Неточные совпадения
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало его, сколько то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом
свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской
своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи,
своим умом и даром слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он
жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
— Ах, я уж ничего не понимаю! Нынче всё хотят
своим умом жить, матери ничего не говорят, а потом вот и…
Кажется, как будто ее мало заботило то, о чем заботятся, или оттого, что всепоглощающая деятельность мужа ничего не оставила на ее долю, или оттого, что она принадлежала, по самому сложению
своему, к тому философическому разряду людей, которые, имея и чувства, и мысли, и
ум,
живут как-то вполовину, на жизнь глядят вполглаза и, видя возмутительные тревоги и борьбы, говорят: «<Пусть> их, дураки, бесятся!
— Потом поймешь. Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила жизнь…
свою (это все равно!) Ты могла бы
жить духом и разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь и, если останешься одна, сойдешь с
ума, как и я. Ты уж и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе идти, по одной дороге! Пойдем!
Кулигин. Пора бы уж вам, сударь,
своим умом жить.
Видишь ты, какой еще ум-то у тебя, а ты еще хочешь
своей волей
жить.
Он выучился искусно ставить
свое мнение между да и нет, и это укрепляло за ним репутацию человека, который умеет думать независимо,
жить на средства
своего ума.
— Что же это? Не хватает
своего ума — немецко-еврейским
жить решили? Боже мой…
— Человек несимпатичный, но — интересный, — тихо заговорил Иноков. — Глядя на него, я, бывало, думал: откуда у него эти судороги
ума? Страшно ему
жить или стыдно? Теперь мне думается, что стыдился он
своего богатства, бездолья, романа с этой шалой бабой. Умный он был.
«Увяз, любезный друг, по уши увяз, — думал Обломов, провожая его глазами. — И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает… У нас это называется тоже карьерой! А как мало тут человека-то нужно:
ума его, воли, чувства — зачем это? Роскошь! И
проживет свой век, и не пошевелится в нем многое, многое… А между тем работает с двенадцати до пяти в канцелярии, с восьми до двенадцати дома — несчастный!»
— Помилуй, Леонтий; ты ничего не делаешь для
своего времени, ты пятишься, как рак. Оставим римлян и греков — они сделали
свое. Будем же делать и мы, чтоб разбудить это (он указал вокруг на спящие улицы, сады и дома). Будем превращать эти обширные кладбища в
жилые места, встряхивать спящие
умы от застоя!
Говорю это я ему раз: «Как это вы, сударь, да при таком великом вашем
уме и
проживая вот уже десять лет в монастырском послушании и в совершенном отсечении воли
своей, — как это вы честного пострижения не примете, чтоб уж быть еще совершеннее?» А он мне на то: «Что ты, старик, об
уме моем говоришь; а может,
ум мой меня же заполонил, а не я его остепенил.
Улеглись ли партии? сумел ли он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли там? — вот вопросы, которые шевелились в голове при воспоминании о Франции. «В Париж бы! — говорил я со вздохом, —
пожить бы там, в этом омуте новостей, искусств, мод, политики,
ума и глупостей, безобразия и красоты, глубокомыслия и пошлостей, —
пожить бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем всех этих проказ!» «А вот Испания с
своей цветущей Андалузией, — уныло думал я, глядя в ту сторону, где дед указал быть испанскому берегу.
—
Своим умом хотят
жить. Что ж, это, пожалуй, надежнее. Мы вот и прытки: прыг да прыг, а толку от этого прыганья мало.
— Так, так, миленький…
Своим умом хочешь
жить.
Наконец, Шнейдер мне высказал одну очень странную
свою мысль, — это уж было пред самым моим отъездом, — он сказал мне, что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то есть вполне ребенок, что я только ростом и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может быть, даже
умом я не взрослый, и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет
прожил.
Это мальчик молодой и горячий и, конечно, всему подражает; но мне казалось иногда, что ему пора бы
жить и
своим умом.
