Неточные совпадения
Левин часто любовался на эту
жизнь, часто испытывал чувство зависти к людям, живущим этою
жизнью, но нынче в первый paз, в особенности под впечатлением того, что он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой жене, Левину в первый раз ясно пришла мысль о том, что от него зависит переменить ту столь тягостную, праздную, искусственную и
личную жизнь, которою он
жил, на эту трудовую, чистую и общую прелестную
жизнь.
Россия
жила слишком природной, недостаточно человеческой
жизнью, слишком родовой, недостаточно
личной жизнью.
«…Мои желания остановились. Мне было довольно, — я
жил в настоящем, ничего не ждал от завтрашнего дня, беззаботно верил, что он и не возьмет ничего.
Личная жизнь не могла больше дать, это был предел; всякое изменение должно было с какой-нибудь стороны уменьшить его.
Есть закон эволюции, и потому нет ничего ни дурного, ни хорошего, а надо
жить для одной своей
личной жизни, предоставляя остальное делать закону эволюции.
Но вот мало-помалу наступило безразличное настроение, в какое впадают преступники после сурового приговора, он думал уже о том, что, слава богу, теперь все уже прошло, и нет этой ужасной неизвестности, уже не нужно по целым дням ожидать, томиться, думать все об одном; теперь все ясно; нужно оставить всякие надежды на
личное счастье,
жить без желаний, без надежд, не мечтать, не ждать, а чтобы не было этой скуки, с которой уже так надоело нянчиться, можно заняться чужими делами, чужим счастьем, а там незаметно наступит старость,
жизнь придет к концу — и больше ничего не нужно.
— Нет, нет! не тому вы смеялись, а совсем другому… Вы думаете, что я наконец проговорился… ну, так что ж! Ну обидели! допустим даже, что я сказал это! Ну и сказал! Ну и теперь повторяю: обидели!.. что ж дальше? Это мое
личное мнение — понимаете! мнение, а не поступок — и ничего больше! Надеюсь, что мнения… ненаказуемы… черт побери! Разве я протестую? разве я не доказал всей своей
жизнью… Вон незнакомец какой-то ко мне в кухню влез, а я и то ни слова не говорю…
живи!
Я кое-что читал о русском народе, о его артельности, социальности, о мягкой, широкой, отзывчивой на добро его душе, но гораздо больше я знал народ непосредственно, с десяти лет
живя за свой страх, вне внушений семьи и школы. Большей частью мои
личные впечатления как будто хорошо сливались с прочитанным: да, люди любят добро, ценят его, мечтают о нем и всегда ждут, что вот оно явится откуда-то и обласкает, осветит суровую, темную
жизнь.
И тут было видно по всему, что
личную жизнь свою Саша устроил неряшливо,
жил как придется, с полным презрением к удобствам, и если бы кто-нибудь заговорил с ним об его
личном счастье, об его
личной жизни, о любви к нему, то он бы ничего не понял и только бы засмеялся.
Ведь если бы только люди, не признающие духовной
жизни, делали те выводы, которые неизбежно следуют из одного телесного миросозерцания, то люди, понимающие свою
жизнь только как
личное, телесное существование, ни минуты не оставались бы
жить.
«Если центр тяжести переносят не в
жизнь, а в «тот мир», — говорит Ницше, — то у
жизни вообще отнимают центр тяжести. Великая ложь о
личном бессмертии разрушает всякий разум, всякую природу в инстинкте; все, что есть в инстинктах благодетельного, споспешествующего
жизни, ручающегося за будущность, — возбуждает теперь недоверие.
Жить так, что нет более смысла
жить, — это становится теперь смыслом
жизни!»
И теперь она готова была считать вероятным, что про него с обычным своим умилением рассказывала Надежда Александровна, — что он
живет бедняком и аскетом, обедает вместе с солдатами своей чеки,
личной жизни совсем не знает.
При нашей
личной встрече он сразу взял тот простой и благожелательный тон, который показывал, что, если он кого признает желательным сотрудником, он не будет его муштровать, накладывать на него свою редакторскую ферулу. Таким он и оставался все время моей работы в «Отечественных записках» при его
жизни до мучительной болезни, сведшей его в могилу, что случилось, когда я уже
жил в Москве.
Мое
личное знакомство с Александром Николаевичем продолжалось много лет; но больше к нему я присматривался в первое время и в Петербурге, где он обыкновенно
жил у брата своего (тогда еще контрольного чиновника, а впоследствии министра), и в Москве, куда я попал к нему зимой в маленький домик у"Серебряных"бань, где-то на Яузе, и нашел его в обстановке, которая как нельзя больше подходила к лицу и
жизни автора"Банкрута"и"Бедность — не порок".
