Неточные совпадения
— Ни с кем мне не может быть так мало неприятно
видеться, как с вами, — сказал Вронский. — Извините меня. Приятного в
жизни мне нет.
— Ну, брат Грушницкий, жаль, что промахнулся! — сказал капитан, — теперь твоя очередь, становись! Обними меня прежде: мы уж не
увидимся! — Они обнялись; капитан едва мог удержаться от смеха. — Не бойся, — прибавил он, хитро взглянув на Грушницкого, — все вздор на свете!.. Натура — дура, судьба — индейка, а
жизнь — копейка!
И я лишен того: для вас
Тащусь повсюду наудачу;
Мне дорог день, мне дорог час:
А я в напрасной скуке трачу
Судьбой отсчитанные дни.
И так уж тягостны они.
Я знаю: век уж мой измерен;
Но чтоб продлилась
жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем
увижусь я…
— Ну, так поцелуйтесь же и дайте друг другу прощанье, ибо, бог знает, приведется ли в
жизни еще
увидеться. Слушайте своего атамана, а исполняйте то, что сами знаете: сами знаете, что велит козацкая честь.
Да и когда
виделась с ним, когда они жили вместе, что за
жизнь ее была?
«Прощай, конечно, мы никогда больше не
увидимся. Я не такая подлая, как тебе расскажут, я очень несчастная. Думаю, что и ты тоже» — какие-то слова густо зачеркнуты — «такой же. Если только можешь, брось все это. Нельзя всю
жизнь прятаться, видишь. Брось, откажись, я говорю потому, что люблю, жалею тебя».
Теперь уже я думаю иначе. А что будет, когда я привяжусь к ней, когда
видеться — сделается не роскошью
жизни, а необходимостью, когда любовь вопьется в сердце (недаром я чувствую там отверделость)? Как оторваться тогда? Переживешь ли эту боль? Худо будет мне. Я и теперь без ужаса не могу подумать об этом. Если б вы были опытнее, старше, тогда бы я благословил свое счастье и подал вам руку навсегда. А то…
Но чем чаще они
виделись, тем больше сближались нравственно, тем роль его становилась оживленнее: из наблюдателя он нечувствительно перешел в роль истолкователя явлений, ее руководителя. Он невидимо стал ее разумом и совестью, и явились новые права, новые тайные узы, опутавшие всю
жизнь Ольги, все, кроме одного заветного уголка, который она тщательно прятала от его наблюдения и суда.
— Потом я пойду к бабушке и скажу ей: вот кого я выбрала… на всю
жизнь. Но… кажется… этого не будет… мы напрасно
видимся сегодня, мы должны разойтись! — с глубоким унынием, шепотом, досказала она и поникла головой.
— Нет, ничего. Я сам
увижусь. Мне жаль Лизу. И что может посоветовать ей Макар Иванович? Он сам ничего не смыслит ни в людях, ни в
жизни. Вот что еще, мой милый (он меня давно не называл «мой милый»), тут есть тоже… некоторые молодые люди… из которых один твой бывший товарищ, Ламберт… Мне кажется, все это — большие мерзавцы… Я только, чтоб предупредить тебя… Впрочем, конечно, все это твое дело, и я понимаю, что не имею права…
В Англии есть клубы; там вы
видитесь с людьми, с которыми привыкли быть вместе, а здесь европейская
жизнь так быстро перенеслась на чужую почву, что не успела пустить корней, и оттого, должно быть, скучно.
— Вы лучший из людей, которых я знала в своей
жизни, — продолжала она. — Мы будем
видеться, говорить, не правда ли? Обещайте мне. Я не пианистка, на свой счет я уже не заблуждаюсь и не буду при вас ни играть, ни говорить о музыке.
На днях узнали здесь о смерти Каролины Карловны — она в двадцать четыре часа кончила
жизнь. Пишет об этом купец Белоголовый. Причина неизвестна, вероятно аневризм. Вольф очень был смущен этим известием. Говорил мне, что расстался с ней дурно, все надеялся с ней еще
увидеться, но судьбе угодно было иначе устроить. Мне жаль эту женщину…
Тебя крепко обниму, добрый мой Матюшкин. Мильон лет мы не видались. Вряд ли и
увидимся. Будем хоть изредка пересылаться весточкой. Отрадно обмануть расстояние — отрадно быть близко и вдалеке. — Часто гляжу на твой портрет — тут мысли перебегают все десятки лет нашей разлуки. Annette мне недавно писала, как ты с ней ходил по царскому саду; читая, мне казалось, что ты ей рассказывал вчерашние события, а это рассказы лицейской нашей
жизни, которая довольно давно уже прошла.
