Неточные совпадения
Но ласки матери и сына,
звуки их голосов и то, что они говорили, — всё это заставило его изменить намерение. Он покачал головой и, вздохнув, затворил дверь. «
Подожду еще десять минут», сказал он себе, откашливаясь и утирая слезы.
—
Подожди, — попросил Самгин, встал и подошел к окну. Было уже около полуночи, и обычно в этот час на улице, даже и днем тихой, укреплялась невозмутимая, провинциальная тишина. Но в эту ночь двойные рамы окон почти непрерывно пропускали в комнату приглушенные, мягкие
звуки движения, шли группы людей, гудел автомобиль, проехала пожарная команда. Самгина заставил подойти к окну шум, необычно тяжелый, от него тонко заныли стекла в окнах и даже задребезжала посуда в буфете.
Лидия заставила
ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была светлая, но душная, в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов земли, трав, цветов. Потом луна исчезла, но воздух стал еще более влажен, окрасился в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных
звуков ночи. Несколько раз он с надеждой говорил себе...
То писал он стихи и читал громко, упиваясь музыкой их, то рисовал опять берег и плавал в трепете, в неге: чего-то
ждал впереди — не знал чего, но вздрагивал страстно, как будто предчувствуя какие-то исполинские, роскошные наслаждения, видя тот мир, где все слышатся
звуки, где все носятся картины, где плещет, играет, бьется другая, заманчивая жизнь, как в тех книгах, а не та, которая окружает его…
Он еще прислушивался, он
ждал еще
звуков… но вдруг, круто повернувшись, вышел из кельи.
Пока длилась отчаянная борьба, при
звуках святой песни гугенотов и святой «Марсельезы», пока костры горели и кровь лилась, этого неравенства не замечали; но наконец тяжелое здание феодальной монархии рухнулось, долго ломали стены, отбивали замки… еще удар — еще пролом сделан, храбрые вперед, вороты отперты — и толпа хлынула, только не та, которую
ждали.
…Я
ждал ее больше получаса… Все было тихо в доме, я мог слышать оханье и кашель старика, его медленный говор, передвиганье какого-то стола… Хмельной слуга приготовлял, посвистывая, на залавке в передней свою постель, выругался и через минуту захрапел… Тяжелая ступня горничной, выходившей из спальной, была последним
звуком… Потом тишина, стон больного и опять тишина… вдруг шелест, скрыпнул пол, легкие шаги — и белая блуза мелькнула в дверях…
Однажды мать взяла меня с собой в костел. Мы бывали в церкви с отцом и иногда в костеле с матерью. На этот раз я стоял с нею в боковом приделе, около «сакристии». Было очень тихо, все будто чего-то
ждали… Священник, молодой, бледный, с горящими глазами, громко и возбужденно произносил латинские возгласы… Потом жуткая глубокая тишина охватила готические своды костела бернардинов, и среди молчания раздались
звуки патриотического гимна: «Boźe, coś Polskę przez tak długie wieki…»
Старик слушал и
ждал. Он больше, чем кто-нибудь другой в этой толпе, понимал живую драму этих
звуков. Ему казалось, что эта могучая импровизация, так свободно льющаяся из души музыканта, вдруг оборвется, как прежде, тревожным, болезненным вопросом, который откроет новую рану в душе его слепого питомца. Но
звуки росли, крепли, полнели, становились все более и более властными, захватывали сердце объединенной и замиравшей толпы.
Он, как и прежде, стоял в центре громадного темного мира. Над ним, вокруг него, всюду протянулась тьма, без конца и пределов: чуткая тонкая организация подымалась, как упруго натянутая струна, навстречу всякому впечатлению, готовая задрожать ответными
звуками. В настроении слепого заметно сказывалось это чуткое ожидание; ему казалось, что вот-вот эта тьма протянется к нему своими невидимыми руками и тронет в нем что-то такое, что так томительно дремлет в душе и
ждет пробуждения.
Черевин, бедный, все еще нехорош —
ждет денег от Семенова, а тот до сих пор ни слова к нему не пишет… N-ские очень милы в своем роде, мы иногда собираемся и вспоминаем старину при
звуках гитары с волшебным пением Яковлева, который все-таки не умеет себя представить.
Он
ждал выстрела, но не этих раздирающих
звуков знакомого голоса.
