Неточные совпадения
То, что я, не имея ни минуты
покоя, то беременная, то кормящая, вечно сердитая, ворчливая, сама измученная и других мучающая, противная мужу,
проживу свою жизнь, и вырастут несчастные, дурно воспитанные и нищие дети.
Но, пробыв два месяца один в деревне, он убедился, что это не было одно из тех влюблений, которые он испытывал в первой молодости; что чувство это не давало ему минуты
покоя; что он не мог
жить, не решив вопроса: будет или не будет она его женой; и что его отчаяние происходило только от его воображения, что он не имеет никаких доказательств в том, что ему будет отказано.
«Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не
жил? Не умерла еще моя жизнь вместе с старою старухой! Царство ей небесное и — довольно, матушка, пора на
покой! Царство рассудка и света теперь и… и воли, и силы… и посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее. — А ведь я уже соглашался
жить на аршине пространства!
Недели две он
прожил в непривычном состоянии благодушного
покоя, и минутами это не только удивляло его, но даже внушало тревожную мысль: где-то скопляются неприятности.
Был ему по сердцу один человек: тот тоже не давал ему
покоя; он любил и новости, и свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, искреннее — и Обломов хотя был ласков со всеми, но любил искренно его одного, верил ему одному, может быть потому, что рос, учился и
жил с ним вместе. Это Андрей Иванович Штольц.
Он ждал с замирающим сердцем ее шагов. Нет, тихо. Природа
жила деятельною жизнью; вокруг кипела невидимая, мелкая работа, а все, казалось, лежит в торжественном
покое.
Но, смотришь, промелькнет утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонятся к
покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе, голова отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по
жилам. Обломов тихо, задумчиво переворачивается на спину и, устремив печальный взгляд в окно, к небу, с грустью провожает глазами солнце, великолепно садящееся на чей-то четырехэтажный дом.
— Оттреплет этакий барин! — говорил Захар. — Такая добрая душа; да это золото — а не барин, дай Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал;
живу в добре, в
покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…
— Видишь, и сам не знаешь! А там, подумай: ты будешь
жить у кумы моей, благородной женщины, в
покое, тихо; никто тебя не тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты
живешь точно на постоялом дворе, а еще барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и ходить никто не будет. Двое ребятишек — играй с ними, сколько хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
Все ее хозяйство, толченье, глаженье, просеванье и т. п. — все это получило новый, живой смысл:
покой и удобство Ильи Ильича. Прежде она видела в этом обязанность, теперь это стало ее наслаждением. Она стала
жить по-своему полно и разнообразно.
В вашем
покое будет биться пульс, будет
жить сознание счастья; вы будете прекраснее во сто раз, будете нежны, грустны, перед вами откроется глубина собственного сердца, и тогда весь мир упадет перед вами на колени, как падаю я…
Еще несколько недель, месяцев
покоя, забвения, дружеской ласки — и она встала бы мало-помалу на ноги и начала бы
жить новой жизнью. А между тем она медлит протянуть к ним доверчиво руки — не из гордости уже, а из пощады, из любви к ним.
«Нельзя
жить! нет
покоя и не будет никогда!» — терзалась про себя Вера.
Там
жилым пахло только в одном уголке, где она гнездилась, а другие двадцать комнат походили на
покои в старом бабушкином доме.
— Да, какое бы это было счастье, — заговорила она вкрадчиво, —
жить, не стесняя воли другого, не следя за другим, не допытываясь, что у него на сердце, отчего он весел, отчего печален, задумчив? быть с ним всегда одинаково, дорожить его
покоем, даже уважать его тайны…
Дайте же мне Веру Васильевну, дайте мне ее! — почти кричал он, — я перенесу ее через этот обрыв и мост — и никакой черт не помешает моему счастью и ее
покою — хоть
живи она сто лет!
— Долго рассказывать… А отчасти моя идея именно в том, чтоб оставили меня в
покое. Пока у меня есть два рубля, я хочу
жить один, ни от кого не зависеть (не беспокойтесь, я знаю возражения) и ничего не делать, — даже для того великого будущего человечества, работать на которого приглашали господина Крафта. Личная свобода, то есть моя собственная-с, на первом плане, а дальше знать ничего не хочу.
Китайская фанза, к которой мы подошли, состояла из 3 построек, расположенных «
покоем»: из
жилой фанзы — посредине и 2 сараев — по сторонам. Двор между ними, чисто выметенный и прибранный, был обнесен высоким частоколом в уровень с сараями. Почуяв посторонних людей, собаки подняли неистовый лай и бросились к нам навстречу. На шум из фанзы вышел сам хозяин. Он тотчас распорядился, чтобы рабочие помогли нам расседлать коней.
