Неточные совпадения
— Вот оно, чего
ради жили, грешили, добро копили! Кабы не стыд, не срам, позвать бы полицию, а завтра к губернатору… Срамно! Какие же это родители полицией
детей своих травят? Ну, значит, лежи, старик.
— Ты этого еще не можешь понять, что значит — жениться и что — венчаться, только это — страшная беда, ежели девица, не венчаясь,
дитя родит! Ты это запомни да, как вырастешь, на такие дела девиц не подбивай, тебе это будет великий грех, а девица станет несчастна, да и
дитя беззаконно, — запомни же, гляди! Ты
живи, жалеючи баб, люби их сердечно, а не
ради баловства, это я тебе хорошее говорю!
Жена Прозорова скоро разглядела своего мужа и мирилась с своей мудреной долей только
ради детей. Мужа она уважала как пассивно-честного человека, но в его уме разочаровалась окончательно. Так они
жили год за годом с скрытым недовольством друг против друга, связанные привычкой и
детьми. Вероятно, они так дотянули бы до естественной развязки, какая необходимо наступает для всякого, но, к несчастью их обоих, выпал новый случай, который перевернул все вверх дном.
Я — пятьдесят восемь лет растягивал
жилы мои в трудах
ради детей…
Бессеменов. Дочь отравилась, пойми! Что мы ей — какую боль причинили? Чем огорчили? Что мы — звери для нее? А будут говорить разное… Мне — наплевать, я всё
ради детей стерплю… но только — зачем? Из-за чего? Хоть бы знать…
Дети!
Живут — молчат… Что в душе у них? Неизвестно! Что в головах? Неведомо! Вот — обида!
— Не то важно, что Анна умерла от родов, а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных
детей, всю жизнь боятся смерти и болезней, всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и умирают в грязи и в вони; их
дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так проходят сот-ни лет, и миллиарды людей
живут хуже животных — только
ради куска хлеба, испытывая постоянный страх.
Иван Иванович. Постой! Замолчи ты Христа
ради! Тар-тар-тар… Цысарка! Шкворец! Вот как
жить надо,
дети мои! Честно, благородно, беспорочно… Ну да, ну да… Владимира третьей степени получил…
— Да что у тебя дома-то?.. Малы
дети, что ли, плачут? Отчего не погостить?.. Не попусту
живешь…
Поживи, потрудись, умирения
ради покоя христианского, — сказала Манефа.
— Дон Зинзага, — сказала супруга певца и музыканта, ломая руки, — будьте так любезны, уймите моего буяна! Вы друг его…Может быть, вам удастся остановить его. С самого утра бессовестный человек дерет горло и своим пением
жить мне не дает!
Ребенку спать нельзя, а меня он просто на клочки рвет своим баритоном!
Ради бога, дон Зинзага! Мне соседей даже стыдно за него…Верите ли? И соседские
дети не спят по его милости. Пойдемте, пожалуйста! Может быть, вам удастся унять его как-нибудь.
— Ну, вот! Так вот тебе и умирает сейчас. Типун тебе на язык! Да полно тебе, парень, не накликай зря, не каркай ты,
ради Бога… У самого нутро выворотило, видит Бог… Уж, кажись, доведется коли нашего
дите Гореньку живым раздобыть, да самому
живу остаться, из похода вернусь, — к Скорбящей пешком пойду, либо в Колпино к Святителю Николаю Угоднику, полпудовую свечу поставлю, лишь бы Он, Милостивец, Горю нашего сохранил.
Сестра его, нежная, белокурая девочка, болезненная и хрупкая на взгляд, с худенькими ручонками и впалыми щеками, казалась много моложе своих одиннадцати лет. Леночка была очень слабого здоровья и постоянно ее лечили то от того, то от другого.
Ради неё-то и проводила Нина Владимировна безвыездно зиму и лето в своем имении «Райском». Доктора единогласно запретили Леночке
жить в городе и про город и его удовольствия
дети знали лишь понаслышке.