Этот m-r Jules был очень противен Варваре Павловне, но она его принимала, потому что он пописывал в разных газетах и беспрестанно упоминал о ней, называя ее то m-me de L…tzki, то m-me de ***, cette grande dame russe si distinguée, qui demeure rue de P…, [Г-жа ***, это знатная русская дама, столь изысканная, которая
живет по улице П… (фр.)] рассказывал всему свету, то есть нескольким сотням подписчиков, которым не было никакого дела до m-me L…tzki, как эта дама, настоящая по
уму француженка (une vraie française par l’ésprit) — выше этого у французов похвал нет, — мила и любезна, какая она необыкновенная музыкантша и как она удивительно вальсирует (Варвара Павловна действительно так вальсировала, что увлекала все сердца за краями
своей легкой, улетающей одежды)… словом, пускал о ней молву по миру — а ведь это, что ни говорите, приятно.
— А ты выдела требуй, Яша, — советовал Мыльников. — Слава богу,
своим умом пора
жить… Я бы так давно наплевал: сам большой — сам маленький, и знать ничего не хочу. Вот каков Тарас Мыльников!
— И домой он нынче редко выходит… С новой шахтой связался и днюет и ночует там. А уж тебе, сестрица, надо
своим умом жить как-никак… Дома-то все равно нечего делать.
— А вот это самое… Будет тебе надо мной измываться. Вполне даже достаточно… Пора мне и
своим умом жить… Выдели меня, и конец тому делу. Купи мне избу, лошадь, коровенку, ну обзаведение, а там я сам…
— Да ты слушай, умная голова, когда говорят… Ты не для того отец, чтобы проклинать
свою кровь. Сам виноват, что раньше замуж не выдавал. Вот Марью-то заморил в девках по
своей гордости. Верно тебе говорю. Ты меня послушай, ежели
своего ума не хватило. Проклясть-то не мудрено, а ведь ты помрешь, а Феня останется. Ей-то еще
жить да
жить… Сам, говорю, виноват!.. Ну, что молчишь?..
— Не рассоримся, Макар, ежели, например, с
умом… — объяснял «Домнушкин солдат» с обычною
своею таинственностью. — Места двоим хватит достаточно: ты в передней избе
живи, я в задней. Родитель-то у нас запасливый старичок…
Жизнь Полиньки была невыносима:
ум ее словно присох, и она
жила, не видя никакого выхода из
своего печального положения.
Замечательно, что до всего этого он дошел
своим собственным
умом, без малейшей протекции, потому что maman [мамаша (франц.)] Воловитинова хотя была женщина с состоянием, но
жила безвыездно в деревне и никаких знатных связей не имела.
Жена Прозорова скоро разглядела
своего мужа и мирилась с
своей мудреной долей только ради детей. Мужа она уважала как пассивно-честного человека, но в его
уме разочаровалась окончательно. Так они
жили год за годом с скрытым недовольством друг против друга, связанные привычкой и детьми. Вероятно, они так дотянули бы до естественной развязки, какая необходимо наступает для всякого, но, к несчастью их обоих, выпал новый случай, который перевернул все вверх дном.
Не боялся он также, что она выскользнет у него из рук; в том городе, где он
жил и предполагал кончить
свою карьеру, не только человека с живым словом встретить было невозможно, но даже в хорошей говядине ощущалась скудость великая; следовательно, увлечься или воспламениться было решительно нечем, да притом же на то и
ум человеку дан, чтоб бразды правления не отпускать.
— Более сорока лет
живу я теперь на свете и что же вижу, что выдвигается вперед: труд ли почтенный, дарованье ли блестящее,
ум ли большой? Ничуть не бывало! Какая-нибудь выгодная наружность, случайность породы или, наконец, деньги. Я избрал последнее: отвратительнейшим образом продал себя в женитьбе и сделался миллионером. Тогда сразу горизонт прояснился и дорога всюду открылась. Господа, которые очей
своих не хотели низвести до меня, очутились у ног моих!..
