Неточные совпадения
Левин часто любовался на эту
жизнь, часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою
жизнью, но нынче в первый paз, в особенности под впечатлением того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой жене, Левину в первый раз ясно пришла мысль о том, что от него зависит переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную
жизнь, которою он
жил, на эту трудовую, чистую и
общую прелестную
жизнь.
В женском вопросе он был на стороне крайних сторонников полной свободы женщин и в особенности их права на труд, но
жил с женою так, что все любовались их дружною бездетною семейною
жизнью, и устроил
жизнь своей жены так, что она ничего не делала и не могла делать, кроме
общей с мужем заботы, как получше и повеселее провести время.
Он не только не любил семейной
жизни, но в семье, и в особенности в муже, по тому
общему взгляду холостого мира, в котором он
жил, он представлял себе нечто чуждое, враждебное, а всего более — смешное.
Ответа не было, кроме того
общего ответа, который дает
жизнь на все самые сложные и неразрешимые вопросы. Ответ этот: надо
жить потребностями дня, то есть забыться. Забыться сном уже нельзя, по крайней мере, до ночи, нельзя уже вернуться к той музыке, которую пели графинчики-женщины; стало быть, надо забыться сном
жизни.
Такова
общая атмосфера европейской
жизни. Она тяжелее и невыносимее там, где современное западное состояние наибольше развито, там, где оно вернее своим началам, где оно богаче, образованнее, то есть промышленнее. И вот отчего где-нибудь в Италии или Испании не так невыносимо удушливо
жить, как в Англии и во Франции… И вот отчего горная, бедная сельская Швейцария — единственный клочок Европы, в который можно удалиться с миром.
И барышня, и дворовые
жили вместе, в одной усадебной ограде,
общею жизнью.
Именно ведь тем и хорош русский человек, что в нем еще
живет эта
общая совесть и что он не потерял способности стыдиться. Вот с победным шумом грузно работает пароходная машина, впереди движущеюся дорогой развертывается громадная река, точно бесконечная лента к какому-то приводу, зеленеет строгий хвойный лес по берегам, мелькают редкие селения, затерявшиеся на широком сибирском приволье. Хорошо. Бодро. Светло.
Жизнь полна. Это счастье.
Так решено было
жить без прислуги и в день
общего собрания занять публику изложением выгод от этой новой меры, выработанной самой
жизнью.
Мне в первый раз пришла в голову ясная мысль о том, что не мы одни, то есть наше семейство,
живем на свете, что не все интересы вертятся около нас, а что существует другая
жизнь людей, ничего не имеющих
общего с нами, не заботящихся о нас и даже не имеющих понятия о нашем существовании. Без сомнения, я и прежде знал все это; но знал не так, как я это узнал теперь, не сознавал, не чувствовал.
Такова была среда, которая охватывала Имярека с молодых ногтей.
Живя среди массы людей, из которых каждый устраивался по-своему, он и сам подчинялся
общему закону разрозненности. Вместе с другими останавливался в недоумении перед задачами
жизни и не без уныния спрашивал себя: ужели дело
жизни в том и состоит, что оно для всех одинаково отсутствует?
Оба одиноки, знакомых не имеют, кроме тех, с которыми встречаются за
общим трудом, и оба до того втянулись в эту одинокую, не знающую отдыха
жизнь, что даже утратили ясное сознание,
живут они или нет.
— В том суть-с, что наша интеллигенция не имеет ничего
общего с народом, что она
жила и
живет изолированно от народа, питаясь иностранными образцами и проводя в
жизнь чуждые народу идеи и представления; одним словом, вливая отраву и разложение в наш свежий и непочатый организм. Спрашивается: на каком же основании и по какому праву эта лишенная почвы интеллигенция приняла на себя не принадлежащую ей роль руководительницы?