Я обошел все аллеи; легкий
звук моих шагов меня и смущал и бодрил; я останавливался,
ждал и слушал, как стукало мое сердце — крупно и скоро.
Медленно прошел день, бессонная ночь и еще более медленно другой день. Она
ждала кого-то, но никто не являлся. Наступил вечер. И — ночь. Вздыхал и шаркал по стене холодный дождь, в трубе гудело, под полом возилось что-то. С крыши капала вода, и унылый
звук ее падения странно сливался со стуком часов. Казалось, весь дом тихо качается, и все вокруг было ненужным, омертвело в тоске…
Тут странно — в голове у меня как пустая, белая страница: как я туда шел, как
ждал (знаю, что
ждал) — ничего не помню, ни одного
звука, ни одного лица, ни одного жеста. Как будто были перерезаны все провода между мною и миром.
Этот сырой мрак, все
звуки эти, особенно ворчливый плеск волн, казалось, всё говорило ему, чтоб он не шел дальше, что не
ждет его здесь ничего доброго, что нога его уж никогда больше не ступит на русскую землю по эту сторону бухты, чтобы сейчас же он вернулся и бежал куда-нибудь, как можно дальше от этого страшного места смерти.
Бывают такие случаи. Придешь совсем в постороннее место, встретишь совсем посторонних людей, ничего не
ждешь, не подозреваешь, и вдруг в ушах раздаются какие-то
звуки, напоминающие, что где-то варится какая-то каша, в расхлебании которой ты рано или поздно, но несомненно должен будешь принять участие…
Передонов стоял и
ждал. Ему было грустно и страшно. Подумывал он убежать, да не решился и на это. Откуда-то очень издалека доносилась музыка: должно быть, предводителева дочь играла на рояле. Слабые, нежные
звуки лились в вечернем тихом, темном воздухе, наводили грусть, рождали сладкие мечты.
Но кто это они, он не знает, и вслед за этим приходит ему мысль, заставляющая его морщиться и произносить неясные
звуки: это воспоминание о мосье Капеле и 678 рублях, которые он остался должен портному, и он вспоминает слова, которыми он упрашивал портного
подождать еще год, и выражение недоумения и покорности судьбе, появившееся на лице портного.
Жду я час,
жду два: ни
звука ниоткуда нет. Скука берет ужасная, скука, одолевающая даже волнение и тревогу. Вздумал было хоть закон какой-нибудь почитать или посмотреть в окно, чтоб уяснить себе мало-мальски: где я и в каких нахожусь палестинах; но боюсь! Просто тронуться боюсь, одну ногу поднимаю, а другая — так мне и кажется, что под пол уходит… Терпенья нет, как страшно!
Они остановились на самом краю платформы, где совсем не было публики. Оба были взволнованы. Нина
ждала ответа, наслаждаясь остротой затеянной ею игры, Бобров искал слов, тяжело дышал и волновался. Но в это время послышались резкие
звуки сигнальных рожков, и на станции поднялась суматоха.
Литвинов помолчал,
подождал отзыва,
звука… Ничего!
Словно тысячи металлических струн протянуты в густой листве олив, ветер колеблет жесткие листья, они касаются струн, и эти легкие непрерывные прикосновения наполняют воздух жарким, опьяняющим
звуком. Это — еще не музыка, но кажется, что невидимые руки настраивают сотни невидимых арф, и всё время напряженно
ждешь, что вот наступит момент молчания, а потом мощно грянет струнный гимн солнцу, небу и морю.
Она выпрямлялась,
ждала, но патруль проходил мимо, не решаясь или брезгуя поднять руку на нее; вооруженные люди обходили ее, как труп, а она оставалась во тьме и снова тихо, одиноко шла куда-то, переходя из улицы в улицу, немая и черная, точно воплощение несчастий города, а вокруг, преследуя ее, жалобно ползали печальные
звуки: стоны, плач, молитвы и угрюмый говор солдат, потерявших надежду на победу.
Люди слышали в этих причудливых
звуках стоны покойников, падали на колена, трясясь всем телом, молились за души умерших, молились за свои души, если бог не ниспошлет железного терпенья телу, и
ждали своей последней минуты.