— Наконец — господи боже мой! — я тебе узнала цену, сравнив его с тобой! — воскликнула Настенька. — Ты тоже эгоист, но ты живой человек, ты век
свой стремишься к чему-нибудь, страдаешь ты, наконец, чувствуешь к людям и к их известным убеждениям либо симпатию, либо отвращение, и сейчас же это выразишь в жизни; а Белавин никогда: он обо всем очень благородно рассудит и дальше не пойдет! Ему легко
жить на свете, потому что он тряпка, без крови, без сердца, с одним только
умом!..
— Очень даже легко-с. Стоит только с поварами знакомство свесть — и мясо, и дичь, все будет. Вообще, коли кто с
умом живет, тот и в Петербурге может на
свои средства обернуться.
— Ты думаешь, Бог-то далеко, так он и не видит? — продолжает морализировать Порфирий Владимирыч, — ан Бог-то — вот он. И там, и тут, и вот с нами, покуда мы с тобой говорим, — везде он! И все он видит, все слышит, только делает вид, будто не замечает. Пускай, мол, люди
своим умом поживут; посмотрим, будут ли они меня помнить! А мы этим пользуемся, да вместо того чтоб Богу на свечку из достатков
своих уделить, мы — в кабак да в кабак! Вот за это за самое и не подает нам Бог ржицы — так ли, друг?
— Ах, Петька, Петька! — говорил он, — дурной ты сын! нехороший! Ведь вот что набедокурил… ах-ах-ах! И что бы, кажется,
жить потихоньку да полегоньку, смирненько да ладненько, с папкой да бабушкой-старушкой — так нет! Фу-ты! ну-ты! У нас
свой царь в голове есть!
своим умом проживем! Вот и
ум твой! Ах, горе какое вышло!
Без
своего особого, собственного занятия, которому бы он предан был всем
умом, всем расчетом
своим, человек в остроге не мог бы
жить.
— Вы, ребята, не верьте ничему этому, вы — молодые, вам долго
жить, копите
свой разум!
Свой ум — чужим двум! Фома, спишь?
Живет какой-нибудь судья, прокурор, правитель и знает, что по его приговору или решению сидят сейчас сотни, тысячи оторванных от семей несчастных в одиночных тюрьмах, на каторгах, сходя с
ума и убивая себя стеклом, голодом, знает, что у этих тысяч людей есть еще тысячи матерей, жен, детей, страдающих разлукой, лишенных свиданья, опозоренных, тщетно вымаливающих прощенья или хоть облегченья судьбы отцов, сыновей, мужей, братьев, и судья и правитель этот так загрубел в
своем лицемерии, что он сам и ему подобные и их жены и домочадцы вполне уверены, что он при этом может быть очень добрый и чувствительный человек.
И т. д. и т. д. Но Козлик был себе на
уме и начал все чаще и чаще похаживать к
своей тетушке, княжне Чепчеулидзевой-Уланбековой, несмотря на то что она
жила где-то на Песках и питалась одною кашицей. Ma tante Чепчеулидзева была фрейлиной в 1778 году, но, по старости, до такой степени перезабыла русскую историю, что даже однажды, начитавшись анекдотов г. Семевского, уверяла, будто бы она еще маленькую носила на руках блаженныя памяти императрицу Елизавету Петровну.
— Просто спятили с
ума на старости лет, — говорила откровенная Феня. — Нашли чего делить… Жили-жили, дружили-дружили, а тут вдруг тесно показалось. И мой-то тятенька тоже хорош: все стонал да жаловался на
свое староство, а тут поди ты как поднялся. С ними и сама с
ума сойдешь, Нюша, только послушай.
