Неточные совпадения
— «Расстанемтесь, и тогда буду любить вас», буду любить — только расстанемтесь. Слушайте, — произнес он, совсем бледный, — подайте мне еще милостыню; не любите меня, не
живите со мной, будем никогда не видаться; я буду ваш
раб — если позовете, и тотчас исчезну — если не захотите ни видеть, ни слышать меня, только… только не выходите ни за кого замуж!
— Никогда! Ты
раб, француженка свободна. Француженка борется, — она падает, но она борется! Я не допущу! Кто она? Где она
живет? Ты знаешь?
То ли дело господа!
Живут как вздумается, ни на что им запрета нет. И таиться им не в чем, потому что они в свою пользу закон отмежевали. А
рабам нет закона; в беззаконии они родились, в беззаконии и умереть должны, и если по временам пытаются окольным путем войти в заповедную область, осеняемую законом, то господа не находят достаточной казни, которая могла бы искупить дерзновенное посягательство.
Во всяком случае, в боковушке все
жили в полном согласии. Госпожи «за любовь» приказывали, Аннушка — «за любовь» повиновалась. И если по временам барышни называли свою
рабу строптивою, то это относилось не столько к внутренней сущности речей и поступков последней, сколько к их своеобразной форме.
— А мы-то! — проговорил он с тяжелым вздохом и только махнул рукой. — Одним словом, родимая мамынька, зачем ты только на свет родила
раба божия Флегонта? Как же нам-то
жить, Галактион Михеич? Ведь этак и впрямь слопают, со всем потрохом.
Да, надо
жить! Надо нести иго жизни с осторожностью, благоразумием и даже стойкостью.
Раб — дипломат по необходимости; он должен как можно чаще повторять себе:"
Жить!
жить надо" — потому что в этих словах заключается отпущение его совести, потому что в них утопают всевозможные жизненные программы, начиная свободой и кончая рабством.
Магдалине, аз, грешный
раб ваш Михаил, земно кланяюсь, здравия и всякого благополучия желаю; как вы там, матушка, в своей честной обители, благополучно ли
проживаете?..
Я согласился и
жил отлично целые три года, не как
раб и наемник, а больше как друг и помощник, и если, бы не выходы меня одолели, так я мог бы даже себе капитал собрать, потому что, по ремонтирскому заведению, какой заводчик ни приедет, сейчас сам с ремонтером знакомится, а верного человека подсылает к конэсеру, чтобы как возможно конэсера на свою сторону задобрить, потому что заводчики знают, что вся настоящая сила не в ремонтере, а в том, если который имеет при себе настоящего конэсера.
Но, что ужаснее всего, когда я стала ему наконец говорить прямо, что я не могу тут
жить, потому что меня все оскорбляет, что я не рождена быть ни у кого
рабой и служанкой…
—
Раб лукавый! — произнес он грозно, и по
жилам присутствующих пробежал холод, —
раб лукавый!
—
Живем, как слепые щенята, что к чему — не знаем, ни богу, ни демону не надобны! Какие мы
рабы господа? Иов —
раб, а господь сам говорил с ним! С Моисеем тоже! Моисею он даже имя дал: Мой сей, значит — богов человек. А мы чьи?..
Всё это обман или забота о том, чтобы
раб был не в силах работать; но
раб остается
рабом, и господин, не могущий
жить без
раба, меньше чем когда-нибудь готов освободить его.
Хорошо было человеку древности
жить среди деления людей на
рабов и господ, когда он верил, что деление это от бога и что не может быть иначе. Но разве возможно подобное деление в наше время?
Вы попрекнули меня сейчас этими кусками, каждым глотком этого хлеба, уже съеденного мною; вы мне доказали теперь, что я
жил как
раб в вашем доме, как лакей, как обтирка ваших лакированных сапогов!
— А после того, как его из акцизных увольнили, в Саратове у тещи
живет. Теперь только зубами и кормится. Ежели у которого человека заболит зуб, то и идут к нему, помогает… Тамошних саратовских на дому у себя пользует, а ежели которые из других городов, то по телеграфу. Пошлите ему, ваше превосходительство, депешу, что так, мол, вот и так… у
раба божьего Алексия зубы болят, прошу выпользовать. А деньги за лечение почтой пошлете.
