Неточные совпадения
«Поярков», — признал Клим, входя в свою улицу. Она встретила его шумом
работы, таким же, какой он слышал вчера. Самгин пошел тише, пропуская в памяти своей жильцов этой улицы, соображая: кто из них может строить баррикаду? Из-за угла вышел студент, племянник акушерки, которая раньше
жила в доме Варвары, а теперь — рядом с ним.
— Тебе мое… самочувствие едва ли понятно, ты забронирован идеей, конспиративной
работой,
живешь, так сказать, на высоте, в башне, неприступен.
Работы у него не было, на дачу он не собирался, но ему не хотелось идти к Томилину, и его все более смущал фамильярный тон Дронова. Клим чувствовал себя независимее, когда Дронов сердито упрекал его, а теперь многоречивость Дронова внушала опасение, что он будет искать частых встреч и вообще мешать
жить.
«Да, уничтожать, уничтожать таких… Какой отвратительный, цинический ум. Нужно уехать отсюда. Завтра же. Я ошибочно выбрал профессию. Что, кого я могу искренно защищать? Я сам беззащитен пред такими, как этот негодяй. И — Марина. Откажусь от
работы у нее, перееду в Москву или Петербург. Там возможно
жить более незаметно, чем в провинции…»
Незнакомым, гнусавым голосом Дронов отрывисто и быстро рассказал, что
живет он плохо,
работы — нет, две недели мыл бутылки в подвале пивного склада и вот простудился.
— Думаю поехать за границу,
пожить там до весны, полечиться и вообще привести себя в порядок. Я верю, что Дума создаст широкие возможности культурной
работы. Не повысив уровня культуры народа, мы будем бесплодно тратить интеллектуальные силы — вот что внушил мне истекший год, и, прощая ему все ужасы, я благодарю его.
— Вот и мы здесь тоже думаем — врут! Любят это у нас — преувеличить правду. К примеру — гвоздари: жалуются на скудость жизни, а между тем — зарабатывают больше плотников. А плотники — на них ссылаются, дескать — кузнецы лучше нас
живут. Союзы тайные заводят… Трудно, знаете, с рабочим народом. Надо бы за всякую
работу единство цены установить…
— Почему вы
живете здесь?
Жить нужно в Петербурге, или — в Москве, но это — на худой конец. Переезжайте в Петербург. У меня там есть хороший знакомый, видный адвокат, неославянофил, то есть империалист, патриот, немножко — идиот, в общем — ‹скот›. Он мне кое-чем обязан, и хотя у него, кажется, трое сотрудников, но и вам нашлась бы хорошая
работа. Переезжайте.
В мозге Самгина образовалась некая неподвижная точка, маленькое зеркало, которое всегда, когда он желал этого, показывало ему все, о чем он думает, как думает и в чем его мысли противоречат одна другой. Иногда это свойство разума очень утомляло его, мешало
жить, но все чаще он любовался
работой этого цензора и привыкал считать эту
работу оригинальнейшим свойством психики своей.
Недели две он
жил под впечатлением этого неожиданного открытия. Казалось, что Марина относится к нему суше, сдержаннее, но как будто еще заботливей, чем раньше. Не назойливо, мимоходом, она справлялась, доволен ли он
работой Миши, подарила ему отличный книжный шкаф, снова спросила: не мешает ли ему Безбедов?
Они иногда молчали по получасу. Ольга углубится в
работу, считает про себя иглой клетки узора, а он углубится в хаос мыслей и
живет впереди, гораздо дальше настоящего момента.
Он ждал с замирающим сердцем ее шагов. Нет, тихо. Природа
жила деятельною жизнью; вокруг кипела невидимая, мелкая
работа, а все, казалось, лежит в торжественном покое.
Иногда выражала она желание сама видеть и узнать, что видел и узнал он. И он повторял свою
работу: ехал с ней смотреть здание, место, машину, читать старое событие на стенах, на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал
жить не один, а вдвоем, и что
живет этой жизнью со дня приезда Ольги.
Она
жила гувернанткой в богатом доме и имела случай быть за границей, проехала всю Германию и смешала всех немцев в одну толпу курящих коротенькие трубки и поплевывающих сквозь зубы приказчиков, мастеровых, купцов, прямых, как палка, офицеров с солдатскими и чиновников с будничными лицами, способных только на черную
работу, на труженическое добывание денег, на пошлый порядок, скучную правильность жизни и педантическое отправление обязанностей: всех этих бюргеров, с угловатыми манерами, с большими грубыми руками, с мещанской свежестью в лице и с грубой речью.
