Неточные совпадения
У него был свой сын, Андрей, почти одних лет
с Обломовым, да еще отдали ему одного мальчика, который почти никогда не учился, а больше страдал золотухой, все
детство проходил постоянно
с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что
живет не у бабушки, а в чужом доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
— Понадобилось, так явились и мысли и язык, хоть напечатать в романе где-нибудь. А нет нужды, так и не умею, и глаза не видят, и в руках слабость! Ты свое уменье затерял еще в
детстве, в Обломовке, среди теток, нянек и дядек. Началось
с неуменья надевать чулки и кончилось неуменьем
жить.
Я и до нее
жил в мечтах,
жил с самого
детства в мечтательном царстве известного оттенка; но
с появлением этой главной и все поглотившей во мне идеи мечты мои скрепились и разом отлились в известную форму: из глупых сделались разумными.
Если не нам, то американцам, если не американцам, то следующим за ними — кому бы ни было, но скоро суждено опять влить в
жилы Японии те здоровые соки, которые она самоубийственно выпустила вместе
с собственною кровью из своего тела, и одряхлела в бессилии и мраке жалкого
детства.
Аграфена Петровна лет десять в разное время провела
с матерью Нехлюдова за границей и имела вид и приемы барыни. Она
жила в доме Нехлюдовых
с детства и знала Дмитрия Ивановича еще Митенькой.
В этом он был совершенная противоположность своему старшему брату, Ивану Федоровичу, пробедствовавшему два первые года в университете, кормя себя своим трудом, и
с самого
детства горько почувствовавшему, что
живет он на чужих хлебах у благодетеля.
Дерсу стал вспоминать дни своего
детства, когда, кроме гольдов и удэге, других людей не было вовсе. Но вот появились китайцы, а за ними — русские.
Жить становилось
с каждым годом все труднее и труднее. Потом пришли корейцы. Леса начали гореть; соболь отдалился, и всякого другого зверя стало меньше. А теперь на берегу моря появились еще и японцы. Как дальше
жить?
— Ах, я о многом думала. Это у меня привычка
с детства: еще
с того времени, когда я
жила с матушкой…
Татьяна даже не хотела переселиться к нам в дом и продолжала
жить у своей сестры, вместе
с Асей. В
детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная темным платком,
с желтой шалью на плечах, она становилась в толпе, возле окна, — ее строгий профиль четко вырезывался на прозрачном стекле, — и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по-старинному. Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а на девятом году она лишилась матери.
Покончивши
с портретною галереею родных и сестрицыных женихов, я считаю нужным возвратиться назад, чтобы дополнить изображение той обстановки, среди которой протекло мое
детство в Малиновце. Там скучивалась крепостная масса, там
жили соседи-помещики, и
с помощью этих двух факторов в результате получалось пресловутое пошехонское раздолье. Стало быть, пройти их молчанием — значило бы пропустить именно то, что сообщало тон всей картине.
С детства я
жил в своем особом мире, никогда не сливался
с миром окружающим, который мне всегда казался не моим.
С детства я
жил в мире, непохожем на окружающий, и я лишь притворялся, что участвую в жизни этого окружающего мира.
Он другом был нашего
детства,
В Юрзуфе он
жил у отца моего,
В ту пору проказ и кокетства
Смеялись, болтали мы, бегали
с ним,
Бросали друг в друга цветами.
Марья Дмитриевна (в девицах Пестова) еще в
детстве лишилась родителей, провела несколько лет в Москве, в институте, и, вернувшись оттуда,
жила в пятидесяти верстах от О…, в родовом своем селе Покровском,
с теткой да
с старшим братом.
Но вот долетают до вас звуки колоколов, зовущих ко всенощной; вы еще далеко от города, и звуки касаются слуха вашего безразлично, в виде общего гула, как будто весь воздух полон чудной музыки, как будто все вокруг вас
живет и дышит; и если вы когда-нибудь были ребенком, если у вас было
детство, оно
с изумительною подробностью встанет перед вами; и внезапно воскреснет в вашем сердце вся его свежесть, вся его впечатлительность, все верованья, вся эта милая слепота, которую впоследствии рассеял опыт и которая так долго и так всецело утешала ваше существование.
