Неточные совпадения
Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице
жирнойВодились русские блины;
Два раза в
год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ
Зевая слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюда по чинам.
Господин этот был
лет тридцати, плотный,
жирный, кровь с молоком, с розовыми губами и с усиками и очень щеголевато одетый.
Три
года вдовеет Агафья Матвеевна: в это время все изменилось на прежний лад. Братец занимались подрядами, но разорились и поступили кое-как, разными хитростями и поклонами, на прежнее место секретаря в канцелярии, «где записывают мужиков», и опять ходят пешком в должность и приносят четвертаки, полтинники и двугривенные, наполняя ими далеко спрятанный сундучок. Хозяйство пошло такое же грубое, простое, но
жирное и обильное, как в прежнее время, до Обломова.
— Если вы еще
года два-три проживете в этом климате да будете все лежать, есть
жирное и тяжелое — вы умрете ударом.
Масленников весь рассиял, увидав Нехлюдова. Такое же было
жирное и красное лицо, и та же корпуленция, и такая же, как в военной службе, прекрасная одежда. Там это был всегда чистый, по последней моде облегавший его плечи и грудь мундир или тужурка; теперь это было по последней моде статское платье, так же облегавшее его сытое тело и выставлявшее широкую грудь. Он был в вицмундире. Несмотря на разницу
лет (Масленникову было под 40), они были на «ты».
Прочие дворяне сидели на диванах, кучками жались к дверям и подле окон; один, уже, немолодой, но женоподобный по наружности помещик, стоял в уголку, вздрагивал, краснел и с замешательством вертел у себя на желудке печаткою своих часов, хотя никто не обращал на него внимания; иные господа, в круглых фраках и клетчатых панталонах работы московского портного, вечного цехового мастера Фирса Клюхина, рассуждали необыкновенно развязно и бойко, свободно поворачивая своими
жирными и голыми затылками; молодой человек,
лет двадцати, подслеповатый и белокурый, с ног до головы одетый в черную одежду, видимо робел, но язвительно улыбался…
Николай Иваныч — некогда стройный, кудрявый и румяный парень, теперь же необычайно толстый, уже поседевший мужчина с заплывшим лицом, хитро-добродушными глазками и
жирным лбом, перетянутым морщинами, словно нитками, — уже более двадцати
лет проживает в Колотовке.
На одном из столов сидел малый
лет двадцати, с пухлым и болезненным лицом, крошечными глазками,
жирным лбом и бесконечными висками.
В другие дни недели купцы обедали у себя дома, в Замоскворечье и на Таганке, где их ожидала супруга за самоваром и подавался обед, то постный, то скоромный, но всегда
жирный — произведение старой кухарки, не любившей вносить новшества в меню, раз установленное ею много
лет назад.
Она — высокая, полная шатенка,
лет сорока шести, с
жирным зобом из трех подбородков.
— Тому старому черту отдано за
год, и этот требует еще пятнадцать тысяч, тьфу ты подлость! — прошепелявил он своими
жирными, отвислыми губами.
Нам не случилось до сих пор упомянуть о его наружности. Это был человек большого роста, белый, сытый, как говорит простонародье, почти
жирный, с белокурыми жидкими волосами,
лет тридцати трех и, пожалуй, даже с красивыми чертами лица. Он вышел в отставку полковником, и если бы дослужился до генерала, то в генеральском чине был бы еще внушительнее и очень может быть, что вышел бы хорошим боевым генералом.
Это был человек
лет под тридцать, росту высокого, толстый,
жирный, с румяными, заплывшими жиром щеками, с белыми зубами и с ноздревским раскатистым смехом.
Вероятно, доктор Авенариус в назначении диеты руководствовался пищеупотреблением башкир и кочующих
летом татар, которые во время питья кумыса почти ничего не едят, кроме
жирной баранины, даже хлеба не употребляют, а ездят верхом с утра до вечера по своим раздольным степям, ездят до тех пор, покуда зеленый ковыль, состарившись, не поседеет и не покроется шелковистым серебряным пухом.
Окрестные и дальние рыбаки свозили в город рыбу: весною — мелкую камсу, миллионами наполнявшую доверху их баркасы,
летом — уродливую камбалу, осенью — макрель,
жирную кефаль и устрицы, а зимой — десяти — и двадцатипудовую белугу, выловленную часто с большой опасностью для жизни за много верст от берега.
