Неточные совпадения
Она
жила гувернанткой в богатом доме и имела случай быть за границей, проехала всю Германию и смешала всех
немцев в одну толпу курящих коротенькие трубки и поплевывающих сквозь зубы приказчиков, мастеровых, купцов, прямых, как палка, офицеров
с солдатскими и чиновников
с будничными лицами, способных только на черную работу, на труженическое добывание денег, на пошлый порядок, скучную правильность жизни и педантическое отправление обязанностей: всех этих бюргеров,
с угловатыми манерами,
с большими грубыми руками,
с мещанской свежестью в лице и
с грубой речью.
— А где
немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они
живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук
с плеч отца переходит на сына, а
с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да
с пивом и выпьют!
Приедет, бывало, доктор — старик
немец Эйзеншмидт ездил: «Ну что, доктор,
проживу я еще денек-то на свете?» — шутит, бывало,
с ним.
— Ведь вот — Крейц или Ридигер — в одном приказе в корнеты произведены были.
Жили на одной квартире, — Петруша, Алеша — ну, я, видите, не
немец, да и поддержки не было никакой — вот и сиди будочником. Вы думаете, легко благородному человеку
с нашими понятиями занимать полицейскую должность?
При брауншвейг-вольфенбюттельском воине я иногда похаживал к каким-то мальчикам, при которых
жил его приятель тоже в должности «
немца» и
с которыми мы делали дальние прогулки; после него я снова оставался в совершенном одиночестве — скучал, рвался из него и не находил выхода.
В Заполье из дворян
проживало человек десять, не больше, да и те все были наперечет, начиная
с знаменитого исправника Полуянова и кончая приблудным русским
немцем Штоффом, явившимся неизвестно откуда и еще более неизвестно зачем.
— И она тоже. Пусть все отделяются, кому
с нами не угодно. Мы старого, какого-то мнимого права собственности признавать не станем; а кто не хочет
с нами —
живи сам себе. Пусть и финны, и лифляндские
немцы, пусть все идут себе доживать свое право.
— Будет шутить! — недоверчиво возразил Лихонин.Что же тебя заставляет здесь дневать и ночевать? Будь ты писатель-дело другого рода. Легко найти объяснение: ну, собираешь типы, что ли… наблюдаешь жизнь… Вроде того профессора-немца, который три года
прожил с обезьянами, чтобы изучить их язык и нравы. Но ведь ты сам сказал, что писательством не балуешься?
— Товарищи! Говорят, на земле разные народы
живут — евреи и
немцы, англичане и татары. А я — в это не верю! Есть только два народа, два племени непримиримых — богатые и бедные! Люди разно одеваются и разно говорят, а поглядите, как богатые французы,
немцы, англичане обращаются
с рабочим народом, так и увидите, что все они для рабочего — тоже башибузуки, кость им в горло!
— А что господа? Господа-то у них, может, и добрые, да далече
живут, слышь. На селе-то их лет, поди, уж двадцать не чуть; ну, и прокуратит
немец, как ему желается. Года три назад, бают, ходили мужики жалобиться, и господа вызывали тоже
немца — господа, нече сказать, добрые! — да коли же этака выжига виновата будет! Насказал, поди,
с три короба: и разбойники-то мужики, и нерадивцы-то! А кто, как не он, их разбойниками сделал?
И зачем, главное, я из-за того только, что ключи от иерусалимского храма будут у того, а не у этого архиерея, что в Болгарии будет князем тот, а не этот
немец, и что тюленей будут ловить английские, а не американские купцы, признаю врагами людей соседнего народа,
с которыми я
жил до сих пор и желаю
жить в любви и согласии, и найму солдат или сам пойду убивать и разорять их и сам подвергнусь их нападению?
Мария Николаевна дружила только
с М. И. Свободиной, изредка в свободные вечера, по субботам, она бывала у нее. Иногда бывали и мы у нее. Я говорю «мы», то есть Свободина, Далматов и я. Редко заходил Казанцев, но, переговорив о театральных делах, исчезал, а Правдин
жил где-то на окраине у знакомого
немца, и его видели мы только на спектаклях и репетициях. Экономный
немец, он избегал наших завтраков и ужинов.
Он подружился
с неправославными
немцами,
жил долго в Голландии, стране протестантской, и вследствие того пренебрег теми началами, на которых постоянно утверждалась народность русская.
У нас так долго
живут в общении
с немцами и так мало знают характеры немецких женщин.
— О, я не хочу иметь роги! бери его, мой друг Гофман, за воротник, я не хочу, — продолжал он, сильно размахивая руками, причем лицо его было похоже на красное сукно его жилета. — Я восемь лет
живу в Петербурге, у меня в Швабии мать моя, и дядя мой в Нюренберге; я
немец, а не рогатая говядина! прочь
с него всё, мой друг Гофман! держи его за рука и нога, камрад мой Кунц!
Достигаев. Чёрт его, дурака, вогнал в эту войну! Нам
с немцами надо в мире
жить, учиться у них… Ума у царя не было, да — был хлеб! А у нас — ни ума, ни хлеба. Сожрала война хлебец-то. Иди-иоты!.. Мир надо заключить
с немцами, а этот скопец, адвокатишко Керенский, ярится!..
С немцами все мы только сталкивались, а не
жили с ними.
Члены русской корпорации
жили только"своей компанией",
с буршами-немцами имели лишь официальные сношения по Комману, в разных заседаниях, вообще относились к ним не особенно дружелюбно, хотя и были со всеми на «ты», что продолжалось до того момента, когда русских подвергли остракизму.
Но вот что могло несколько удивлять — это что никто не видал никаких проявлений этой воли. Клара Пекторалис
жила себе как самая обыкновенная немка: варила мужу суп, жарила клопс и вязала ему чулки и ногавки, а в отсутствие мужа, который в то время имел много работы на стороне, сидела
с состоявшим при нем машинистом Офенбергом, глупейшим деревянным
немцем из Сарепты.
Мне передали, что здесь в уездном городе
живет гувернер-немец, служивший когда-то у князя, бывшего владельца этого хутора, и он
с удовольствием поступил бы к нам в качестве гувернера и учителя.
— Этот дом был выстроен при прадеде теперешнего князя. Князь и не
жил в нем; они вместе
с сыном и учителем-немцем занимали флигель во дворе до тех пор, пока молодой князь не выросли и не уехали учиться за границу.
Прошло около месяца. Помещик забыл о Петьке, а тот, почувствовав себя в силах стать на ноги, бежал
с помещечьего двора. Двор этот находился близ Арбатских ворот. Долго ли и много ли прошел Петр Ананьев, он не помнил, но наутро он очнулся на скамье, покрытой войлоком,
с кожанной подушкой в головах, а над ним стоял наклонившись худой как щепка старик, и держал на его лбу мокрую тряпку. Было это в той самой избе, где теперь
жил Петр Ананьев. Старик был немец-знахарь Краузе, в просторечии прозванный Крузовым.
Узнав об этом, царь, как повествует Карамзин, «изъявил не жалость, но гнев и злобу: послав
с богатою вкладою тело Малюты в монастырь святого Иосифа Волоцкого, он сжег на костре всех пленников, шведов и
немцев, — жертвоприношение, достойное мертвеца, который
жил душегубством».
В первом случае обыкновенно ограничиваются тем, что «москаль не
немец,
с ним еще можно
жить; он нас не снемчит, как пруссаки Познань», а о религиозной «схисме», которою так заняты польские либералы во Львове, и совсем не думают: «это ксендзовские штуки», говорят кракусы, «нам какое дело, кто как молится».