Помню я свое
детство, помню и родителя, мужа честна и праведна;
жил он лет
с семьдесят,
жил чисто, как младенец, мухи не изобидел и многая возлюбил…
Ах, судари, как это все
с детства памятное житье пойдет вспоминаться, и понапрет на душу, и станет вдруг нагнетать на печенях, что где ты пропадаешь, ото всего этого счастия отлучен и столько лет на духу не был, и
живешь невенчаный и умрешь неотпетый, и охватит тебя тоска, и… дождешься ночи, выползешь потихоньку за ставку, чтобы ни жены, ни дети, и никто бы тебя из поганых не видал, и начнешь молиться… и молишься…. так молишься, что даже снег инда под коленами протает и где слезы падали — утром травку увидишь.
— Мне совестно тогда было сказать о себе, — продолжал студент, — но я сам страстный любитель театра, и страсть эта
живет во мне
с детства и составляет мое величайшее блаженство и вместе мое несчастие.
Но так как Арина Петровна
с детства почти безвыездно
жила в деревне, то эта бедная природа не только не казалась ей унылою, но даже говорила ее сердцу и пробуждала остатки чувств, которые в ней теплились.
Родилась ли она
с ней? Залегла ли она в тяжелые дни
детства? Дни монологов в одиночестве на забытом кладбище?… Но и теперь, после ее великой победы — недавнего бенефиса, когда именно
жить да радоваться, — я видел мелькнувший налет этой таинственной грусти.
Я воображал себе это, и тут же мне приходили на память люди, все знакомые люди, которых медленно сживали со света их близкие и родные, припомнились замученные собаки, сходившие
с ума, живые воробьи, ощипанные мальчишками догола и брошенные в воду, — и длинный, длинный ряд глухих медлительных страданий, которые я наблюдал в этом городе непрерывно
с самого
детства; и мне было непонятно, чем
живут эти шестьдесят тысяч жителей, для чего они читают Евангелие, для чего молятся, для чего читают книги и журналы.
— Я говорю вам: камня на камне не останется! Я
с болью в сердце это говорю, но что же делать — это так! Мне больно, потому что все эти Чурилки, Алеши Поповичи, Ильи Муромцы — все они
с детства волновали мое воображение! Я
жил ими… понимаете,
жил?! Но против науки я бессилен. И я
с болью в сердце повторяю: да! ничего этого нет!
Анна. Нет. Меня только самоубийство Лизы смутило. Не могу понять — почему? Такая славная.
Жила у вас
с детства, все любили ее.
Тригорин. Так, записываю… Сюжет мелькнул… (Пряча книжку.) Сюжет для небольшого рассказа: на берегу озера
с детства живет молодая девушка, такая, как вы; любит озеро, как чайка, и счастлива, и свободна, как чайка. Но случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил ее, как вот эту чайку.
Я живо помню эту ловлю в моем
детстве: рыбы в реке, па которой я
жил, было такое множество, что теперь оно кажется даже самому мне невероятным; вешняка
с затворами не было еще устроено, в котором поднимать один запор за другим и таким образом спускать постепенно накопляющуюся воду.
— Как ты
жил прежде, хорошо и приятно? — спросил голос. И он стал перебирать в воображении лучшие минуты своей приятной жизни. Но — странное дело — все эти лучшие минуты приятной жизни казались теперь совсем не тем, чем казались они тогда. Все — кроме первых воспоминаний
детства. Там, в
детстве, было что-то такое действительно приятное,
с чем можно бы было
жить, если бы оно вернулось. Но того человека, который испытывал это приятное, уже не было: это было как бы воспоминание о каком-то другом.
— Я на них не нападаю: я
с детства привыкла не читать этих выдуманных сочинений; матушке так было угодно, а я чем больше
живу, тем больше убеждаюсь в том, что всё, что матушка ни делала, всё, что она ни говорила, была правда, святая правда.