Я был здоров, мне семнадцать
лет, я грамотен и — работать на этого
жирного пьяницу за гривенник в день! Но — зима не шутит, делать было нечего; скрепя сердце я сказал...
Стоя у прилавка, он держал рюмку двумя пальцами, оттопырив мизинец, и
жирным актерским баритоном благосклонно и веско беседовал с хозяином о том, как идут дела ресторана, и о старых актерах, посещавших в былые времена из
года в
год «Капернаум».
Во дворе было грязно даже
летом; здесь в грязи лежали громадные,
жирные свиньи и бродили без привязи лошади, которыми барышничали Тереховы, и случалось часто, что лошади, соскучившись, выбегали со двора и, как бешеные, носились по дороге, пугая странниц.
Чубикова и Дюковского встретила на пороге высокая полная женщина,
лет двадцати трех, с черными, как смоль, бровями и
жирными, красными губами. Это была сама Ольга Петровна.
Мне двадцать семь
лет, тридцати
лет я буду таким же — не предвижу перемены! — там дальше
жирное халатничество, отупение, полное равнодушие ко всему тому, что не плоть, а там смерть!!
И особенно не любил его Ванька Костюрин; сам он носил высокие сапоги, а
летом в деревне поддевку, уважал все русское, водку, квас,
жирные щи и мужиков, и старался говорить грубым голосом и по-простонародному: вместо «кажется» говорил «кажись» и часто употреблял слово «давеча».
Лекарь жил на самой набережной. Случилось, что он был дома, за обедом сидел. Ни за какие бы коврижки не оставил он неконченную тарелку
жирных ленивых щей с чесноком, если бы позвали его к кому-нибудь другому, но теперь дело иное — сам Смолокуров захворал; такого случая не скоро дождешься, тут столько отвалят, что столько с целого уезда в три
года не получишь. Сбросив наскоро халат и надев сюртук, толстенький приземистый лекарь побежал к Марку Данилычу.
Это была подвижная, голосистая и смешливая барынька,
лет тридцати, здоровая, крепкая, розовая, с круглыми плечами, круглым
жирным подбородком и с постоянной улыбкой на тонких губах.
На огромном диване, с обивкой из волосяной материи, сидела женщина,
лет за тридцать, некрасивая,
жирная, гладко причесанная, в розовой распашной блузе, и приподнялась вместе с ражим монахом, тоже в подряснике, с огромной шапкой волнистых русых волос.
На все это глядел Палтусов и раза два подумал, что и его
лет через тридцать будут хоронить с такой же некрасивой и нестройной церемонией, стоящей больших денег… Кисти гроба болтались из стороны в сторону. Иглистый дождь мочил парчу. Ветер развевал
жирные волосы артельщиков в длинных сибирках.
Земский врач Григорий Иванович Овчинников, человек
лет тридцати пяти, худосочный и нервный, известный своим товарищам небольшими работами по медицинской статистике и горячею привязанностью к так называемым бытовым вопросам, как-то утром делал у себя в больнице обход палат. За ним, по обыкновению, следовал его фельдшер Михаил Захарович, пожилой человек, с
жирным лицом, плоскими сальными волосами и с серьгой в ухе.
За матерью шел сын, такого же сложения,
жирный, уже обрюзглый, с женским складом туловища, одетый в обтяжку; белокурая и курчавая голова его сидела на толстой белой шее, точно вставленной в высокий воротник. Он носил шершавые усики и маленькие бакенбарды. На пухлых руках, без перчаток, было множество колец. На вид ему могло быть от двадцати до тридцати
лет. Бескровная белизна лица носила в себе что-то тайно-порочное, и глаза, зеленоватые и круглые, дышали особого рода дерзостью.
Только что Лука Иванович успел вслед за нею обернуться, глаза его упали на высокую фигуру в военном сюртуке и густых эполетах, с белой фуражкой в руках. С фона портьеры выступило широкое, несколько отекшее лицо человека
лет за тридцать, с черноватыми плоскими бакенбардами, хмуро ухмыляющееся и покрытое
жирным лоском.