Быть может, ты поймешь тогда, что присяга, вынужденная обманом и силою, ничтожна пред господом и что умереть за веру православную и святую Русь честнее, чем
жить под ярмом иноверца и носить позорное имя
раба иноплеменных.
— Я вам это скажу! — угрожающе, поднимая голос, крикнул Саша. — Я скоро издохну, мне некого бояться, я чужой человек для жизни, — я
живу ненавистью к хорошим людям, пред которыми вы, в мыслях ваших, на коленях стоите. Не стоите, нет? Врёте вы! Вы —
раб, рабья душа, лакей, хотя и дворянин, а я мужик, прозревший мужик, я хоть и сидел в университете, но — ничем не подкуплен…
О! мой отец не слуг и не друзей
В них видит, а господ; и сам им служит.
И как же служит? как алжирский
раб,
Как пес цепной. В нетопленой конуре
Живет, пьет воду, ест сухие корки,
Всю ночь не спит, все бегает да лает.
А золото спокойно в сундуках
Лежит себе. Молчи! когда-нибудь
Оно послужит мне, лежать забудет.
Между тем слышишь, как кругом тебя гремит и кружится в жизненном вихре людская толпа, слышишь, видишь, как
живут люди —
живут наяву, видишь, что жизнь для них не заказана, что их жизнь не разлетится, как сон, как видение, что их жизнь вечно обновляющаяся, вечно юная, и ни один час ее не похож на другой, тогда как уныла и до пошлости однообразна пугливая фантазия,
раба тени, идеи,
раба первого облака, которое внезапно застелет солнце и сожмет тоскою настоящее петербургское сердце, которое так дорожит своим солнцем, — а уж в тоске какая фантазия!
Эта женщина, очевидно,
жила, окруженная не поклонниками — а
рабами; она, очевидно, даже забыла то время, когда какое-либо ее повеление или желание не было тотчас исполнено!
— Нет, Александр, я не могу скрываться, я сегодня же скажу ему, что я люблю тебя, и пусть он делает, что хочет, — пусть убьет меня, пусть прогонит. Я решительно не могу без тебя
жить. Друг мой, милый мой! Возьми меня к себе, спаси меня от этого злодея; увези меня куда-нибудь, — я буду служить тебе, буду
рабою твоею.
— Скажите лучше: мужчины не в состоянии чувствовать любви; они — эгоисты, грубы, необразованны; они в женщине хотят видеть себе
рабу, которая только должна повиноваться им, угождать их прихотям и решительно не иметь собственных желаний, или, лучше сказать, совершенно не
жить.
Увы, теперь мечтанья те
Погибли в полной красоте,
И я, как
жил, в земле чужой
Умру
рабом и сиротой.
Они
рабы собственных, ими изобретенных правил; они, не
живя, отжили; не испытав жизни, тяготятся ею! не видав еще в свой век людей, они уже удаляются от них; не насладясь ничем, тоскуют о былом, скучают настоящим, с грустью устремляют взор в будущность…
Ручкин
жил в самой плохой квартире, на дворе; окна выходили прямо к помойной яме. Недосягаемая мечта верного
раба Мишки иметь свой собственный дом осуществилась, и Михайло Потапыч Ручкин изнемогал теперь от домовладельческих расчетов, занимая самую скверную квартиру в этом собственном доме. Он ютился всего в двух комнатках, загроможденных по случаю накупленной мебелью.
Эти роковые три дня верный
раб Мишка оставался ни
жив ни мертв, как приговоренный к казни. О настроении генеральши он мог догадываться только по Мотьке, которая вихрем летала через его переднюю. Генерал должен был выехать днем позже, и эта неаккуратность бесила генеральшу.
Вложи ей, господи, огненную искру в сердце, в легкие, в печень, в пот и в кровь, в кости, в
жилы, в мозг, в мысли, в слух, в зрение, обоняние и в осязание, в волосы, в руки, в ноги-тоску, и сухоту, и муку; жалость, печаль, и заботу, и попечение обо мне,
рабе (имярек)».
