Неточные совпадения
«Это, говорит,
молодой человек, чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга, а по фамилии, говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет, говорит, в Саратовскую губернию и, говорит, престранно себя аттестует: другую уж неделю
живет, из трактира не едет, забирает все на счет и ни копейки не хочет платить».
Пришел с тяжелым молотом
Каменотес-олончанин,
Плечистый,
молодой:
— И я
живу — не жалуюсь, —
Сказал он, — с женкой, с матушкой
Не знаем мы нужды!
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой волос
молодой человек в поддевке, а
молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей
живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
Она вспомнила, как она рассказала почти признание, которое ей сделал в Петербурге
молодой подчиненный ее мужа, и как Алексей Александрович ответил, что,
живя в свете, всякая женщина может подвергнуться этому, но что он доверяется вполне ее такту и никогда не позволит себе унизить ее и себя до ревности.
Левин часто любовался на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою жизнью, но нынче в первый paз, в особенности под впечатлением того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его
молодой жене, Левину в первый раз ясно пришла мысль о том, что от него зависит переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и личную жизнь, которою он
жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную жизнь.
— Мы здесь не умеем
жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем
молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
Представлялось ему и
молодое поколение, долженствовавшее увековечить фамилью Чичиковых: резвунчик мальчишка и красавица дочка, или даже два мальчугана, две и даже три девчонки, чтобы было всем известно, что он действительно
жил и существовал, а не то что прошел по земле какой-нибудь тенью или призраком, — чтобы не было стыдно и перед отечеством.
И вы, читатель благосклонный,
В своей коляске выписной
Оставьте град неугомонный,
Где веселились вы зимой;
С моею музой своенравной
Пойдемте слушать шум дубравный
Над безыменною рекой
В деревне, где Евгений мой,
Отшельник праздный и унылый,
Еще недавно
жил зимой
В соседстве Тани
молодой,
Моей мечтательницы милой,
Но где его теперь уж нет…
Где грустный он оставил след.
Но что бы ни было, читатель,
Увы! любовник
молодой,
Поэт, задумчивый мечтатель,
Убит приятельской рукой!
Есть место: влево от селенья,
Где
жил питомец вдохновенья,
Две сосны корнями срослись;
Под ними струйки извились
Ручья соседственной долины.
Там пахарь любит отдыхать,
И жницы в волны погружать
Приходят звонкие кувшины;
Там у ручья в тени густой
Поставлен памятник простой.
Пусть же после нас
живут еще лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!» И вылетела
молодая душа.
Когда единородная дочь моя в первый раз по желтому билету пошла, и я тоже тогда пошел… (ибо дочь моя по желтому билету живет-с…) — прибавил он в скобках, с некоторым беспокойством смотря на
молодого человека.
Молодые люди стали
жить вдвоем, на одной квартире, под отдаленным надзором двоюродного дяди с материнской стороны, Ильи Колязина, важного чиновника.
— Великодушная! — шепнул он. — Ох, как близко, и какая
молодая, свежая, чистая… в этой гадкой комнате!.. Ну, прощайте!
Живите долго, это лучше всего, и пользуйтесь, пока время. Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а еще топорщится. И ведь тоже думал: обломаю дел много, не умру, куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта — как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела нет… Все равно: вилять хвостом не стану.
В 55-м году он повез сына в университет;
прожил с ним три зимы в Петербурге, почти никуда не выходя и стараясь заводить знакомства с
молодыми товарищами Аркадия.
Двадцать пять верст показались Аркадию за целых пятьдесят. Но вот на скате пологого холма открылась наконец небольшая деревушка, где
жили родители Базарова. Рядом с нею, в
молодой березовой рощице, виднелся дворянский домик под соломенною крышей. У первой избы стояли два мужика в шапках и бранились. «Большая ты свинья, — говорил один другому, — а хуже малого поросенка». — «А твоя жена — колдунья», — возражал другой.
— Семьдесят лет
живу… Многие, бывшие студентами, достигли высоких должностей, — сам видел! Четыре года служил у родственников убиенного его превосходительства болярина Сипягина… видел
молодым человеком, — говорил он, истекая слезами и не слыша советов Самгина...
Но ехать домой он не думал и не поехал, а всю весну, до экзаменов,
прожил, аккуратно посещая университет, усердно занимаясь дома. Изредка, по субботам, заходил к Прейсу, но там было скучно, хотя явились новые люди: какой-то студент института гражданских инженеров, длинный, с деревянным лицом, драгун, офицер Сумского полка, очень франтоватый, но все-таки похожий на
молодого купчика, который оделся военным скуки ради. Там все считали; Тагильский лениво подавал цифры...