Песня эта, может быть и несходная с действительными событиями, согласна, однако, с духом того века. Не полно и не ясно доходили до народа известия о том, что случалось при царском дворе или в кругу царских приближенных, но в то время, когда сословия еще не были разъединены правами и не
жили врозь одно другого, известия эти, даже искаженные, не выходили из границ правдоподобия и носили на себе печать
общей жизни и
общих понятий.
Мы все христиане, не только исповедуем любовь друг к другу, но действительно
живем одной
общей жизнью, одними ударами бьется пульс нашей
жизни, мы помогаем друг другу, учимся друг у друга, всё больше и больше, ко взаимной радости, любовно сближаемся друг с другом!
Так что, осуждая и казня человека-то, всё-таки надо бы не забывать, что, как доказано, в делах своих он не волен, а как ему назначено судьбою, так и
живёт, и что надобно объяснить ему ошибку
жизни в её корне, а также всю невыгоду такой
жизни, и доказывать бы это внушительно, с любовью, знаете, без обид, по чувству братства, — это будет к
общей пользе всех.
Вспомнил он первое время своей светской
жизни и сестру одного из своих приятелей, с которою он проводил вечера за столом при лампе, освещавшей ее тонкие пальцы за работой и низ красивого тонкого лица, и вспомнились ему эти разговоры, тянувшиеся как «жив-жив курилка», и
общую неловкость, и стеснение, и постоянное чувство возмущения против этой натянутости.
В семейной
жизни у нас какая-то формальная официальность; то только в ней и есть, что показывается, как в театральной декорации, и не брани муж свою жену да не притесняй родители детей, нельзя было бы и догадаться, что́
общего имеют эти люди и зачем они надоедают друг другу, а
живут вместе.
Жозеф сделал из него человека вообще, как Руссо из Эмиля; университет продолжал это
общее развитие; дружеский кружок из пяти-шести юношей, полных мечтами, полных надеждами, настолько большими, насколько им еще была неизвестна
жизнь за стенами аудитории, — более и более поддерживал Бельтова в кругу идей, не свойственных, чуждых среде, в которой ему приходилось
жить.
Вечерами, когда он сидел в большой комнате почти один и вспоминал впечатления дня, — всё ему казалось лишним, ненастоящим, всё было непонятно. Казалось — все знают, что надо
жить тихо, беззлобно, но никто почему-то не хочет сказать людям секрет иной
жизни, все не доверяют друг другу, лгут и вызывают на ложь. Было ясно
общее раздражение на
жизнь, все жаловались на тяжесть её, каждый смотрел на другого, как на опасного врага своего, и у каждого недовольство
жизнью боролось с недоверием к людям.
Возрастающее отчуждение мне было больно. Я жалел о том времени, когда я мог
жить с товарищами
общей жизнью. Но истина, — говорил к себе, — есть истина, то есть нечто объективное, отчего можно отвернуться лишь на время. Все равно она напомнит о себе этим душевным холодом, и скрежетом. От нее не уйдешь, и отворачиваться от нее нечестно.
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала или молчала; он, как чужой или нанятый с другой планеты, но участвовал в
общей жизни людей, был равнодушен к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен,
жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную
жизнь перед ними и самим собой, всегда старался придавать себе такой вид, как будто он выше и лучше их.
— С тобою в провожатые я не пошлю своих упреков. Я виноват во всем. Я думал, если я соединю в одном гнезде два горя, два духа, у которых
общего так мало с миром, как у меня и у тебя, то наконец они поймут друг друга. Я, сирота седой, хотел ожить, глядясь в твои глаза, Мария, и как урод обезобразил зеркало своим лицом. Не ожил я, и ты завяла. Ты хочешь умереть, а я хочу тебе дать
жизнь. Хотела бы ты
жить с ним? с тем… кого любила?
Самое
общее из того, что мило человеку, и самое милое ему на свете —
жизнь; ближайшим образом такая
жизнь, какую хотелось бы ему вести, какую любит он; потом и всякая
жизнь, потому что все-таки лучше
жить, чем не
жить: все живое уже по самой природе своей ужасается погибели, небытия и любит
жизнь. И кажется, что определение...