Странное дело, — эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на всю
жизнь; впереди не
виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
— Я сидел тут, писал и — как-то окис, заплесневел на книжках и цифрах. Почти год такой
жизни — это уродство. Я ведь привык быть среди рабочего народа, и, когда отрываюсь от него, мне делается неловко, — знаете, натягиваюсь я, напрягаюсь для этой
жизни. А теперь снова могу жить свободно, буду с ними
видеться, заниматься. Вы понимаете — буду у колыбели новорожденных мыслей, пред лицом юной, творческой энергии. Это удивительно просто, красиво и страшно возбуждает, — делаешься молодым и твердым, живешь богато!
Первое время по выходе из заведения товарищи еще
виделись, но
жизнь неумолимо вступала в свои права и еще неумолимее стирала всякие следы пяти-шестилетнего сожительства.
— Ты иронизируешь? находишь, что все это мелочи? Но что же делать, если ничего более крупного в
жизни не
видится?
— Меня, собственно, Михайло Сергеич, не то убивает, — возразила она, — я знаю, что отец уж пожил… Я буду за него молиться, буду поминать его; но, главное, мне хотелось хоть бы еще раз
видеться с ним в этой
жизни… точно предчувствие какое было: так я рвалась последнее время ехать к нему; но Якову Васильичу нельзя было… так ничего и не случилось, что думала и чего желала.
— Да, в деревню: там ты
увидишься с матерью, утешишь ее. Ты же ищешь покойной
жизни: здесь вон тебя все волнует; а где покойнее, как не там, на озере, с теткой… Право, поезжай! А кто знает? может быть, ты и того… Ох!
Его высокая, бескорыстная душа была достойна мученического венца!» Потом Джемма изъявляла свое сожаление о том, что
жизнь Санина, по-видимому, так дурно сложилась, желала ему прежде всего успокоения и душевной тишины и говорила, что была бы рада
свидеться с ним — хотя и сознает, как мало вероятно подобное свиданье…
Хотя Иван Тимофеич говорил в прошедшем времени, но сердце во мне так и упало. Вот оно, то ужасное квартальное всеведение, которое всю
жизнь парализировало все мои действия! А я-то, ничего не подозревая, жил да поживал, сам в гости не ходил, к себе гостей не принимал — а чему подвергался! Немножко, чуточку — и шабаш! Представление об этой опасности до того взбудоражило меня, что даже сон наяву
привиделся: идут, берут… пожалуйте!
— Теперь Порфирий Владимирыч главный помещик по всей нашей округе сделались — нет их сильнее. Только удачи им в
жизни как будто не
видится. Сперва один сынок помер, потом и другой, а наконец, и родительница. Удивительно, как это они вас не упросили в Головлеве поселиться.
Между офицерами шел оживленный разговор о последней новости, смерти генерала Слепцова. В этой смерти никто не видел того важнейшего в этой
жизни момента — окончания ее и возвращения к тому источнику, из которого она вышла, а
виделось только молодечество лихого офицера, бросившегося с шашкой на горцев и отчаянно рубившего их.
— А ты не знаешь, о чем? Перестань… ах, нехорошо!.. Может быть, не
увидимся, Вася… все равно… Одним словом, мне жаль тебя. Нельзя так… Где твои идеалы? Ты только представь себе, что это кто-нибудь другой сделал… Лучше бы уж тебе ехать вместе с нами добровольцем. Вообще скверное предисловие к той настоящей
жизни, о которой мы когда-то вместе мечтали.
Но ежели я здесь нарочно с целью той —
Чтоб
видеться и говорить с тобой;
Но если я скажу, что через час ты будешь
Мне клясться, что вовек меня не позабудешь,
Что будешь рад отдать мне
жизнь свою в тот миг,
Когда я улечу, как призрак, без названья,
Чтоб услыхать из уст моих
Одно лишь слово: до свиданья!..
