Неточные совпадения
Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке все было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан, совершенно
о нем
забыли…
Самгин подумал, что парень глуп, и
забыл об этом случае, слишком ничтожном для того, чтобы помнить
о нем. Действительность усердно воспитывала привычку
забывать о фактах, несравненно более крупных. Звеньями бесконечной цепи следуя одно за другим, события все сильнее толкали время вперед, и оно, точно под
гору катясь, изживалось быстро, незаметно.
Потом этот дьявол заражает человека болезненными пороками, а истерзав его, долго держит в позоре старости, все еще не угашая в нем жажду любви, не лишая памяти
о прошлом, об искорках счастья, на минуты, обманно сверкавших пред ним, не позволяя
забыть о пережитом
горе, мучая завистью к радостям юных.
Теперь дикие свиньи пошли в
гору, потом спустились в соседнюю падь, оттуда по ребру опять стали подниматься вверх, но, не дойдя до вершины, круто повернули в сторону и снова спустились в долину. Я так увлекся преследованием их, что совершенно
забыл о том, что надо осматриваться и запомнить местность. Все внимание мое было поглощено кабанами и следами тигра. Та к прошел я еще около часа.
— А кто же их утешит, этих старушек? — просто ответил
о. Сергей. — Ведь у них никого не осталось, решительно никого и ничего, кроме церкви… Молодые, сильные и счастливые люди поэтому и
забывают церковь, что увлекаются жизнью и ее радостями, а когда придет настоящее
горе, тяжелые утраты и вообще испытания, тогда и они вернутся к церкви.
Меня здесь мучит только ваше обо мне
горе — меня мучит слеза в глазах моего ангела-хранителя, который в ужаснейшую минуту моей жизни
забывал о себе, думал еще спасти меня.
Павел, под влиянием мысли
о назначенном ему свидании, начал одну из самых страстных арий, какую только он знал, и весь огонь, которым
горела душа его, как бы перешел у него в пальцы: он играл очень хорошо! M-me Фатеева,
забыв всякую осторожность, впилась в него своими жгучими глазами, а m-lle Прыхина, закинув голову назад, только восклицала...
Ей было сладко видеть, что его голубые глаза, всегда серьезные и строгие, теперь
горели так мягко и ласково. На ее губах явилась довольная, тихая улыбка, хотя в морщинах щек еще дрожали слезы. В ней колебалось двойственное чувство гордости сыном, который так хорошо видит
горе жизни, но она не могла
забыть о его молодости и
о том, что он говорит не так, как все, что он один решил вступить в спор с этой привычной для всех — и для нее — жизнью. Ей хотелось сказать ему: «Милый, что ты можешь сделать?»
Моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Отец, весь отдавшись своему
горю, как будто совсем
забыл о моем существовании. Порой он ласкал мою маленькую сестру и по-своему заботился
о ней, потому что в ней были черты матери. Я же рос, как дикое деревцо в поле, — никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.
Ни одного дня, который не отравлялся бы думою
о куске, ни одной радости. Куда ни оглянется батюшка, всё ему или чуждо, или на все голоса кричит: нужда! нужда! нужда! Сын ли окончил курс — и это не радует: он совсем исчезнет для него, а может быть, и
забудет о старике отце. Дочь ли выдаст замуж — и она уйдет в люди, и ее он не увидит. Всякая минута, приближающая его к старости, приносит ему
горе.
«Maman тоже поручила мне просить вас об этом, и нам очень грустно, что вы так давно нас совсем
забыли», — прибавила она, по совету князя, в постскриптум. Получив такое деликатное письмо, Петр Михайлыч удивился и, главное, обрадовался за Калиновича. «О-о, как наш Яков Васильич пошел в
гору!» — подумал он и, боясь только одного, что Настенька не поедет к генеральше, робко вошел в гостиную и не совсем твердым голосом объявил дочери
о приглашении. Настенька в первые минуты вспыхнула.
— Отчего? Что же, — начал он потом, — может разрушить этот мир нашего счастья — кому нужда до нас? Мы всегда будем одни, станем удаляться от других; что нам до них за дело? и что за дело им до нас? нас не вспомнят,
забудут, и тогда нас не потревожат и слухи
о горе и бедах, точно так, как и теперь, здесь, в саду, никакой звук не тревожит этой торжественной тишины…
Эти хлопоты отнимали все свободное время Гордея Евстратыча, и за ними он
забывал о своем недавнем
горе, которое миновало, как тяжелый сон.
Прошло несколько дней, на дворе заговорили, что отправленный в больницу ученик стекольщика сошёл с ума. Евсей вспомнил, как
горели глаза мальчика во время его представлений, как порывисты были его движения и быстро изменялось лицо, и со страхом подумал, что, может быть, Анатолий всегда был сумасшедшим. И
забыл о нём.
И смолкнул ярый крик войны:
Все русскому мечу подвластно.
Кавказа гордые сыны,
Сражались, гибли вы ужасно;
Но не спасла вас наша кровь,
Ни очарованные брони,
Ни
горы, ни лихие кони,
Ни дикой вольности любовь!
