Неточные совпадения
К сознательному бытию Клим Иванович Самгин возвратился разбуженный режущей
болью в
животе, можно было думать, что в кишках двигается и скрежещет битое стекло.
— Добро бы вправду потравила луга, и
живот бы не
болел, а то только зашла, — говорила другая.
Днем мне недомогалось: сильно
болел живот. Китаец-проводник предложил мне лекарство, состоящее из смеси женьшеня, опиума, оленьих пантов и навара из медвежьих костей. Полагая, что от опиума
боли утихнут, я согласился выпить несколько капель этого варева, но китаец стал убеждать меня выпить целую ложку. Он говорил, что в смеси находится немного опиума, больше же других снадобий. Быть может, дозу он мерил по себе; сам он привык к опиуму, а для меня и малая доза была уже очень большой.
Действительно, вскоре после приема лекарства
боль в
животе стала утихать, но вместе с тем по всему телу разлилась какая-то слабость.
Заваривают соняшницу от дурноты и
боли в
животе.
Со́няшница,
боль в
животе.
Я зарабатывал около трехсот рублей в месяц. Эту цифру я и назвал. Надо было видеть, какое неприятное, даже болезненное впечатление произвел мой ответ. Оба гиляка вдруг схватились за
животы и, пригнувшись к земле, стали покачиваться, точно от сильной
боли в желудке. Лица их выражали отчаяние.
Ночью почувствовал сильные
боли в
животе — часу в 1-м послал за Мейером (Вольф был в Ивановском).
— Что это с тобой сделалось? — с участием спрашивал его Летучий. — Уж не
болит ли у тебя
живот?
— О-о-о! — Веткин значительно и гордо кивнул подбородком вверх. — Я сегодня проделал такую комбинацию, что у любого министра финансов
живот бы
заболел от зависти.
Часов около шести компания вновь соединялась в следующем по порядку ресторане и спрашивала обед. Если и пили мы всласть, хотя присутствие Старосмысловых несколько стесняло нас. Дня с четыре они шли наравне с нами, но на пятый Федор Сергеич объявил, что у него
болит живот, и спросил вместо обеда полбифштекса на двоих. Очевидно, в его душу начинало закрадываться сомнение насчет прогонов, и надо сказать правду, никого так не огорчало это вынужденное воздержание, как Блохина.
— Как вздор? Скажи, Marie, что у тебя
болит? А то бы можно припарки… на
живот например… Это я и без доктора могу… А то горчичники.
— Оцепите сад! Ловите разбойника! — заревел Малюта, согнувшись от
боли и держась обеими руками за
живот. Между тем опричники подняли Коршуна.
За этими воспоминаниями начинался ряд других. В них выдающуюся роль играл постоялый двор, уже совсем вонючий, с промерзающими зимой стенами, с колеблющимися полами, с дощатою перегородкой, из щелей которой выглядывали глянцевитые
животы клопов. Пьяные и драчливые ночи; проезжие помещики, торопливо вынимающие из тощих бумажников зелененькую; хваты-купцы, подбадривающие «актерок» чуть не с нагайкой в руках. А наутро головная
боль, тошнота и тоска, тоска без конца. В заключение — Головлево…
У него постоянно
болел живот, и бывали дни, когда он совсем не мог есть; даже маленький кусочек хлеба вызывал у него
боли до судорог и мучительную тошноту.
Матвей снова размахнулся, но заступ увяз в чём-то, вырвался из его рук, тяжёлый удар в
живот сорвал юношу с земли, он упал во тьму и очнулся от
боли — что-то тяжёлое топтало пальцы его руки.
— Жалуется Матвей на
живот, —
живот, говорит,
болит…
— Ах, Nicolas! ты сегодня так много кушаешь, что у тебя непременно
заболит живот!
Многие уверяют, что хворость эта началась с того дня, как он посетил «нового», так как прямым последствием этого посещения была неумеренность в пище, вследствие которой сначала
заболел живот, а затем…
— Чего тебя скрючило?
