Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения общей жизни перед лицом смерти и тления каждого человека, всего человечества и всего мира, вера в возможность окончательного социального устроения человечества и в верховное могущество науки — все это было ложным, давящим
живое человеческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
Неточные совпадения
Зато
лица,
живые,
человеческие лица — речи людей, их движения, смех — вот без чего я обойтись не мог.
И живет
человеческий род, весь отравленный этим трупным ядом своих предшественников, всех предыдущих поколений, всех
человеческих лиц, так же жаждавших полноты жизни и совершенства; живет человек безумной мечтой победить смерть рождением, а не вечной жизнью, победить ужас прошлого и настоящего счастьем будущего, для которого не сохранится ни один
живой элемент прошлого.
Чувствую, холодный такой, мокрый весь, синий, как известно, утопленник, а потом будто белеет;
лицо опять
человеческое становится, глазами смотрит все на меня и совсем как
живой, совсем
живой.
— Обидно это, — а надо не верить человеку, надо бояться его и даже — ненавидеть! Двоится человек. Ты бы — только любить хотел, а как это можно? Как простить человеку, если он диким зверем на тебя идет, не признает в тебе
живой души и дает пинки в
человеческое лицо твое? Нельзя прощать! Не за себя нельзя, — я за себя все обиды снесу, — но потакать насильщикам не хочу, не хочу, чтобы на моей спине других бить учились.
Я долго бродил по пристани, толкаясь между крестьянскими артелями и другим бурлацким людом. Шум и гам
живого человеческого моря утомили слух, а эти испитые
лица и однообразные лохмотья мозолили глаза. Картины и типы повторялись на одну тему; кипевшая сумятица начинала казаться самым обыкновенным делом. Сила привычки вступала в свои права, подавляя свежесть и ясность первого впечатления.
Что касается до очертаний отдельной
человеческой фигуры, надобно сказать, что живопись уступает в этом отношении не только природе, но и скульптуре: она не может очерчивать так полно и определенно; зато, распоряжаясь красками, она изображает человека гораздо ближе к
живой природе и может придавать его
лицу гораздо более выразительности, нежели скульптура.
Другая женщина, некрасивая и рябая, с тупым равнодушным
лицом, служила
живым олицетворением одной мускульной силы, без всяких признаков той сложной внутренней жизни, которая отпечатывается на
человеческом лице.
— Послушай, Трушко, что я вздумала. У твоего пан-отца (маменька о батеньке и за глаза отзывались политично) есть книга, вся в кунштах. Меня совесть мучит, и нет ли еще греха, что все эти знаменитые
лица лежат у нас в доме без всякого уважения, как будто они какой арапской породы, все черные, без всякого
человеческого вида. Книга, говорят, по кунштам своим редкая, но я думаю, что ей цены вдвое прибавится, как ты их покрасишь и дашь каждому
живой вид.
Оба они восхищались талантом Гоголя в изображении пошлости
человеческой, его неподражаемым искусством схватывать вовсе незаметные черты и придавать им такую выпуклость, такую жизнь, такое внутреннее значение, что каждый образ становился
живым лицом, совершенно понятным и незабвенным для читателя, восхищались его юмором, комизмом — и только.
И перед сиянием его
лица словно потухла сама нелепо разукрашенная, нагло горящая елка, — и радостно улыбнулась седая, важная дама, и дрогнул сухим
лицом лысый господин, и замерли в
живом молчании дети, которых коснулось веяние
человеческого счастья. И в этот короткий момент все заметили загадочное сходство между неуклюжим, выросшим из своего платья гимназистом и одухотворенным рукой неведомого художника личиком ангелочка.
Талицкому вдруг страстно, до боли захотелось увидать
живое,
человеческое лицо, взглянуть в
живые человеческие глаза. Ему казалось, что это уничтожит взгляд мертвых глаз Зыбина, неотступно носившихся перед его духовным взором.
В том, что такое историческое
лицо, как Александр I,
лицо, стоявшее на высшей возможной ступени
человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей;
лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью;
лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за всё совершавшееся в Европе, и
лицо не выдуманное, а
живое, имеющее как и каждый человек, свои личные привычки, страсти, стремления к добру, красоте, истине, — что это
лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, т. е. читанием книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.