— Навсегда!.. Нет, Анастасья! — вскрикнул Юрий, заключив ее в свои объятия. — Когда мы оба проснемся от тяжкого земного сна для
жизни бесконечной, тогда мы
увидимся опять с тобою!.. И там, где нет ни плача, ни воздыханий, там — о милый друг! я снова назову тебя моей супругою!
— Полно печалиться, — продолжал Глеб, — немолода ты: скоро
свидимся!.. Смотри же, поминай меня… не красна была твоя
жизнь… Ну, что делать!.. А ты все добром помяни меня!.. Смотри же, Гриша, береги ее: недолго ей пожить с вами… не красна ее была
жизнь! Береги ее. И ты, сноха, не оставляй старуху, почитай ее, как мать родную… И тебя под старость не оставят дети твои… Дядя!..
В тот же вечер он послал записку к Ирине, а на следующее утро он получил от нее ответ."Днем позже, днем раньше, — писала она, — это было неизбежно. А я повторяю тебе, что вчера сказала:
жизнь моя в твоих руках, делай со мной что хочешь. Я не хочу стеснять твою свободу, но знай, что, если нужно, я все брошу и пойду за тобой на край земли. Мы ведь
увидимся завтра? Твоя Ирина".
Отказаться же от этой любви — значило опять обречь себя на скуку, на одиночество, а такая
жизнь казалась княгине теперь больше невозможною, и она очень хорошо сознавала, что, оставаясь в Москве, не
видеться с Миклаковым она будет не в состоянии.
Такой прием, разумеется, всякую другую женщину мог бы только оттолкнуть, заставить быть осторожною, что и происходило у него постоянно с княгиней Григоровой, но с Анной Юрьевной такая тактика вышла хороша: она сама в
жизнь свою так много слышала всякого рода отдаленных и сентиментальных разговоров, что они ей сильно опротивели, и таким образом, поселясь при переезде в город в одном доме а
видясь каждый день, Анна Юрьевна и барон стали как-то все играть между собой и шалить, словно маленькие дети.
А какая она хорошенькая, какая милая, умная! Ведь вот долго ли! Посидишь этак вечера два с ней — и начнешь подумывать; а там только пооплошай, и запрягут! Хорошо еще, что она в монастырь-то идет; а то бы и от нее надо было бегать. Нет, поскорей поужинать у них да домой, от греха подальше, только она меня и видела. А после хоть и
увижусь с ней, так только «здравствуйте!» да «прощайте!». Хороша ты, Глафира Алексеевна, а свобода и покой и холостая
жизнь моя лучше тебя.
Я, в Петербурге живя, каждый день почти
виделся с ним и, замечая, что он страдает и мучится, стал, наконец, усовещевать его: «Как тебе, говорю, не грех роптать на бога: ты у всех в почете… ты богат, и если с тобой бывали неприятные случаи в
жизни, то они постигают всех и каждого!» — «И каждый, — говорит он, — принимает эти случаи различно: на одних они нисколько не действуют, а у других почеркивают сразу всю их
жизнь!» Согласитесь вы, сказать такую мысль может только человек с байроновски глубокой душой.
Чебутыкин. Да и я как-то забыл. Впрочем, скоро
увижусь с ними, ухожу завтра. Да… Еще один денек остался. Через год дадут мне отставку, опять приеду сюда и буду доживать свой век около вас… Мне до пенсии только один годочек остался… (Кладет в карман газету, вынимает другую.) Приеду сюда к вам и изменю
жизнь коренным образом… Стану таким тихоньким, благо… благоугодным, приличненьким…
Потом ей
видится Италия, Неаполь, Рим и Палестина — она везде ему нужна, она ему подруга; у ней нет для себя желаний, она вся жертва, и это
жизнь ее — та
жизнь, какой она хотела.
— Беликов жил в том же доме, где и я, — продолжал Буркин, — в том же этаже, дверь против двери, мы часто
виделись, и я знал его домашнюю
жизнь.
Нина. Я чувствовала, что мы еще
увидимся. (Возбужденно.) Борис Алексеевич, я решила бесповоротно, жребий брошен, я поступаю на сцену. Завтра меня уже не будет здесь, я ухожу от отца, покидаю все, начинаю новую
жизнь… Я уезжаю, как и вы… в Москву. Мы
увидимся там.