Живот, что ли,
болит, сиволапый! Ты вольготно держись, как генерал в карете развались, а ты, как баба над подойником… Гусь на проволоке!
Дымов лежал на
животе, молчал и жевал соломинку; выражение лица у него было брезгливое, точно от соломинки дурно пахло, злое и утомленное… Вася жаловался, что у него ломит челюсть, и пророчил непогоду; Емельян не махал руками, а сидел неподвижно и угрюмо глядел на огонь. Томился и Егорушка. Езда шагом утомила его, а от дневного зноя у него
болела голова.
— Monsieur a eu mal au ventre! [У господина
заболел живот!] — решила Сюзетта для первого знакомства.
В стакан воды подлить… трех капель будет,
Ни вкуса в них, ни цвета не заметно;
А человек без рези в
животе,
Без тошноты, без
боли умирает.
Персиков живо сполз с табурета, бросив кремальеру на полдороге, и, медленно вертя в руках папиросу, прошел в кабинет ассистента. Там, на стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха и
боли лягушка была распята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из окровавленного
живота в микроскоп.
— Плохо лечит. Молодой. Понимаешь, глотку заложило, а он смотрит, смотрит… То грудь, то
живот… Тут делов полно, а на больницу полдня. Пока выедешь — вот те и ночь. О господи! Глотка
болит, а он мази на ноги дает.
Не могу не воздать хвалу тому, кто первый извлек из маковых головок морфий. Истинный благодетель человечества.
Боли прекратились через семь минут после укола. Интересно:
боли шли полной волной, не давая никаких пауз, так что я положительно задыхался, словно раскаленный лом воткнули в
живот и вращали. Минуты через четыре после укола я стал различать волнообразность
боли...
Он упал в двух шагах от Рыбникова, который лежал на боку неподвижно. Несмотря на то что у Леньки от падения гудело в голове, несмотря на страшную
боль, которую он ощущал в
животе и пятках, он не потерялся и в один миг тяжело, всем телом навалился на штабс-капитана.
Поручик Парфененко забрал все деньги, какие у нас у всех были в сложности, и вдруг
заболел животом и убежал домой, потому что не хотел на мелок играть.
Боль, тебе говорю, в
животе непереносная, а все гуду. И так целую ночь целехонькую на мне тарабанили; целую ночь до бела до света была я им, крещеный человек, заместо тарбана; на утешение им, бесам, служила.
Вдруг что-то сдавило ее внизу
живота и спины с такой силой, что плач ее оборвался и она от
боли укусила подушку. Но
боль тотчас же отпустила ее, и она опять зарыдала.
Булычов.
Живот. Сильно
болит. Вот здесь.
Вся семья Прокопа была налицо. Надежда Лаврентьевна дала мне ручку поцеловать, Наташенька — в губки похристосовалась, один Гаврюша бутузом сидел в углу, держал в обеих руках по яйцу и пробовал, которое из них крепче. Гостем оказался какой-то генерал, до такой степени унылый, что мне с первого взгляда показалось, что у него
болит живот. Прокоп отрекомендовал нас друг другу.
Больше скажу — в слове
живот для меня что-то священное, — даже простое «
болит живот» меня заливает волной содрогающегося сочувствия, исключающего всякий юмор.
Какие-то странные звуки доходят до меня… Как будто бы кто-то стонет. Да, это — стон. Лежит ли около меня какой-нибудь такой же забытый, с перебитыми ногами или с пулей в
животе? Нет, стоны так близко, а около меня, кажется, никого нет… Боже мой, да ведь это — я сам! Тихие, жалобные стоны; неужели мне в самом деле так больно? Должно быть. Только я не понимаю этой
боли, потому что у меня в голове туман, свинец. Лучше лечь и уснуть, спать, спать… Только проснусь ли я когда-нибудь? Это все равно.
Встань, встань, Хамоизит. Должно быть, у тебя совесть нечиста, что ты падаешь передо мной, как перед фараоном. Я не могу уснуть, даже Бизу не помогает; у меня
болит живот, горит голова и во рту горько. Замучила меня проклятая деревня.