В одной из деревень Сенатора
проживал на
покое, то есть на хлебе, дряхлый старик Андрей Степанов.
Бегать он начал с двадцати лет. Первый побег произвел общее изумление. Его уж оставили в
покое:
живи, как хочешь, — казалось, чего еще нужно! И вот, однако ж, он этим не удовольствовался, скрылся совсем. Впрочем, он сам объяснил загадку, прислав с дороги к отцу письмо, в котором уведомлял, что бежал с тем, чтобы послужить церкви Милостивого Спаса, что в Малиновце.
— Ну как я об вас об таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. — Первое то, что вам здесь и находиться не следует, а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится… Да вы что же, у нас
жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему
покоя.
— Приказала баушка Лукерья долго
жить, — заметил он, здороваясь с Марьей. — Главная причина — без покаяния старушка окончание приняла. Весьма жаль… А промежду протчим, очень древняя старушка была, пора костям и на
покой, кабы только по всей форме это самое дело вышло.
Я тоже восстановил ограду, уничтоженную прошлогодним разлитием Тобола, и засеял свой огород. Воображаю роскошь вашего Соломенного и стыжусь говорить о моем цинциннатстве. [Цинциннатство — уподобление себя государственному деятелю древнего Рима Цинциннату (в V в. до н. э.), который, уйдя на
покой,
жил в деревне и занимался сельским хозяйством.]
Везде было очень пусто, даже почти совсем пусто, и только поразительнейший беспорядок последнего
покоя придавал ему несколько
жилой вид.
—
Живи, голубка. Книги будут, и
покой тебе будет.
Все чувствовали, более или менее сознательно, что Прасковья Ивановна мало принимает участия в других, что она
живет больше для себя, бережет свой
покой и любит веселую беззаботность своей жизни.
— Нет, это обидно! Я, как мать,
покоя себе не знаю, все присовокупляю, все присовокупляю… кажется, щепочку на улице увидишь, и ту несешь да в кучку кладешь, чтоб детям было хорошо и покойно, да чтоб нужды никакой не знали да
жили бы в холе да в неженье…
— Здравствуйте, сударыня Мавра Кузьмовна! — отвечал он тихим, но твердым голосом, — много мы, видно, с вами
пожили; пора и на
покой, в лоно предвечного Христа спаса нашего, иже первый подъял смерть за человеки.
— Ты спроси, князь, — отвечала она полушепотом, — как я еще жива. Столько перенести, столько страдать, сколько я страдала это время, — я и не знаю!.. Пять лет
прожить в этом городишке, где я человеческого лица не вижу; и теперь еще эта болезнь… ни дня, ни ночи нет
покоя… вечные капризы… вечные жалобы… и, наконец, эта отвратительная скупость — ей-богу, невыносимо, так что приходят иногда такие минуты, что я готова бог знает на что решиться.
— К Тихону. Тихон, бывший архиерей, по болезни
живет на
покое, здесь в городе, в черте города, в нашем Ефимьевском Богородском монастыре.
Действительно, предприятие было эксцентрическое: все отправлялись за реку, в дом купца Севостьянова, у которого во флигеле, вот уж лет с десять,
проживал на
покое, в довольстве и в холе, известный не только у нас, но и по окрестным губерниям и даже в столицах Семен Яковлевич, наш блаженный и пророчествующий.
— Хорошо. А начальство между тем беспокоится. Туда-сюда — везде мерзость. Даже тайные советники — и те нынче под сумнением состоят! Ни днем, ни ночью минуты
покоя нет никогда! Сравните теперича, как прежде квартальный
жил и как он нынче
живет! Прежде только одна у нас и была болячка — пожары! да и те как-нибудь… А нынче!
— И рад бы, голубчик, да сил моих нет. Кабы прежние силы, конечно, еще
пожил бы, повоевал бы. Нет! пора, пора на
покой! Уеду отсюда к Троице-Сергию, укроюсь под крылышко угоднику — никто и не услышит меня. А уж мне-то как хорошо будет: мирно, честно, тихо, ни гвалту, ни свары, ни шума — точно на небеси!
Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и
покой.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И пламя позднее любви
С досады в злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».
Набитые полуслепыми людьми, которые равнодушно верят всему, что не тревожит, не мешает им
жить в привычном, грязном, зазорном
покое, — распластались, развалились эти чужие друг другу города по великой земле, точно груды кирпича, брёвен и досок, заготовленных кем-то, кто хотел возвести сказочно огромное здание, но тот, кто заготовил всё это богатство, — пропал, исчез, и весь дорогой материал тоже пропадает без строителя и хозяина, медленно сгнивая под зимними снегами и дождями осени.