Глядя на него, слушая его, видя его деятельность, распоряжения по хозяйству, отношения к окружающим его людям, к приказчикам, крестьянам — ко всем, кто около него был, с кем он соприкасался, с кем работал или просто говорил,
жил вместе, Райский удивлялся до наивности каким-то наружно будто противоположностям, гармонически уживавшимся в нем: мягкости речи, обращения — с твердостью, почти методическою, намерений и поступков, ненарушимой правильности взгляда, строгой справедливости — с добротой, тонкой, природной, а не выработанной гуманностью, снисхождением, — далее, смеси какого-то трогательного недоверия к своим личным качествам, робких и стыдливых сомнений в себе — с смелостью и настойчивостью в распоряжениях,
работах, поступках, делах.
Старый князь Сокольский относился к ней с необыкновенным почтением; в его семействе тоже; эти гордые дети Версилова тоже; у Фанариотовых тоже, — а между тем она
жила шитьем, промыванием каких-то кружев, брала из магазина
работу.
Они выработают себе, сколько надо, чтоб
прожить немного на свободе, и уходят; к постоянной
работе не склонны, шатаются, пьянствуют, пока крайность не принудит их опять к
работе».
Вот я думал бежать от русской зимы и
прожить два лета, а приходится, кажется, испытать четыре осени: русскую, которую уже пережил, английскую переживаю, в тропики придем в тамошнюю осень. А бестолочь какая: празднуешь два Рождества, русское и английское, два Новые года, два Крещенья. В английское Рождество была крайняя нужда в
работе — своих рук недоставало: англичане и слышать не хотят о
работе в праздник. В наше Рождество англичане пришли, да совестно было заставлять работать своих.
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная
работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот мир, в котором она страдала и из которого ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором
жила, а
жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
Привалов
прожил на Шатровском заводе недели две и все время был завален
работой по горло. Свободное время оставалось только по вечерам, когда шли бесконечные разговоры обо всем.
Дикарь стал добывать деньги поденною
работой в Женеве, добытое пропивал,
жил как изверг и кончил тем, что убил какого-то старика и ограбил.
— Раньше никакой люди первый зверя найти не могу. Постоянно моя первый его посмотри. Моя стреляй — всегда в его рубашке дырку делай. Моя пуля никогда ходи нету. Теперь моя 58 лет. Глаз худой стал, посмотри не могу. Кабарга стреляй — не попал, дерево стреляй — тоже не попал. К китайцам ходи не хочу — их
работу моя понимай нету. Как теперь моя дальше
живи?
Тогда Захаров объяснил ему, зачем он приехал. Дерсу тотчас стал собираться. Переночевали они в Анучине и наутро отправились обратно. 13 июня я закончил свои
работы и распрощался с Хабаровском. На станции Ипполитовка Захаров и Дерсу
прожили четверо суток, затем по моей телеграмме вышли к поезду и сели в наш вагон.
Уже две недели, как мы шли по тайге. По тому, как стрелки и казаки стремились к
жилым местам, я видел, что они нуждаются в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная ночевка. Поэтому я решил сделать дневку в Лаохозенском стойбище. Узнав об этом, стрелки в юртах стали соответственно располагаться. Бивачные
работы отпадали: не нужно было рубить хвою, таскать дрова и т.д. Они разулись и сразу приступили к варке ужина.
Крюкова попробовала
жить горничною еще в двух — трех семействах; но везде было столько тревог и неприятностей, что уж лучше было поступить в швеи, хоть это и было прямым обречением себя на быстрое развитие болезни: ведь болезнь все равно развивалась бью и от неприятностей, — лучше же подвергаться той же судьбе без огорчений, только от одной
работы.
— А вот как, Верочка. Теперь уж конец апреля. В начале июля кончатся мои
работы по Академии, — их надо кончить, чтобы можно было нам
жить. Тогда ты и уйдешь из подвала. Только месяца три потерпи еще, даже меньше. Ты уйдешь. Я получу должность врача. Жалованье небольшое; но так и быть, буду иметь несколько практики, — насколько будет необходимо, — и будем
жить.
Мы прошли 6 или 7 комнат, в которых
живут девушки (я все говорю про первое мое посещение); меблировка этих комнат тоже очень порядочная, красного дерева или ореховая; в некоторых есть стоячие зеркала, в других — очень хорошие трюмо; много кресел, диванов хорошей
работы.
Это не было ни отчуждение, ни холодность, а внутренняя
работа — чужая другим, она еще себе была чужою и больше предчувствовала, нежели знала, что в ней. В ее прекрасных чертах было что-то недоконченное, невысказавшееся, им недоставало одной искры, одного удара резцом, который должен был решить, назначено ли ей истомиться, завянуть на песчаной почве, не зная ни себя, ни жизни, или отразить зарево страсти, обняться ею и
жить, — может, страдать, даже наверное страдать, но много
жить.
Жили они чисто и зажиточно, никакой земледельческой
работой лично не занимались; некоторые держали работников, а большинство отдавало свои земельные участки в кортому крестьянам.