Тогда взволнованный, как будто это была моя музыка, как будто все лучшее, обещаемое ее
звуками,
ждало только меня, я бросился, стыдясь сам не зная чего, надеясь и трепеща, разыскивать проход вниз.
Что делалось в барском доме? Там также слышали колокольчик, но этот милый
звук не произвел никакого неприятного влияния; Наталья Сергевна подбежала к окну, а Борис Петрович, который не говорил с женой со вчерашнего вечера, кинулся к другому. — Они
ждали сына в отпуск — верно это он!..
Вокруг нас царила та напряжённая тишина, от которой всегда
ждёшь чего-то и которая, если б могла продолжаться долго, сводила бы с ума человека своим совершенным покоем и отсутствием
звука, этой яркой тени движения. Тихий шорох волн не долетал до нас, — мы находились в какой-то яме, поросшей цепкими кустарниками и казавшейся мохнатым зевом окаменевшего животного. Я смотрел на Шакро и думал...
Потихоньку, избегая встретиться с кем-либо, мы выносим вместе с Яни сети на берег. Ночь так темна, что мы с трудом различаем Христо, который
ждет уже нас в лодке. Какое-то фырканье, хрюканье, тяжелые вздохи слышатся в заливе. Эти
звуки производят дельфины, или морские свиньи, как их называют рыбаки. Многотысячную, громадную стаю рыбы они загнали в узкую бухту и теперь носятся по заливу, беспощадно пожирая ее на ходу.
Сашка улыбался, гримасничал и кланялся налево и направо, прижимал руку к сердцу, посылал воздушные поцелуи, пил у всех столов пиво и, возвратившись к пианино, на котором его
ждала новая кружка, начинал играть какую-нибудь «Разлуку». Иногда, чтобы потешить своих слушателей, он заставлял свою скрипку в лад мотиву скулить щенком, хрюкать свиньею или хрипеть раздирающими басовыми
звуками. И слушатели встречали эти шутки с благодушным одобрением...
Суровая, угловатая худоба тёти Лучицкой колола ему глаза; он не мог видеть её длинной шеи, обтянутой жёлтой кожей, и всякий раз, как она говорила, — ему становилось чего-то боязно, точно он
ждал, что басовые
звуки, исходившие из широкой, но плоской, как доска, груди этой женщины, — разорвут ей грудь.
Я уже начинаю забывать про дом с мезонином, и лишь изредка, когда пишу или читаю, вдруг ни с того ни с сего припомнится мне то зеленый огонь в окне, то
звук моих шагов, раздававшихся в поле ночью, когда я, влюбленный, возвращался домой и потирал руки от холода. А еще реже, в минуты, когда меня томит одиночество и мне грустно, я вспоминаю смутно, и мало-помалу мне почему-то начинает казаться, что обо мне тоже вспоминают, меня
ждут и что мы встретимся…
Прилично б было мне молчать о том,
Но я привык идти против приличий,
И, говоря всеобщим языком,
Не
жду похвал. — Поэт породы птичей,
Любовник роз, над розовым кустом
Урчит и свищет меж листов душистых.
Об чем? Какая цель тех
звуков чистых? —
Прошу хоть раз спросить у соловья.
Он вам ответит песнью… Так и я
Пишу, что мыслю, мыслю что придется,
И потому мой стих так плавно льется.
— Понятны мне грустные
звуки, вырывающиеся из души Иоанна; его пламенный нрав не умел
ждать; но не прав он; разве не при нем уже началась битва, на которую ангел звал вранов пожирать трупы сильных, и он, некогда склонявший главу на грудь Его, уже видел потрясенный Рим — словом евангелия?
Было тихо… Где-то далеко в соседних комнатах кто-то громко произнес
звук «а!», прозвенела стеклянная дверь, вероятно, шкапа, и опять всё стихло.
Подождав минут пять, Кирилов перестал оглядывать свои руки и поднял глаза на ту дверь, за которой скрылся Абогин.
О. Игнатий с радостью и страхом ловил этот зарождающийся
звук и, опершись руками о ручки кресел, вытянув голову вперед,
ждал, когда
звук подойдет к нему.
Но чем больше изменяли мне все новые боги, тем явственнее подымались в душе как будто забытые чувства: словно небесные
звуки только и
ждали, когда даст трещину духовная темница, мною самим себе созданная, чтобы ворваться к задыхающемуся узнику с вестью об освобождении.
