как это?
— Я скажу всего несколько слов! — спокойно заявил молодой человек. — Товарищи! Над могилой нашего учителя и друга давайте поклянемся, что не
забудем никогда его заветы, что каждый из нас будет всю жизнь неустанно рыть могилу источнику всех бед нашей
родины, злой силе, угнетающей ее, — самодержавию!
Целый мир
забыл их; они любовались собой да природой, и когда пришла весть о прощении и возможность возвратиться на
родину, они отказались.
Уехать… туда… назад… где его
родина, где теперь Нилов со своими вечными исканиями!.. Нет, этого не будет: все порвано, многое умерло и не оживет вновь, а в Лозищах, в его хате живут чужие. А тут у него будут дети, а дети детей уже
забудут даже родной язык, как та женщина в Дэбльтоуне…
— Боже мой, боже! — тяжело вздыхала Матица. — Что же это творится на свете белом? Что будет с девочкой? Вот и у меня была девочка, как ты!.. Зосталась она там, дома, у городи Хороли… И это так далеко — город Хорол, что если б меня и пустили туда, так не нашла бы я до него дороги… Вот так-то бывает с человеком!.. Живёт он, живёт на земле и
забывает, где его
родина…
Кручинина. Да уж я было и стала
забывать, да вот попала случайно на
родину, все и ожило в моей памяти.
Когда твой друг во тьме ночной
Тебя лобзал немым лобзаньем,
Сгорая негой и желаньем,
Ты
забывала мир земной,
Ты говорила: «Пленник милый,
Развесели свой взор унылый,
Склонись главой ко мне на грудь,
Свободу,
родину забудь.
И боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей
родины, под чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо (непременно в палаццо), потонувшем в море огней, на этом балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно сняла свою маску и, прошептав: «Я свободна», задрожав, бросилась в его объятия, и, вскрикнув от восторга, прижавшись друг к другу, они в один миг
забыли и горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый дом, и старика, и мрачный сад в далекой
родине, и скамейку, на которой, с последним, страстным поцелуем, она вырвалась из занемевших в отчаянной муке объятий его…
— Только не
родину! Ни моего народа, ни моей
родины я не
забуду никогда!
— Нет, нет, — испуганно зашептал умирающий, — не уходи от меня. Я никого не хочу, кроме тебя… Бабушка, наверное, не любит уже меня больше… Я невольно обманул ее… Она думала, что я буду здоровым и сильным, а я ухожу в небо, как Дато. Я — последний оглы-Джамата… Последний из князей Горийских… Когда умрет дядя Георгий, не будет больше рода Джаваха…
Забудут героев, павших за
родину наших отцов и дедов… Не будет рода Джаваха…
— Что с тобой, Нина? — как-то раз серьезно и строго спросил меня отец, застав меня и Юлико в самом горячем споре, — что с тобой, я не узнаю тебя! Ты
забываешь обычай своей
родины и оскорбляешь гостя в своем доме! Нехорошо, Нина! Что бы сказала твоя мама, если б видела тебя такою.
— И когда эту самую
родину изучишь хорошенько, придешь к тому выводу, что только
забывая про всякие цивические затеи и можно двигать ею.
Если бы за все пять лет
забыть о том, что там, к востоку, есть обширная
родиной что в ее центрах и даже в провинции началась работа общественного роста, что оживились литература и пресса, что множество новых идей, упований, протестов подталкивало поступательное движение России в ожидании великих реформ,
забыть и не знать ничего, кроме своих немецких книг, лекций, кабинетов, клиник, то вы не услыхали бы с кафедры ни единого звука, говорившего о связи «Ливонских Афин» с общим отечеством Обособленность, исключительное тяготение к тому, что делается на немецком Западе и в Прибалтийском крае, вот какая нота слышалась всегда и везде.
— Он самый… Он здесь, перед вами… Он отбыл свой срок и вернулся на
родину… Спасибо вам, большое спасибо за все то, что вы сделали для моей дочери… Я счастлив и давно уже
забыл, что был на каторге…
— Да, это я, Егор Никифоров, — отвечал он, освободившись из объятий Гладких… — Я стосковался по
родине и пришел узнать о моей жене и ребенке… Благодарю вас, Иннокентий Антипович, вы честно исполнили ваше слово, вы воспитали мою дочь, вы любили ее как родную! Спасибо вам, большое спасибо…
Забудем о прошедшем…
—
Родины! — с жаром воскликнул юноша. — Хотя я мало знаю ее и воспитан вами, но отдам за нее кровь мою. Я сильно привык к Ливонии и
забыл мою
родину, и за это Бог карает преступника.
Владимир
забыл свои надежды,
родину, все на свете; он весь не свой! Ужасным, исступленным взором окинул он чернеца. Взора этого не мог выдержать Авраам, задрожал, преклонил весло в знак покорности и опустил в землю свои глаза. Но для ученика Вельзевулова довольно одной минуты, чтобы обдумать все, что ему надо делать и говорить.
Ему припомнилось то время, когда судьба обоих была в его руках. Он видал того и другого юными энтузиастами, не
забыл их тогдашних ответов, всего поведения во время сидения взаперти. И они, конечно, не
забыли этой эпохи, но его присутствие точно подзадоривало их, они как будто хотели показать ему, что им уже нечего бояться, что их благонамеренность вне всякого сомнения и понимание интересов своей
родины неизмеримо выше того, чем пробавлялись в предыдущую эпоху.
„Остался бы, добрый старик, — говорил я, — кабы мог
забыть здесь
родину”.
— О, что дала мне эта
родина? Все в ней наводит на меня слишком печальные воспоминания, которые бы я хотела
забыть в присутствии дочери…
—
Родины! — с жаром воскликнул юноша. — Хотя я мало знаю ее и воспитан вами, но отдам за нее всю кровь мою. Я сильно привык к Ливонии и
забыл мою
родину, и за это Бог карает преступника.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была
родина. Но
родина была слишком далеко, и для человека, идущего 1000 верст, непременно нужно сказать себе,
забыв о конечной цели, «нынче я приду за 40 верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.