— А я вот что тебе скажу, милушка…
Жили мы, благодарение Господу, в достатке, все у нас есть, люди нас не обегают: чего еще нам нужно? Вот ты еще только успел привезти эту жилку в дом, как сейчас и начал вздорить… Разве это порядок? Мать я тебе или нет? Какие ты слова с матерью начал разговаривать? А все это от твоей жилки… Погляди-ко, ты остребенился на сватьев-то… Я
своим умом так разумею, что твой Маркушка колдун, и больше ничего. Осиновым колом его надо отмаливать, а не сорокоустом…
Аксюша. Сама не знаю. Вот как ты говорил вчера, так это у меня в уме-то и осталось. И дома-то я сижу, так все мне представляется, будто я на дно иду, и все вокруг меня зелено. И не то чтоб во мне отчаянность была, чтоб мне душу
свою загубить хотелось — этого нет. Что ж,
жить еще можно. Можно скрыться на время, обмануть как-нибудь; ведь не убьют же меня, как приду; все-таки кормить станут и одевать, хоть плохо, станут.
Буланов. Да и это ничего-с. Было бы только земли побольше, да понимать
свой интерес, помещичий; а то и без
ума можно прожить-с!
Подошла ночь, когда решено было арестовать Ольгу, Якова и всех, кто был связан с ними по делу типографии. Евсей знал, что типография помещается в саду во флигеле, — там
живёт большой рыжебородый человек Костя с женой, рябоватой и толстой, а за прислугу у них — Ольга. У Кости голова была гладко острижена, а у жены его серое лицо и блуждающие глаза; они оба показались Евсею людьми не в
своём уме и как будто долго лежали в больнице.
Она тоже не по уставу, а «по удостоверению
своего ума» была уверена, что добрые и умные родители непременно должны приготовлять
своих детей к уменью с достоинством
жить в счастье и в несчастье.
Мурзавецкая. В твои года долго ли полюбить, только не будь разборчива. Ты молода, так ищи молодого: тебе хочется на
своей воле
жить, самой большой быть — так найди бедного, он по твоей дудочке будет плясать; у тебя ума-то тоже не очень чтоб через край, так выбирай попроще, чтоб он над тобой не возносился. Так, что ли, я говорю?
Вы еще молоды; но, сколько бы вы ни
жили, следуйте всегда внушениям вашего сердца, не подчиняйтесь ни
своему, ни чужому
уму.
«Ну и страшно же на свете
жить!» — думает Кузьма Жучок, глядя в беспросветно-темные, огромные, страдальческие глаза Жегулева и не в силах, по скромному
уму своему, связать с ним воедино улыбку бледных уст. Забеспокоился и одноглазый Слепень, но, не умея словами даже близко подойти к
своему чувству, сказал угрюмо...
— Я тебе сейчас объясню, — сказал Самойленко. — Лет восемь назад у нас тут был агентом старичок, величайшего
ума человек. Так вот он говаривал: в семейной жизни главное — терпение. Слышишь, Ваня? Не любовь, а терпение. Любовь продолжаться долго не может. Года два ты
прожил в любви, а теперь, очевидно, твоя семейная жизнь вступила в тот период, когда ты, чтобы сохранить равновесие, так сказать, должен пустить в ход все
свое терпение…
— Ну, огорчаться он не очень любил. И
жил не царёвым
умом,
своим.
— Человек сам тревог ищет, сам нужды хочет! Делай
своё дело, не форси
умом —
проживёшь спокойно!
— Все — не убегут, а которые совесть имеют — им, конечно, тяжко на
своих должностях. Не веришь ты, Антоныч, в совесть, вижу я. А ведь без совести и при большом
уме не
проживешь! Вот, послушай случай…
— Это всего было через год, как они меня у прежних господ купили. Я
прожил этот годок в грусти, потому был отторгнут, знаете, от фамилии. Разумеется, виду этого, что грущу, я не подавал, чтобы как помещице в том не донесли или бы сами они не заметили, но только все это было втуне, потому что покойница, по большому
уму своему, все это провидели. Стали приближаться мои именины, она и изволит говорить...