Островник заговаривает зеленую дубраву: «Хожу я,
раб (такой-то), вокруг острова (такого-то) по крутым оврагам, буеракам, смотрю я чрез все леса: дуб, березу, осину, липу, клен, ель, жимолость, орешину; по всем сучьям и ветвям, по всем листьям и цветам, а было в моей дуброве по
живу, по добру и по здорову, а в мою бы зелену дуброву не заходил ни зверь, ни гад, ни лих человек, ни ведьма, ни леший, ни домовой, ни водяной, ни вихрь.
В Архангельской губернии читается: «Встану я,
раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из дверей в двери, из дверей в ворота, в чистое поле; стану на запад хребтом, на восток лицом, позрю, посмотрю на ясное небо; со ясна неба летит огненна стрела; той стреле помолюсь, покорюсь и спрошу ее: „Куда полетела, огненна стрела?“ — „В темные леса, в зыбучие болота, в сыроё кореньё!“ — „О ты, огненна стрела, воротись и полетай, куда я тебя пошлю: есть на святой Руси красна девица (имярек), полетай ей в ретивое сердце, в черную печень, в горячую кровь, в становую
жилу, в сахарные уста, в ясные очи, в черные брови, чтобы она тосковала, горевала весь день, при солнце, на утренней заре, при младом месяце, на ветре-холоде, на прибылых днях и на убылых Днях, отныне и до века“».
(Смотрит на часы.)Часы бегут — и с ними время; вечность,
Коль есть она, всё ближе к нам, и жизнь,
Как дерево, от путника уходит.
Я
жил! — Зачем я
жил? — ужели нужен
Я богу, чтоб пренебрегать его закон?
Ужели без меня другой бы не нашелся?..
Я
жил, чтоб наслаждаться, наслаждался,
Чтоб умереть… умру… а после смерти? —
Исчезну! — как же?.. да, совсем исчезну…
Но если есть другая жизнь?.. нет! нет! —
О наслажденье! я твой
раб, твой господин!..
Как же быть мне —
В этом мире
При движеньи
Без желанья?
Что ж мне делать
С буйной волей,
С грешной мыслью,
С пылкой страстью?
В эту глыбу
Земляную
Сила неба
Жизнь вложила
И
живет в ней,
Как царица!
С колыбели
До могилы
Дух с землею
Ведут брани:
Земь не хочет
Быть
рабою,
И нет мочи
Скинуть бремя;
Духу ж неба
Невозможно
С этой глыбой
Породниться.
Стяжав от всего почти дворянства имя прекраснейшего человека, Гаврилов в самом деле, судя по наружности, не подпадал никакого рода укору не только в каком-нибудь черном, но даже хоть сколько-нибудь двусмысленно-честном поступке, а между тем, если хотите, вся жизнь его была преступление: «
Раб ленивый», ни разу не добыв своим плечиком копейки, он постоянно
жил в богатстве, мало того: скопил и довел свое состояние до миллиона, никогда ничем не жертвуя и не рискуя; какой-нибудь плантатор южных штатов по крайней мере борется с природою, а иногда с дикими племенами и зверями, наконец, улучшает самое дело, а тут ровно ничего!
Умру, как
жил, твоим
рабом!..
— Вот я тебя и спрашиваю, что ты станешь делать с миром? Ты — хилый ребёночек, а мир-то — зверь. И проглотит он тебя сразу. А я не хочу этого… Люблю ведь я тебя, дитятко!.. Один ты у меня, и я у тебя один… Как же я буду умирать-то? Невозможно мне умереть, а ты чтоб остался… На кого?.. Господи!.. за что ты не возлюбил
раба твоего?!
Жить мне невмочь и умирать мне нельзя, потому — дитё, — оберечь должен. Пестовал семь годов… на руках моих… старых… Господи, помоги мне!..
«Каждая
жила в твоем теле понимала ту песню, и весь ты становился
рабом ее.
Подай, Фелица! наставленье:
Как пышно и правдиво
жить,
Как укрощать страстей волненье
И счастливым на свете быть?
Меня твой голос возбуждает,
Меня твой сын препровождает;
Но им последовать я слаб.
Мятясь житейской суетою,
Сегодня властвую собою,
А завтра прихотям я
раб.
— Здешние цирульники, разумеется, гадость. Я даже не знал, что они здесь и есть, потому что у меня и собак свои стригут. А что до твоей просьбы, то ты просишь у меня невозможности, потому что я клятву дал, что Аркашка, пока я
жив, никого, кроме меня, убирать не будет. Как ты думаешь — разве я могу мое же слово перед моим
рабом переменить?