Он
живет в век открытий и изобретений и думает, что между ними и тою или другою формою
жизни нет ничего
общего.
Странный был человек Епинет Мухоедов, студент Казанского университета, с которым я в одной комнате
прожил несколько лет и за всем тем не знал его хорошенько; всегда беспечный, одинаково беззаботный и вечно веселый, он был из числа тех студентов, которых сразу не заметишь в аудитории и которые ничего
общего не имеют с студентами-генералами, шумящими на сходках и руководящими каждым выдающимся движением студенческой
жизни.
Нет бога у людей, пока они
живут рассеянно и во вражде. Да и зачем он, бог живой, сытому? Сытый ищет только оправдания полноты желудка своего в
общем голоде людей. Смешна и жалка его
жизнь, одинокая и отовсюду окружённая веянием ужасов.
Кроме
общего призвания
жизни, которое состояло в служении царю и отечеству, у него всегда была поставлена какая-нибудь цель, и, как бы ничтожна она ни была, он отдавался ей весь и
жил только для нее до тех пор, пока не достигал ее.
— Страшно; не могу я больше
жить за свой собственный страх и счет; нужно, непременно нужно связать себя с
общей жизнью, мучиться и радоваться, ненавидеть и любить не ради своего «я», все пожирающего и ничего взамен не дающего, а ради
общей людям правды, которая есть в мире, что бы я там ни кричал, и которая говорит душе, несмотря на все старания заглушить ее.
Учение Христа открывало людям то, что во всех них
живет одно и то же духовное начало и что они все братья, и тем соединило их для радостной
общей жизни.
Если человек
живет только телесной
жизнью, он всё равно, что запирает сам себя в тюрьму. Только
жизнь для души отворяет дверь тюрьмы и выводит человека в радостную и свободную
жизнь,
общую со всеми.
Как есть суеверия ложных богов, пророчеств, обрядовых средств угождения богу и спасения своей души, так есть
общее суеверие людей о том, что одни люди могут посредством насилия заставить других людей
жить доброй
жизнью.
Для того, чтобы людям выйти из той грязи греха, разврата и бедственной
жизни, в которой они
живут теперь, нужно одно: нужна такая вера, в которой люди не
жили бы, как теперь, каждый для себя, а
жили бы все
общей жизнью, признавали бы все один закон и одну цель. Только тогда могли бы люди, повторяя слова молитвы господней: «Да приидет царство твое на земле, как на небе», надеяться на то, что царство божие точно придет на землю.
Все
живут одною
общею, объединенною, торжественною
жизнью.
Добро бы, мы со своим пессимизмом отказывались от
жизни, уходили бы в пещеры или спешили умереть, а то ведь мы, покорные
общему закону,
живем, чувствуем, любим женщин, воспитываем детей, строим дороги!
Жизнь в Изворовке текла тихая, каждый
жил сам по себе. Токарев купался, ел за двоих, катался верхом. Варвара Васильевна опять с утра до вечера возилась с больными. Сергей сидел за книгами.
Общие прогулки предпринимались редко.
Не думаю, чтобы они были когда-либо задушевными приятелями. Правда, они были люди одной эпохи (Некрасов немного постарше Салтыкова), но в них не чувствовалось сходства ни в складе натур, ни в
общей повадке, ни в тех настроениях, которые дали им их писательскую физиономию. Если оба были обличители общественного зла, то в Некрасове все еще и тогда
жил поэт, способный на лирические порывы, а Салтыков уже ушел в свой систематический сарказм и разъедающий анализ тогдашнего строя русской
жизни.