— Затем выбегает в соседнюю комнату, становится на руки, как
молодой негодяй, ходит на руках и сам на себя в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить не могу, но такая у меня примета и привычка, чтобы после успеха в деле
пожить минуточку вниз головою».
Давно знали они друг друга и давно
жили вдвоем. Захар нянчил маленького Обломова на руках, а Обломов помнит его
молодым, проворным, прожорливым и лукавым парнем.
Мать его и бабушка уже ускакали в это время за сто верст вперед. Они слегка и прежде всего порешили вопрос о приданом, потом перешли к участи детей, где и как им
жить; служить ли
молодому человеку и зимой
жить в городе, а летом в деревне — так настаивала Татьяна Марковна и ни за что не соглашалась на предложение Марьи Егоровны — отпустить детей в Москву, в Петербург и даже за границу.
— Да не вертись по сторонам в церкви, не таскай за собой
молодых ребят… Что, Иван Иваныч: ты, бывало, у ней безвыходно
жил! Как теперь: все еще ходишь? — строго спросил он у какого-то юноши.
Там был записан старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался с жизнью, любил и его любили. Он записал его когда-то под влиянием чувства, которым
жил, не зная тогда еще, зачем, — может быть, с сентиментальной целью посвятить эти листки памяти своей тогдашней подруги или оставить для себя заметку и воспоминание в старости о
молодой своей любви, а может быть, у него уже тогда бродила мысль о романе, о котором он говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести из собственной жизни.
Жил в этом же городе и другой купец, да и помер; человек был
молодой и легкомысленный, прогорел и всего капиталу решился.
Вспомните, сколько различных элементов столпилось на нашем маленьком европейском материке, когда старые соки перебродились, сколько новых
жил открылось и впустило туда свежей и
молодой крови?
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям, не говоря уже о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным
молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело
жить. А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и сделал.
— А что, Сергей Александрыч, — проговорил Бахарев, хлопая Привалова по плечу, — вот ты теперь третью неделю
живешь в Узле, поосмотрелся? Интересно знать, что ты надумал… а? Ведь твое дело
молодое, не то что наше, стариковское: на все четыре стороны скатертью дорога. Ведь не сидеть же такому молодцу сложа руки…
— И нисколько не
прожил… Nicolas Веревкин вместе с ним учился в университете и прямо говорит: «Привалов — самый скромный
молодой человек…» Потом после отца Привалову достанется три миллиона… Да?
— В добрый час… Жена-то догадалась хоть уйти от него, а то пропал бы парень ни за грош… Тоже кровь, Николай Иваныч… Да и то сказать: мудрено с этакой красотой на свете
жить… Не по себе дерево согнул он, Сергей-то… Около этой красоты больше греха, чем около денег. Наш брат, старичье, на стены лезут, а
молодые и подавно… Жаль парня. Что он теперь: ни холост, ни женат, ни вдовец…
— Я думаю, что ты сегодня сходишь к Сергею Александрычу, — сказала Хиония Алексеевна совершенно равнодушным тоном, как будто речь шла о деле, давно решенном. — Это наконец невежливо, жилец
живет у нас чуть не полгода, а ты и глаз к нему не кажешь. Это не принято. Все я да я: не идти же мне самой в комнаты холостого
молодого человека!..
А что до Дидерота, так я этого «рече безумца» раз двадцать от здешних же помещиков еще в
молодых летах моих слышал, как у них
проживал; от вашей тетеньки, Петр Александрович, Мавры Фоминишны тоже, между прочим, слышал.
Но в момент нашего рассказа в доме
жил лишь Федор Павлович с Иваном Федоровичем, а в людском флигеле всего только три человека прислуги: старик Григорий, старуха Марфа, его жена, и слуга Смердяков, еще
молодой человек.
Мы видели еще сегодня здесь, в этой зале, что непосредственная сила правды еще
живет в его
молодом сердце, что еще чувства семейной привязанности не заглушены в нем безверием и нравственным цинизмом, приобретенным больше по наследству, чем истинным страданием мысли.
Но нашлись там как раз в то время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них
проживали на станции, другие по соседству — всего
молодого народа от двенадцати до пятнадцати лет сошлось человек шесть или семь, а из них двое случились и из нашего городка.
И вот
молодой человек поселяется в доме такого отца,
живет с ним месяц и другой, и оба уживаются как не надо лучше.