«Знаешь, дорогой мой Алексеюшка, в чем горе наших отношений? Ты никогда не позволял и не позволяешь быть с тобою откровенным… Почти полгода
прожил я на Капри бок о бок с тобой, переживал невыносимые и опасные штурмы и дранги, [Бури и натиски (от нем. Sturm and Drang).] искал участия и совета, и именно в
личной, переломавшейся
жизни, — и говорил с тобою только о литературе и общественности. Это факт:
живя с тобой рядом, я ждал приезда Вересаева, чтобы с ним посоветоваться — кончать мне с тобой или нет?»
Родится ребенок в нужде или роскоши и получает воспитание фарисейское или книжническое. Для ребенка, для юноши не существует еще противоречия
жизни и вопроса о ней, и потому ни объяснение фарисеев, ни объяснение книжников не нужны ему и не могут руководить его
жизнью. Он учится одним примером людей, живущих вокруг него, и пример этот, и фарисеев и книжников, одинаков: и те и другие
живут только для блага
личной жизни, и тому же поучают и его.
Ведь если бы люди делали только те выводы, которые неизбежно следуют из их миросозерцания, — люди, понимающие свою
жизнь как
личное существование, ни минуты не оставались бы
жить.
Воспитавшись и выросши в ложных учениях нашего мира, утвердивших его в уверенности, что
жизнь его есть не что иное, как его
личное существование, начавшееся с его рождением, человеку кажется, что он
жил, когда был младенцем, ребенком; потом ему кажется, что он не переставая
жил, будучи юношей и возмужалым человеком.
Они действительно
проживали общие доходы, и ей казалось, что ее
личных доходов не хватило бы не только что на ту
жизнь, которую она вела, но которую она еще намеревалась вести.
Из этого-то непонимания сущности веры и вытекает то странное желание людей — сделать так, чтобы поверить в то, что
жить по учению Христа лучше, тогда как всеми силами души, согласно с верой в благо
личной жизни, им хочется
жить противно этому учению.
Человек не затем
живет, чтобы ему служили, а затем, чтобы самому служить и отдавать свою
личную жизнь, как выкуп за всех.
«Всё это может быть, но для того, чтобы люди могли освободиться от той, основанной на насилии,
жизни, в которой они запутаны и которая держит их, нужно, чтобы все люди были религиозны, то есть готовы были бы ради исполнения закона бога быть готовыми пожертвовать своим телесным,
личным благом и
жить не будущим, а только настоящим, стремясь только в этом настоящем исполнять открытую им в любви волю бога. Но люди нашего мира не религиозны и потому не могут
жить так».
И потому, с тех пор как есть люди, они отыскивают для
жизни цели вне себя:
живут для своего ребенка, для семьи, для народа, для человечества, для всего, что не умирает с
личной жизнью.
Вы
жили жизнью не
личной, а
жизнью сына человеческого, и потому вы имеете
жизнь вечную».
То, что по этому учению называется истинною
жизнью, есть
жизнь личная, блаженная, безгрешная и вечная, т. е. такая, какую никто никогда не знал и которой нет.
Жизнь же та, которая есть, которую мы одну знаем, которою мы
живем и которою
жило и
живет всё человечество, есть по этому учению
жизнь падшая, дурная, есть только образчик той хорошей
жизни, которая нам следует.
Но ведь помимо этого вашего закона, по которому через тысячелетия настанет то благо, которое вы желаете и приготовили для человечества, есть еще ваша
личная жизнь, которую вы можете
прожить или согласно с разумом, или противно ему; а для этой-то вашей
личной жизни у вас теперь и нет никаких правил, кроме тех, которые пишутся не уважаемыми вами людьми и приводятся в исполнение полицейскими.
Так что в наше время в нашем христианском мире одни люди, огромное большинство людей,
живут, внешним образом исполняя еще церковные обряды по привычке, для приличия, удобства, из страха перед властями или даже корыстных целей, но не верят и не могут верить в учение этой церкви, уже ясно видя ее внутреннее противоречие; другая же, всё увеличивающаяся часть населения уже не только не признает существующей религии, но признает, под влиянием того учения, которое называется «наукой», всякую религию остатком суеверия и не руководится в
жизни ничем иным, кроме своих
личных побуждений.
И люди христианского мира
живут, как животные, руководствуясь в своей
жизни одними
личными интересами и борьбой друг с другом, тем только отличаясь от животных, что животные остаются с незапамятных времен с тем же желудком, когтями и клыками; люди же переходят и всё с большей и большей быстротой от грунтовых дорог к железным, от лошадей к пару, от устной проповеди и письма к книгопечатанию, к телеграфам, телефонам, от лодок с парусами к океанским пароходам, от холодного оружия к пороху, пушкам, маузерам, бомбам и аэропланам.