Дело шло хорошо, и больная уже поправлялась, как вдруг однажды утром у нее появились сильнейшие
боли в правой стороне
живота.
Больной было очень плохо; она жаловалась на тянущие
боли в груди и
животе, лицо ее было бело, того трудно описуемого вида, который мало-мальски привычному глазу с несомненностью говорит о быстро и неотвратимо приближающемся параличе сердца. Я предупредил мужа, что опасность очень велика. Пробыв у больной три часа, я уехал, так как у меня был другой трудный больной, которого было необходимо посетить. При Стариковой я оставил опытную фельдшерицу.
Однажды, в четыре часа утра, ко мне позвонился муж больной. Он сообщил, что у больной неожиданно появились сильные
боли в
животе и рвота. Мы сейчас же поехали. Была метель; санки быстро мчались по пустынным улицам.
У княгини порвалось на плечах платье и что-то оторвалось в
животе, у Маруси позеленело в глазах и страшно
заболели руки, — так был тяжел Егорушка!
Потом принялся за других больных воспитанниц. Одни из них жаловались на головную
боль, другие на
живот, иные на кашель… Всех тщательно выслушал, выстукал внимательно осмотрел доктор и прописал каждой лекарство. В толпе подруг — воспитанниц среднего отделения стояла беленькая, четырнадцатилетняя Феня Клементьева, изящная и нежная, как барышня.
В ночь на 4 сентября никто не спал, все мучились
животами. Оттого, что мы ели все, что попадало под руки, желудки отказывались работать, появлялась тошнота и острые
боли в кишечнике. Можно было подумать, что на отмели устроен перевязочный пункт, где лежали раненые, оглашая тайгу своими стонами. Я перемогал себя, но чувствовал, что делаю последние усилия.
Ели и пили все насекомые до
боли в
животах.
Проголодавшись, он попросил лакея дать ему чего-нибудь дешевого и постного. За сорок копеек ему дали какой-то холодной рыбы с морковью. Он съел и тотчас же почувствовал, как эта рыба тяжелым комом заходила в его
животе; начались отрыжка, изжога,
боль…
— Пузо дюже
болит! — быстрым, шелестящим шепотом произносил больной, и следовал глубокий вздох, подводивший
живот далеко под ребра.
— Что же это
живот не унимается? Дюже
болит живот! — выкрикнул он и снова свалился на бок.
Каменная баба в колпаке, — серая, поросшая зеленоватым мохом, — сгорбившись, смотрела в степь с злым, как будто живым лицом; нижняя часть лица была пухлая и обрюзгшая, руками она держалась за
живот, и казалось, что она кисло морщится от
боли в пустом желудке.
Когда мы подросли, с нами стали читать обычные молитвы: на сон грядущий, «Отче наш», «Царю небесный». Но отвлеченность этих молитв мне не нравилась. Когда нам было предоставлено молиться без постороннего руководства, я перешел к прежней детской молитве, но ввел в нее много новых, более практических пунктов: чтоб разбойники не напали на наш дом, чтоб не
болел живот, когда съешь много яблок. Теперь вошел еще один пункт, такой...
Он уже кричал, этот сумасшедший доктор, и криком своим точно разбудил заснувшую
боль тех, у кого были изорваны груди и
животы, и вырваны глаза, и обрублены ноги.
— Ну, господи мой, ведь я же вам говорю, какая у меня страшная
боль в
животе. Рак! Я теперь даже не токмо что среду или пяток, а даже и великий пост не могу никакой говейности соблюдать, потому меня от всего постного сейчас вытошнит. Сплошь теперь, как молокан, мясное и зачищаю, точно барин. При верной церкви уже это нельзя, я и примазался…
Стоишь на холоде, костенеешь и думаешь: «Господи, ведь до самого вечера так стоять придется!» К обеду уж у меня
живот втянуло и сердце
болит… да-с!