И скучные мысли мешали ему веселиться, и он всё думал о том, что это кругом не
жизнь, а клочки
жизни, отрывки, что всё здесь случайно, никакого вывода сделать нельзя; и ему даже было жаль этих девушек, которые
живут и кончат свою
жизнь здесь в глуши, в провинции, вдали от культурной среды, где ничто не случайно, всё осмысленно, законно, и, например, всякое самоубийство понятно, и можно объяснить, почему оно и какое оно имеет значение в
общем круговороте
жизни.
Помню я незабываемое время. Сотни тысяч людей слились в одно, и все трепетало небывало полною, быстрою
жизнью. Сама на себя была непохожа
жизнь — новая, большая, палившая душу живящим огнем. И никто не был похож на себя. Весь целиком
жил каждый, до ногтя ноги, до кончика волоса, — и
жил в
общем. Отдельная
жизнь стала ничто, человек отдавал ее радостно и просто, как пчела или муравей.
Мне нет дела до орлов и цветов человечества. Борцы, подвижники, творцы, — они всегда
жили и будут
жить — в исканиях и муках, в восторге побед и трагизме поражений. А эти вот, серенькие, маленькие? Этот бурьян человеческий? Ведь здесь-то именно и нужно знать, для чего
жизнь. Все люди
живут. И для всех должно быть что-то
общее. Не может смысл
жизни разных людей быть несоизмеримым.
К последним относились, главным образом, та подчас
общая жизнь, которою
жили крестьяне со своими помещиками, вообще, и в частности отношение к этим помещикам их дворовых людей.
Они
жили со своими господами
общей жизнью и не иначе говорили, как «мы с барином».
Так что вместо того, чтобы им самим, по учению Христа, постараться
жить лучше, они думают, что им надо только изучить
жизнь прежних людей, и что они из этого изучения выведут
общие законы
жизни, и что для того, чтобы
жить хорошо, им надо будет только сообразоваться в своей
жизни с этими выдуманными ими законами.
Они действительно
проживали общие доходы, и ей казалось, что ее личных доходов не хватило бы не только что на ту
жизнь, которую она вела, но которую она еще намеревалась вести.
— Вы, кажется, тоже удивлены, что видите меня здесь. У вас есть предрассудки… Это присуще вашему возрасту и воспитанию. А мы — у нас все отнято!.. Да, мой друг,
поживете и увидите, что
жизнь коротка и что не стоит смотреть на нее серьезно. Исключая долга чести, с которым в сделку не пойдешь, нужно во всем применяться к
общему строю
жизни. Посещая этот мир, вы встретитесь и с важными финансовыми тузами, со светилами науки и искусства, и даже… с теми немногими аристократами, которые еще остались.
Философия, наука, общественное мнение говорят: учение Христа неисполнимо потому, что
жизнь человека зависит не от того света разума, которым он может осветить самую эту
жизнь, а от
общих законов, и потому не надо освещать эту
жизнь разумом и
жить согласно с ним, а надо
жить, как живется, твердо веруя, что по законам прогресса исторического, социологического и других после того, как мы очень долго будем
жить дурно, наша
жизнь сделается сама собой очень хорошей.
Что возмутило этих глупцов, чем оскорбил я их пустую голову? Когда я им лгал — они целовали мне руки; когда же во всей строгости и чистоте я восстановил святую правду моей
жизни, они разразились проклятиями, они заклеймили меня презрением, забросали грязью. Их возмутило, что я смею
жить один и не прошу для себя местечка в
общей камере для мошенников. Как трудно быть правдивым в этом мире!
Средний человек, огромное большинство полуверующих, полуневерующих цивилизованных людей, тех, которые всегда без исключения жалуются на свою
жизнь и на устройство нашей
жизни и предвидят погибель всему, — этот средний человек на вопрос: зачем он сам
живет этой осуждаемой им
жизнью и ничего не делает, чтобы улучшить ее? — всегда вместо прямого ответа начнет говорить не о себе, а о чем-нибудь
общем: о правосудии, о торговле, о государстве, о цивилизации.