Неточные совпадения
Эти
взгляды на воспитание встретили
жестокий отпор со стороны Марьи Степановны, которая прожила целую жизнь в замкнутой раскольничьей среде и не хотела знать никаких новшеств.
Мудрость и любовь требуют обсудить всякий
взгляд, но мы считаем себя обязанными неотразимую убедительность фактов противопоставить той
жестокой мысли, по которой право человеческое становится в зависимость от милости человеческой».
И он снова поднес ей лекарство. Но в этот раз она даже и не схитрила, а просто снизу вверх подтолкнула рукой ложку, и все лекарство выплеснулось прямо на манишку и на лицо бедному старичку. Нелли громко засмеялась, но не прежним простодушным и веселым смехом. В лице ее промелькнуло что-то
жестокое, злое. Во все это время она как будто избегала моего
взгляда, смотрела на одного доктора и с насмешкою, сквозь которую проглядывало, однако же, беспокойство, ждала, что-то будет теперь делать «смешной» старичок.
Никто в доме не любил Феденьку; всех-то он или побил, или оборвал; только горничные девки оказывали какое-то трепетное малодушие при одном его
взгляде, несмотря на
жестокое его обращение.
Она не встречала подобного человека: ее отец был старик умный, нежный, страстный и бескорыстный, но в то же время слабый, подчиненный тогдашним формам приличия, носивший на себе печать уклончивого, искательного чиновника, который, начав с канцелярского писца, дослужился до звания товарища наместника; здесь же стоял перед ней старец необразованный, грубый по наружности, по слухам даже
жестокий в гневе, но разумный, добрый, правдивый, непреклонный в своем светлом
взгляде и честном суде — человек, который не только поступал всегда прямо, но и говорил всегда правду.
Приземистая широкоплечая фигура Осипа Иваныча с красным затылком и высокой грудью служила как бы олицетворением преисполнявшей его энергии; выкатившиеся карие глаза с опухшими красноватыми веками смотрели блуждающим, усталым
взглядом, как у человека, который только что сейчас вырвался из
жестокой свалки.
Иногда бывали слова, объяснения, даже слезы, но иногда… ох! гадко и теперь вспомнить — после самых
жестоких слов друг другу вдруг молча
взгляды, улыбки, поцелуи, объятия…
И Вадим пристально, с участием всматривался в эти черты, отлитые в какую-то особенную форму величия и благородства, исчерченные когтями времени и страданий, старинных страданий, слившихся с его жизнью, как сливаются две однородные жидкости; но последние, самые
жестокие удары судьбы не оставили никакого следа на челе старика; его большие серые глаза, осененные тяжелыми веками, медленно, строго пробегали картину, развернутую перед ними случайно; ни близость смерти, ни досада, ни ненависть, ничто не могло, казалось, отуманить этого спокойного, всепроникающего
взгляда; но вот он обратил их в внутренность кибитки, — и что же, две крупные слезы засверкав невольно выбежали на седые ресницы и чуть-чуть не упали на поднявшуюся грудь его; Вадим стал всматриваться с большим вниманием.
Козел продолжал ползать на коленях от одного мужика к другому. От ужаса близкой и
жестокой смерти он уже перешел к блаженной радости, но нарочно из угодливости притворялся непонимающим. Слезы бежали по его безобразно кривившемуся лицу. Он хватал, не разбирая, чьи-то жесткие мозолистые руки, чьи-то вонючие сапоги и взасос, жадно целовал их. Василь стоял, бледный и неподвижный, с горящими глазами. Он не отрывался от страшного лица Бузыги, ища и боясь его
взгляда.
Гадко и теперь вспомнить, — после самых
жестоких слов друг другу вдруг молча
взгляды, улыбки, поцелуи, объятия…
Если бы наш народ был таким же многочисленным, могущественным и сильным, как вы — русские, разве хоть капля сомнения или отчаяния могли бы проникнуть в мою душу, когда я узнала о войне наших с этой
жестокой и кровожадной Австрией? — закончила вопросительно свою горячую речь Милица, и обвела теснившихся вокруг неё подруг горячим, сверкающим
взглядом.
Иван Грозный был как раз личность, которую он изучал как психолог и писатель. Его
взгляд казался многим несколько парадоксальным; но несомненно, что в Иване сидела своего рода художественная натура на подкладке психопата и маньяка неограниченного самодержавия. Оценка москвичей, слишком преклонявшихся перед государственным значением Грозного, не могла удовлетворять Костомарова с его постоянным протестом и антипатией к московскому
жестокому централизму.
— Filez, filez, [Проходи, проходи,] — приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов и, встречаясь глазами с проходившими пленными,
взгляд его вспыхивал
жестоким блеском.
Он увидел бы занятие тем же делом высококультурных англичан и немцев — да куда бы он ни обратил свой
взгляд, всюду он увидел бы зверя, или откровенно
жестокого, или бессознательно хищного и свирепого и еще более отвратительного в этой кроткой и тупой бессознательности.