А Калганов забежал в сени, сел в углу, нагнул голову, закрыл руками лицо и заплакал, долго так сидел и плакал, — плакал, точно был еще маленький мальчик, а не двадцатилетний уже
молодой человек. О, он поверил в виновность Мити почти вполне! «Что же это за люди, какие же после того могут быть люди!» — бессвязно восклицал он в горьком унынии, почти в отчаянии. Не хотелось даже и
жить ему в ту минуту на свете. «Стоит ли, стоит ли!» — восклицал огорченный юноша.
Этот
молодой человек готовился поступить в университет; Миусов же, у которого он почему-то пока
жил, соблазнял его с собою за границу, в Цюрих или в Иену, чтобы там поступить в университет и окончить курс.
— Как же, как же! — отвечал старовер. — Я давно знаю Дерсу. Он был
молодым, когда мы вместе с ним ходили на охоту.
Жили мы в то время на Даубихе, в деревне Петропавловке, а на охоту ходили на Улахе, бывали на Фудзине и на Ното.
Чертопханов до конца дней своих держался того убеждения, что виною Машиной измены был некий
молодой сосед, отставной уланский ротмистр, по прозвищу Яфф, который, по словам Пантелея Еремеича, только тем и брал, что беспрерывно крутил усы, чрезвычайно сильно помадился и значительно хмыкал; но, полагать надо, тут скорее воздействовала бродячая цыганская кровь, которая текла в
жилах Маши.
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил, да ведь человек
молодой — не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках
живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
Живет она безвыездно в своем маленьком поместье, с соседями мало знается, принимает и любит одних
молодых людей.
Однажды, скитаясь с Ермолаем по полям за куропатками, завидел я в стороне заброшенный сад и отправился туда. Только что я вошел в опушку, вальдшнеп со стуком поднялся из куста; я выстрелил, и в то же мгновенье, в нескольких шагах от меня, раздался крик: испуганное лицо
молодой девушки выглянуло из-за деревьев и тотчас скрылось. Ермолай подбежал ко мне. «Что вы здесь стреляете: здесь
живет помещик».
Верстах в пятнадцати от моего имения
живет один мне знакомый человек,
молодой помещик, гвардейский офицер в отставке, Аркадий Павлыч Пеночкин.
Все эти дни Дерсу пропадал где-то у тазов. Среди них он нашел старика, который раньше
жил на реке Улахе и которого он знал еще в
молодые годы. Он успел со всеми перезнакомиться и везде был желанным гостем.
В тот же вечер условились: обоим семействам искать квартир, которые были бы рядом. В ожидании того, пока удобные квартиры отыскались и устроились, Бьюмонты
прожили на заводе, где, по распоряжению фирмы, была отделана квартира для управляющего. Это удаление за город могло считаться соответствующим путешествию, в которое отправляются
молодые по прекрасному английскому обычаю, распространяющемуся теперь во всей Европе.
И в самом деле, они все
живут спокойно.
Живут ладно и дружно, и тихо и шумно, и весело и дельно. Но из этого еще не следует, чтобы мой рассказ о них был кончен, нет. Они все четверо еще люди
молодые, деятельные; и если их жизнь устроилась ладно и дружно, хорошо и прочно, то от этого она нимало не перестала быть интересною, далеко нет, и я еще имею рассказать о них много, и ручаюсь, что продолжение моего рассказа о них будет гораздо любопытнее того, что я рассказывал о них до сих пор.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен,
молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения,
жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
— Мне давно было известно, что Мишель волочится за вашей дочерью. Я не мешала этому, потому что
молодому человеку нельзя же
жить без развлечений. Я снисходительна к шалостям
молодых людей. Но я не потерплю унижения своей фамилии. Как ваша дочь осмелилась забрать себе в голову такие виды?
Два — три
молодые человека, да один не
молодой человек из его бывших профессоров, его приятели давно наговорили остальным, будто бы есть на свете какой-то Фирхов, и
живет в Берлине, и какой-то Клод Бернар, и
живет в Париже, и еще какие-то такие же, которых не упомнишь, которые тоже
живут в разных городах, и что будто бы эти Фирхов, Клод Бернар и еще кто-то — будто бы они светила медицинской науки.
Был еще слух, что
молодой русский, бывший помещик, явился к величайшему из европейских мыслителей XIХ века, отцу новой философии, немцу, и сказал ему так: «у меня 30 000 талеров; мне нужно только 5 000; остальные я прошу взять у меня» (философ
живет очень бедно).
Эти комнаты, в которых
живут, имеют такой вид, как в квартирах чиновничьих семейств средней руки, в семействах старых начальников отделения или
молодых столоначальников, которые скоро будут начальниками отделения.