— Не уважаю, — говорит, — я народ: лентяй он, любит
жить в праздности, особенно зимою, любови к делу не носит в себе, оттого и
покоя в душе не имеет. Коли много говорит, это для того, чтобы скрыть изъяны свои, а если молчит — стало быть, ничему не верит. Начало в нём неясное и непонятное, и совсем это без пользы, что вокруг его такое множество властей понаставлено: ежели в самом человеке начала нет — снаружи начало это не вгонишь. Шаткий народ и неверующий.
— Мир душевный и
покой только в единении с господом находим и нигде же кроме. Надо
жить просто, с доверием ко благости господа, надо
жить по-детски, а по-детски и значит по-божьи. Спаситель наш был дитя сердцем, любил детей и сказал о них: «Таковых бо есть царствие небесное».
— Что ж… и бабушке у нас место найдется. (Признаться, мысль о бабушке меня сильно покоробила.) А не захочет она у нас
жить, так во всяком городе есть такие дома… они называются богадельнями… где таким старушкам дают и
покой, и уход внимательный…
Шалимов. Э! Что усы! Оставим их в
покое. Вы знаете пословицу: с волками
жить — по-волчьи выть? Это, скажу вам, недурная пословица. Особенно для того, кто выпил до дна горькую чашу одиночества… Вы, должно быть, еще не вполне насладились им… и вам трудно понять человека, который… Впрочем, не смею задерживать вас…
Сначала я все собирался, выжидал, примеривался — и, незаметно для себя, привык
жить покойно, стал ценить этот
покой, бояться за него…
Лука. А господь — взглянет на тебя кротко-ласково и скажет: знаю я Анну эту! Ну, скажет, отведите ее, Анну, в рай! Пусть успокоится… Знаю я,
жила она — очень трудно… очень устала… Дайте
покой Анне…
Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь и в старости, не зная
покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем.
— Ненавижу я нищих!.. Дармоеды! Ходят, просят и — сыты! И хорошо
живут… Братия Христова, говорят про них. А я кто Христу? Чужой? Я всю жизнь верчусь, как червь на солнце, а нет мне ни
покоя, ни уважения…
Он же теперь будет
жить, как давно желал, — в
покое, в чистоте.
— Так-с. А у меня все по-старому, никаких особенных перемен, — живо заговорил он, заметив, что я оглядываю кабинет. — Отец, как вы знаете, в отставке и уже на
покое, я все там же. Пекарского помните? Он все такой же. Грузин в прошлом году умер от дифтерита. Ну-с, Кукушкин
жив и частенько вспоминает о вас. Кстати, — продолжал Орлов, застенчиво опуская глаза, — когда Кукушкин узнал, кто вы, то стал везде рассказывать, что вы будто учинили на него нападение, хотели его убить, и он едва спасся.
Нет глубже, нет слаще
покоя,
Какой посылает нам лес,
Недвижно, бестрепетно стоя
Под холодом зимних небес.
Нигде так глубоко и вольно
Не дышит усталая грудь,
И ежели
жить нам довольно,
Нам слаще нигде не уснуть!
— Николай Матвеевич! Извините — это невозможно! Зверский вой, рев!.. Каждый день гости… Полиция ходит… Нет, я больше терпеть не могу! У меня нервы… Извольте завтра очистить квартиру… Вы не в пустыне
живете — вокруг вас люди!.. Всем людям нужен
покой… У меня — зубы… Завтра же, прошу вас.
Долинский, поселившись на Батиньоле, рассчитывал здесь найти более
покоя, чем в Латинском квартале, где он мог бы
жить при своих скудных средствах, о восполнении которых нимало не намерен был много заботиться.
Его выгнали, больного, измученного, из биллиардной и отобрали у него последние деньги. На улице бедняка подняли дворники и отправили в приемный
покой. Прошло несколько месяцев; о капитане никто ничего не слыхал, и его почти забыли. Прошло еще около года. До биллиардной стали достигать слухи о капитане, будто он
живет где-то в ночлежном доме и питается милостыней.
Два поколения женщин, из которых одни еще не отжили, а другие только начинали
жить; роскошные туалеты первых и легкие девственные уборы вторых; богатый зал и таинственные боковые
покои, где нарочно на этот случай привезенные гардеробные служанки производили, по требованиям художника, необходимые перемены в нарядах молодых красавиц, — все это придавало собранию самый живой и интересный характер.