— Если вы убеждены, по собственному опыту, что то положение, в каком принуждены
жить и вы, и мы, есть положение невыносимое; если вы чувствуете, что не созданы быть малодушным и подлым
рабом — простите мой резкий язык! — и если вы, наконец, сознаете, что так или иначе надо изменить это положение — вы уже знаете достаточно, чтобы решиться!
Примитивный человек, который все ещё
живёт в современном человеке, находится во власти страха, он
раб прошлого, обычного, духа предков.
— Тебе легко… стыдить других, когда
живешь тут в городе и этих проклятых дач не знаешь… Еще воды дай… А если бы
пожил на моем месте, не то бы запел… Я мученик! Я вьючная скотина,
раб, подлец, который всё еще чего-то ждет и не отправляет себя на тот свет! Я тряпка, болван, идиот! Зачем я
живу? Для чего?
— Ветер!.. Хорош ветер!.. Упокой, господи, душу
раба твоего Дмитрия!.. Хороший был человек, славный был человек, любил я его, душа в душу мы с ним
жили… Еще в Петербурге приятелями были, у князя Михайлы ознакомились, когда князь Михайла во времени был. Обоим нам за одно дело и в деревни велено… Все, бывало, вместе с ним… Ох, господи!.. Страшно, отче святый!..
Марионетки,
рабы Неведомого, тени темного… Ходят, слепо
живут своим маленьким сознанием и не видят огромной, клубящейся внизу темноты… И к ним обращаться с вопросами!..
Лишить себя приятной вещи, чтобы отдать ее бедному; помнить добро, ей сделанное кем бы то ни было; пожертвовать своим спокойствием для угождения другим; терпеливо сносить слабости тех, с которыми она
жила; быть верною дружбе, несмотря на перемену обстоятельств, и особенно преданною своему благодетелю — таковы были качества девицы
Рабе.
— Вам странно, что я веселюсь, может быть, делаю глупости, так не все же вам, мужчинам, этими глупостями и удальством отличаться, — с хохотом продолжала она. Ведь и мы люди, мы женщины, тоже хотим
жить на свободе, ничем не стесняться, как вы веселиться, хотим хоть в этом с вами равными быть… Не
рабами предрассудков, приличий и нравственности. Забыть все, хоть один час
пожить свободно, без этих преследующих привидений нашей жизни. А весело это должно быть! Ух, как весело!
С десяти лет Катерина
Рабе жила у мариенбургского патриарха.
И тут на каждом шагу вещественность цепляется за тебя, ставит тебе преграды: проводит безобразную
жилу на мраморе твоего болвана, мешает сажу в твой кармин, путает воображение сетью уродливых чисел и формул, велит быть
рабом у маляра или каменотесца.
Толкачов. Какой я отец семейства? Я мученик! Я вьючная скотина, негр,
раб, подлец, который все еще чего-то ждет и не отправляет себя на тот свет! Я тряпка, болван, идиот! Зачем я
живу? Для чего? (Вскакивает.) Ну, ты скажи мне, для чего я
живу? К чему этот непрерывный ряд нравственных и физических страданий? Я понимаю быть мучеником идеи, да! но быть мучеником черт знает чего, дамских юбок да ламповых шаров, нет! — слуга покорный! Нет, нет, нет! Довольно с меня! Довольно!
— Место свято пусто не
живет, да и верующие в него тоже. Духовные сановники вскоре всем собором избрали на упразднившееся место в московские пастыри суздальского святителя Филиппа. Этот муж, разумный и красноглаголивый, силою слова своего разогнал во имя Божие эту челядь, а нас просветил надеждою, проповедуя об испытании и покорности
рабов земных Отцу нашему Небесному, чадолюбивому.
— Чем же вы
живете? — спросила опять девица
Рабе.
— Место свято пусто не
живет, да и верующие в него тоже. Духовные сановники вскоре всем собором избрали на упразднившееся место в московские пастыри суздальского святителя Филиппа. Этот муж, разумный и красноречивый, силой слова разогнал во имя Божье эту челядь, а нас просветил надеждой, проповедуя об испытании и покорности
рабов земных Отцу нашему небесному, чадолюбивому.