Надо вам заметить, что в
детстве и в юности я не был знаком
с Котловичами, так как мой отец был профессором в N. и мы долго
жили в провинции, а когда я познакомился
с ними, то этой девушке было уже двадцать два года, и она давно успела и институт кончить, и
пожить года два-три в Москве,
с богатой теткой, которая вывозила ее в свет.
С самого
детства он
жил исключительно; теперь эта исключительность определилась.
— Он еще
с детства себя не берег, оттого, что в баловстве родился и вырос; другие промышленники по этому же делу, еще в мальчиках
живши, в дома присылают, а наш все из дому пишет да требует: посылали, посылали, наконец, сами в разоренье пришли.
С раннего
детства наслушался он от отца
с матерью и от степенных мужиков своей деревни, что все эти трактиры и харчевни заведены молодым людям на пагубу, что там
с утра до ночи идет безобразное пьянство и буйный разгул, что там всякого, кто ни войдет туда, тотчас обокрадут и обопьют, а иной раз и отколотят ни за́ что ни прó что, а так, здорово
живешь.
— Мне про мужа гадать не приходится — сызма́льства
живу я в обители.
С раннего
детства спозналась я
с жизнью келейною. Не знаю, что и сказать тебе, Дарья Никитишна.
— Молись же Богу, чтоб он скорей послал тебе человека, — сказала Аграфена Петровна. —
С ним опять, как в
детстве бывало, и светел и радошен вольный свет тебе покажется, а людская неправда не станет мутить твою душу. В том одном человеке вместится весь мир для тебя, и, если будет он
жить по добру да по правде, успокоится сердце твое, и больше прежнего возлюбишь ты добро и правду. Молись и ищи человека. Пришла пора твоя.
Я был однажды приглашен к одной старой девушке лет под пятьдесят, владетельнице небольшого дома на Петербургской стороне; она
жила в трех маленьких, низких комнатах, уставленных киотами
с лампадками, вместе со своей подругой
детства, такою же желтою и худою, как она. Больная, на вид очень нервная и истеричная, жаловалась на сердцебиение и боли в груди; днем, часов около пяти, у нее являлось сильное стеснение дыхания и как будто затрудненное глотание.
И офицеров, и еще более матросов тянуло домой, туда, на далекий Север, где и холодно и неприветно, уныло и непривольно, где нет ни ослепительно жгучего южного солнца, ни высокого бирюзового неба, ни волшебной тропической растительности, ни диковинных плодов, но где все — и хмурая природа, и люди, и даже чернота покосившихся изб,
с их убожеством — кровное, близкое, неразрывно связывающее
с раннего
детства с родиной, языком, привычками, воспитанием, и где, кроме того,
живут и особенно милые и любимые люди.
Дуня и про деревню свою стала позабывать в присутствии Наташи. И самая мечта, лелеемая
с детства, которою
жила до появления Наташи здесь, в приюте, Дуня, мечта вернуться к милой деревеньке, посетить родимую избушку, чудесный лес, поля, ветхую церковь со старой колоколенкой, — самая мечта эта скрылась, как бы улетела из головы Дуни.
И умирающий Иван Ильич обращается мыслями все к тому же
детству: «там, в
детстве, было что-то такое,
с чем можно было бы
жить, если бы оно вернулось».
Как все мальчики моего круга умственно здоровые, я поступил в гимназию, потом в университет, где и кончил курс по юридическому факультету. Потом я служил немного, потом сошелся
с моей теперешней женой и женился и
жил в деревне, как говорится, воспитывал детей, хозяйничал и был мировым судьей. На десятом году моей женитьбы случился со мной первый припадок после моего
детства.
А ухаживать надо было. Жуковский оставался весь свой век большим ребенком: пылкий, увлекающийся, податливый во всякое приятельство, способный проспорить целую ночь, участвовать во всякой сходке и пирушке. В нем
жил гораздо больше артист, чем бунтарь или заговорщик. Он
с детства выказывал музыкальное дарование, и из него мог бы выйти замечательный пианист, предайся он серьезнее карьере музыканта.