Подобно племени Батыя,
Изменит прадедам Кавказ,
Забудет алчной брани глас,
Оставит стрелы боевые.
К ущельям, где гнездились вы,
Подъедет путник без боязни,
И возвестят
о вашей казни
Преданья темные молвы.
— Послушайте, может быть, вы все-таки доскажете, что было дальше? — спросил я через некоторое время, видя, что мой спутник задумался и как будто
забыл о своем рассказе, глядя прямо перед собой на освещенные солнцем
горы нашего берега. Реки с ледоходом теперь не было видно. Мы ехали лугом, впереди плелись мои спутники,
о чем-то весело балагуря с своим ямщиком.
«Сердечный ты мой!
Натерпелся ты
горя живой,
Да пришлося терпеть и по смерти…
То случится проклятый пожар,
То теперь наскакали вдруг — черти!
Вот уж подлинно бедный Макар!
Дом-то, где его тело стояло,
Загорелся, —
забыли о нем, —
Я схватилась: побились немало,
Да спасли-таки гроб целиком,
Так опять неудача сегодня!
Видно, участь его такова…
Расходилась рука-то господня,
Не удержишь...
Душа святая!
О тебе нет речи!
Твои достатки и тебя мы знаем.
Ты все отдашь, и я отдам, и он, —
Все будет мало. С чем тут приниматься!
И только что обидим мы без пользы
Самих себя, а делу не поможем.
Кто нас послушает! В бедах и в
гореСердца окаменели.
О себе
Печется каждый, ближних
забывая.
Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный ввиду этой сказочной обстановки — моря,
гор, облаков, широкого неба, Гуров думал
о том, как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда
забываем о высших целях бытия,
о своем человеческом достоинстве.
Петька не знал, скучно ему или весело, но ему хотелось в другое место,
о котором он не мог ничего сказать, где оно и какое оно. Когда его навещала мать, кухарка Надежда, он лениво ел принесенные сласти, не жаловался и только просил взять его отсюда. Но затем он
забывал о своей просьбе, равнодушно прощался с матерью и не спрашивал, когда она придет опять. А Надежда с
горем думала, что у нее один сын — и тот дурачок.
«
О царь!
Забыл ты Бога, свой сан ты, царь,
забыл!
Опричниной на
горе престол свой окружил!
Ты помнишь ли рёв дождевого потока
И пену и брызги кругом;
И как наше
горе казалось далёко,
И как мы
забыли о нём!
— Жорж! — говорила Маруся, прижимаясь к нему и целуя его испитое, красноносое лицо. — Ты с
горя пьешь, это правда… Но
забудь свое
горе, если так! Неужели все несчастные должны пить? Ты терпи, мужайся, борись! Богатырем будь! При таком уме, как у тебя, с такой честной, любящей душой можно сносить удары судьбы!
О! Вы, неудачники, все малодушны!..
Соня. Нет худа без добра.
Горе научило меня. Надо, Михаил Львович,
забыть о своем счастье и думать только
о счастье других. Нужно, чтоб вся жизнь состояла из жертв.
Все это было сказано так грустно, что я
забыла о своем
горе, и с сердцем, сжимающимся от жалости, обняла и поцеловала его.
В ту минуту, когда он крикнул: «Смелым Бог владеет», он
забыл про историю с Перновским и думал только
о себе,
о движении вперед по
горе жизни, где на самом верху
горела золотом и самоцветными каменьями царь-птица личной удачи.
Швея взглянула, улыбнулась сквозь слезы, утерла глаза, стала слушать и
забыла о своем
горе.
— По дорожке с нами, любезненькая, по дорожке.
О, ох, ныне и сугробы стали каждый год больше! Это еще б не
горе — как выйду замуж, велю непременно очищать их, — а то
горе, что все на свете сделалось хоть брось. Добро б травы худо росли и морозы вдвое серчали, уж человеки, аки звери лютые, поедают друг друга, роют друг другу ямы;
забыли вовсе бога (тут барская барыня перекрестилась) — прости, Мать Пресвятая Богородица Тихвинская, что вхожу во осуждение!
Ласковые слова императрицы довершили остальное. Не стараясь узнать, какое
горе терзает его, она с присущими ей мягкостью и тактом обошла этот вопрос в разговоре с Григорием Александровичем. Она указала ему на тот высокий жребий, который выпадает на его долю велением судьбы, и сказала, что человек, призванный утешать
горе многих, должен, если не
забыть о своем, то иметь столько силы духа, чтобы не предаваться ему чрезмерно.
Занятая своим
горем молодая женщина — и в этом едва ли можно винить ее —
забыла о своей подруге, тем более, что, как помнит, вероятно, читатель, объяснила ее исчезновение возникшим в сердце молодой девушки чувством к графу, что отчасти подтверждал и смысл оставленного письма.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое
горе; но она только повторила, что просит его
забыть то, что́ она сказала, что она не помнит, что́ она сказала, и что у нее нет
горя, кроме того, которое он знает —
горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.