— Ты будешь
работу работать, — благосклонно сказал он Аннушке, — а сын твой, как выйдет из ученья, тоже хлеб станет добывать; вот вы и будете вдвоем смирнехонько
жить да поживать. В труде да в согласии — чего лучше!
Чище других был дом Бунина, куда вход был не с площади, а с переулка. Здесь
жило много постоянных хитрованцев, существовавших поденной
работой вроде колки дров и очистки снега, а женщины ходили на мытье полов, уборку, стирку как поденщицы.
Мастеровые в будние дни начинали
работы в шесть-семь часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые
жили семьями в квартирах на дворе; а холостые с мальчиками-учениками ночевали в мастерских, спали на верстаках и на полу, без всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще не пропиты.
Кроме «мастеровщины» здесь имели квартиры и
жили со своими артелями подрядчики строительных
работ: плотники, каменщики, маляры, штукатуры, или, как их в Москве звали, «щекатуры».
И вот «на старости я сызнова
живу» двумя жизнями: «старой» и «новой». Старая — фон новой, который должен отразить величие второй. И моя
работа делает меня молодым и счастливым — меня, прожившего и живущего
Потерял живописец временно место — приходит тоже,
живет временно, до
работы.
— Думал: помру, — думал он вслух. — Тяжело душеньке с грешным телом расставаться… Ох, тяжело! Ну, лежу и думаю: только ведь еще
жить начал… Раньше-то в египетской
работе состоял, а тут на себя… да…
Галактион задался целью непременно выстроить
жилой дом к заморозкам, чтобы переселиться с женой на место
работы.
Лопахин. А мне в Харьков надо. Поеду с вами в одном поезде. В Харькове
проживу всю зиму. Я все болтался с вами, замучился без дела. Не могу без
работы, не знаю, что вот делать с руками; болтаются как-то странно, точно чужие.
— Иду я, ваше благородие, никого не трогаю… — начинает Хрюкин, кашляя в кулак. — Насчет дров с Митрий Митричем, — и вдруг эта подлая ни с того ни с сего за палец… Вы меня извините, я человек, который работающий…
Работа у меня мелкая. Пущай мне заплатят, потому — я этим пальцем, может, неделю не пошевельну… Этого, ваше благородие, и в законе нет, чтоб от твари терпеть… Ежели каждый будет кусаться, то лучше и не
жить на свете…
Истинная философия, религиозная философия всегда открывает изначальную данность, но открытие этой изначальной данности есть сложная
работа вследствие помрачения, в котором мы
живем.
По рассказу г. Б., в Тарайке на дорожных
работах он
жил в большой палатке, с комфортом, имел при себе повара и на досуге читал французские романы.
Рыли туннель, заведующие
работами катались по рельсам в вагоне с надписью «Александровск-Пристань», а каторжные в это время
жили в грязных, сырых юртах, потому что для постройки казарм не хватало людей.
Он рубит лес, корчует, роет канавы, чтобы осушить место, и всё время, пока идут эти подготовительные
работы,
живет под открытым небом, на сырой земле.
Наименьшее скопление каторжных в тюрьме бывает в летние месяцы, когда они командируются в округ на дорожные и полевые
работы, и наибольшее — осенью, когда они возвращаются с
работ и «Доброволец» привозит новую партию в 400–500 человек, которые
живут в Александровской тюрьме впредь до распределения их по остальным тюрьмам.
Нынешние чиновники сознаются, что если бы не страх перед физическими препятствиями, то, при разбросанности каторжных
работ и слабости надзора, на острове оставались бы только те, кому нравится здесь
жить, то есть никто.
У Петра этот душевный кризис еще осложнялся; к вопросу: «зачем
жить на свете?» — он прибавлял: «зачем
жить именно слепому?» Наконец в самую эту
работу нерадостной мысли вдвигалось еще что-то постороннее, какое-то почти физическое давление неутоленной потребности, и это отражалось на складе его характера.
— Нет, покамест одно только рассуждение, следующее: вот мне остается теперь месяца два-три
жить, может, четыре; но, например, когда будет оставаться всего только два месяца, и если б я страшно захотел сделать одно доброе дело, которое бы потребовало
работы, беготни и хлопот, вот вроде дела нашего доктора, то в таком случае я ведь должен бы был отказаться от этого дела за недостатком остающегося мне времени и приискивать другое «доброе дело», помельче, и которое в моих средствах (если уж так будет разбирать меня на добрые дела).
Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь
работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как
жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали.
— А так… Место не настоящее. Золото гнездовое: одно гнездышко подвернулось, а другое, может, на двадцати саженях… Это уж не
работа, Степан Романыч. Правильная
жила идет ровно… Такая надежнее, а эта игрунья: сегодня позолотит, да год будет душу выматывать. Это уж не модель…
— Одинова страшно-то, а там на всю жисть богачество…
Живи себе барыней. Только твоей и
работы: ключик от сундука подглядеть.