Рассказы дворовых были драгоценны по своему бытовому разнообразию. В такой губернии, как Нижегородская,
живут всякие инородцы, а коренные великороссы принадлежат к различным полосам на севере и на юге по Волге, вплоть до дремучих тогда лесов Заволжья и черноземных местностей юго-восточных уездов и «медвежьих углов», где водились в мое
детство знаменитые «медвежатники», ходившие один на один на зверя,
с рогатиной или плохим кременным ружьишком.
И вдруг на один безумный, несказанный счастливый миг мне ясно стало, что все это ложь и никакой войны нет. Нет ни убитых, ни трупов, ни этого ужаса пошатнувшейся беспомощной мысли. Я сплю на спине, и мне грезится страшный сон, как в
детстве: и эти молчаливые жуткие комнаты, опустошенные смертью и страхом, и сам я
с каким-то диким письмом в руках. Брат
жив, и все они сидят за чаем, и слышно, как звенит посуда.
— Вздор; дом, где
живет такой мой слуга, как ты, должен быть сохранен в крепости, а не разломан. Я тебя хорошо знаю, и у меня, кроме тебя и Орлова, нет верных людей. А Бибикову скажи от моего имени, чтобы он тебя ничем не смел беспокоить. Если же он тебя не послушается, то напиши мне страховое письмо, — я за тебя заступлюсь, потому что я тебя
с детства знаю.
— Ах, нет, если не считать двух любительских спектаклей… Но
с детства я упиваюсь отрывками трагедий, стихами…
С детства чувствую призвание к сценическому искусству, хотя имею о нем пока лишь смутное понятие… И я… я
живу мечтою о чем-то большом и красивом, что должно поднять меня на своих крыльях и унести от земли…
На воспоминаниях своего
детства, когда он
жил до поступления в корпус в доме этой тетушки, Евгений Николаевич останавливался
с особенными подробностями и удовольствием.
В
детстве его учила молиться мать, которая была глубоко религиозная женщина и сумела сохранить чистую веру среди светской шумной жизни, где религия хотя и исполнялась наружно, но не
жила в сердцах исполнителей и даже исполнительниц. Князь помнил, что он когда-то ребенком, а затем мальчиком любил и умел молиться, но
с летами, в товарищеской среде и в великосветском омуте тогдашнего Петербурга, утратил эту способность.
С детства отдаленная от дворни, она, естественно, не могла
жить их интересами, слишком мелочными для полубарышни, каковою она была.
— Моя биография не совсем такая, какие вы до сих пор слушали. Я в
детстве жила в холе и в тепле. Родилась я в семье тех, кто сосал кровь из рабочих и
жил в роскоши; щелкали на счетах, подсчитывали свои доходы и это называли работой. Такая жизнь была мне противна, я пятнадцати лет ушла из дома и совершенно порвала
с родителями…
Федор Дмитриевич не брал от нее ничего
с последних классов гимназии,
живя уроками, и даже ухитрялся из своих грошовых заработков делать подарки «мамочке», как он называл ее, по привычке
детства.
Лет пять тому назад, две сидевшие за столиком сестры: старшая блондинка и младшая брюнетка
жили со старухой матерью в собственном доме на Петербургской стороне. Отца обе потеряли еще в
детстве. Он оставил им хорошее состояние. За старшей сестрой ухаживали два друга, только что окончившие курс — медик и юрист. Медик был застенчив и робок
с женщинами, юрист — большой руки ловелас. Пока первый обдумывал сделать решительный шаг, второй уже успел увлечь девушку и объяснился.
Постоянное одиночество,
детство, прошедшее в деревенской глуши, замкнутая жизнь пансиона, отсутствие ласк матери, видевшейся
с ней чрезвычайно редко, домашнего очага, у которого потребность нежности молодой души находит исход и обращается в обыкновенное явление, — все это развило в Ирене сильную способность любить, сделав ее мечтательной, до крайности впечатлительной и приучило
жить воображением.