— Как не скучать, сударыня, в эдакой
жизни! Хоша бы даже и предмет какой у вас был со стороны, так, как другие прочие делают, так вам и
видеться с ним даже невозможно.
— Я могу желать только одного, — продолжал Эльчанинов, — чтобы вы сами убедились, что я достоин вашего участия. Позвольте мне с вами
видеться как можно чаще, бывать перед вами в горькие и отрадные минуты моей
жизни.
Не упоминая о нашей прежней, довольно близкой встрече, мы отрекомендовались друг другу, как люди, которые
видятся в первый раз в
жизни.
Александр Семеныч Шишков был в это время министром народного просвещения. Разумеется, я поспешил с ним
увидеться. Я говорил уже в одном из моих воспоминаний, что он назначил меня цензором в московском, будущем, отдельном от университета, цензурном комитете, который должен был открыться через несколько месяцев. Это обстоятельство много облегчало для меня трудность московской
жизни.
— Иному человеку правда… вроде бы он в барыню влюбился самого высокого происхождения… всего один раз и видел, а влюбился на всю
жизнь… и никак до нее не достичь… словно во сне
привиделось…
Таким образом скончала
жизнь свою прекрасная душою и телом. Когда мы там, в новой
жизни,
увидимся, я узнаю тебя, нежная Лиза!
На другой день, в воскресенье, он был в гимназической церкви и
виделся там с директором и товарищами. Ему казалось, что все они были заняты только тем, что тщательно скрывали свое невежество и недовольство
жизнью, и сам он, чтобы не выдать им своего беспокойства, приятно улыбался и говорил о пустяках. Потом он ходил на вокзал и видел там, как пришел и ушел почтовый поезд, и ему приятно было, что он один и что ему не нужно ни с кем разговаривать.
И он думал о том, что вот в его
жизни было еще одно похождение или приключение, и оно тоже уже кончилось, и осталось теперь воспоминание… он был растроган, грустен и испытывал легкое раскаяние; ведь эта молодая женщина, с которой он больше уже никогда не
увидится, не была с ним счастлива; он был приветлив с ней и сердечен, но все же в обращении с ней, в его тоне и ласках сквозила тенью легкая насмешка, грубоватое высокомерие счастливого мужчины, который к тому же почти вдвое старше ее.
Потом он позвонил и сказал, чтобы ему принесли чаю; и потом, когда пил чай, она все стояла, отвернувшись к окну… Она плакала от волнения, от скорбного сознания, что их
жизнь так печально сложилась; они
видятся только тайно, скрываются от людей, как воры! Разве
жизнь их не разбита?
— Алеша! — сказал сквозь слезы министр. — Я тебя прощаю; не могу забыть, что ты спас
жизнь мою, и все тебя люблю, хотя ты сделал меня несчастным, может быть, навеки!.. Прощай! Мне позволено
видеться с тобой на самое короткое время. Еще в течение нынешней ночи король с целым народом своим должен переселиться далеко-далеко от здешних мест! Все в отчаянии, все проливают слезы. Мы несколько столетий жили здесь так счастливо, так покойно!..
— Уж именно, — говорит, — Митенька
жизни не щадит для своего семейства. После всех петербургских хлопот скакал день и ночь, чтобы поскорее с нами
увидеться.
— Так и сказал, — ответила Аграфена Петровна. — Терзается, убивается, даже рыдает навзрыд. «Один, — говорит, — свет, одна услада мне в
жизни была, и ту по глупости своей потерял». В последний раз, как мы
виделись, волосы даже рвал на себе… Да скажи ты мне, Дуня, по истинной правде, не бывало ль прежде у вас с ним разговоров о том, что ты ему по душе пришлась? Не сказывал ли он тебе про свои намеренья?
— Женится — переменится, — молвил Патап Максимыч. — А он уж и теперь совсем переменился. Нельзя узнать супротив прошлого года, как мы в Комарове с ним пировали. Тогда у него в самом деле только проказы да озорство на уме были, а теперь парень совсем выровнялся… А чтоб он женины деньги нá ветер пустил, этому я в
жизнь не поверю. Сколько за ним ни примечал,
видится, что из него выйдет добрый, хороший хозяин, и не то чтоб сорить денежками, а станет беречь да копить их.