— Знаете, на что похожи эти бесконечные огни? Они вызывают во мне представление о чем-то давно умершем, жившем тысячи лет тому назад, о чем-то вроде лагеря амалекитян или филистимлян. Точно какой-то ветхозаветный народ расположился станом и
ждет утра, чтобы подраться с Саулом или Давидом. Для полноты иллюзии не хватает только трубных
звуков, да чтобы на каком-нибудь эфиопском языке перекликивались часовые.
Новая тишина воцарилась в комнате. Опять одно только тиканье часов нарушало воцарившееся безмолвие… Прошла минута, другая — прежнее молчание. Я
подождала немного — ни
звука… Княжна дремала, положив худенькую ручку на грудь, а другою рукой перебирала складки одеяла и сорочки быстрым судорожным движением.
Аршаулов откашлялся
звуком чахоточного, коротким и сухим, закурил новую папиросу и так же спокойно, не спеша, добродушными нотами, вспоминал, как долго учился он азбуке арестантов, посредством стуков, и сколько бесед вел он таким способом со своими невидимыми соседями, узнавал, кто они, давно ли сидят, за что посажены, чего
ждут, на что надеются. Были и мужчины и женщины. От некоторых выслушивал он целые исповеди.
Никогда еще она не
ждала так графа Свянторжецкого, никогда не считала минуты, оставшиеся до полуночи, а когда полночь пробила, не прислушивалась с лихорадочным беспокойством к мельчайшим
звукам среди окружавшей ее тишины.
— Чего же вы
ждете в этой пошлости? — повторил Лука Иванович с такой суровостью, что сам не верил
звукам своего голоса.
Все понял Лука Иванович и впервые за эти десять дней почувствовал, что он — уже не просто холостяк, собирающийся"спасать душу"какой-то скучающей барыни. Страсть Пахоменки знойно пахнула и влила в него самого такую же почти горькую тревогу. Он с замиранием стал чего-то
ждать, точно прислушиваясь к каждому
звуку.
Я также молчал и
ждал, очень внимательно почему-то прислушиваясь к далекому и одинокому лаю собаки, единственному живому
звуку, нарушавшему безмолвие ночи; не знаю, сколько прошло времени, когда он вдруг шагнул в дверь, сильно толкнув меня плечом.
В это время ей опять показалось, что как будто кто-то стукнул рюмкой у шкафика, в котором покойный муж всегда держал под ключом вино и настойку. Платонида Андревна, стянув с себя половину чулка,
подождала и, не услыхав более ни одного
звука, подумала: верно, это возятся мыши.
Он прислушивался усталым слухом всё к тем же
звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1-го батальона и
ждал.
О сладость тайныя мечты!
Там, там за синей далью
Твой ангел, дева красоты;
Одна с своей печалью,
Грустит, о друге слёзы льёт;
Душа её в молитве,
Боится вести, вести
ждёт:
«Увы! не пал ли в битве?»
И мыслит: «Скоро ль, дружний глас,
Твои мне слышать
звуки?
Лети, лети, свиданья час,
Сменить тоску разлуки».
Но едва молодая вдова сняла с себя платье, как в мертвой тишине ночи ей опять показалось, что как будто кто-то стукнул рюмкой у шкафика, в котором покойный муж всегда держал под ключом вино и настойку. Платонида Андревна, стянув с себя половину чулка,
подождала и, не услыхав более ни одного
звука, подумала: верно, это возятся мыши.
— Ayez confiance en Sa miséricorde! [Доверьтесь Его милосердию.] — сказала она ему и указав ему диванчик, чтобы сесть
подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным
звуком этой двери скрылась за нею.
Ну, как же там дальше?.. Средь тихой теплыни чуть слышно звенела мошкара в ржи. За бугром, в невидимой деревне, изредка лаяла собака. Вдруг оттуда донесся закатистый детский смех, — совсем маленький ребенок радостно смеялся, заливался тонким колокольчиком.
Звуки отчетливо доходили по заре. Борька светло улыбался. И еще раз ребенок залился смехом. И еще. И прекратилось. Борька
ждал долго, но уж не было: видно, перестали смешить или унесли в избу. Стало опять тихо.