Неточные совпадения
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко
сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно — не обращать внимания», и он стал собираться ехать в город и опять
к матери, от которой надо было получить подпись на доверенности.
Радостный, восторженный крик встретил появление Раскольникова. Обе бросились
к нему. Но он стоял как мертвый; невыносимое внезапное сознание ударило в него, как громом. Да и руки его не поднимались обнять их: не могли.
Мать и сестра
сжимали его в объятиях, целовали его, смеялись, плакали… Он ступил шаг, покачнулся и рухнулся на пол в обмороке.
Это, однако ж, не все: на стене сбоку, как войдешь в церковь, намалевал Вакула черта в аду, такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у них на руках дитя, подносили его
к картине и говорили: «Он бачь, яка кака намалевана!» — и дитя, удерживая слезенки, косилось на картину и
жалось к груди своей
матери.
В зале и гостиной нет никого, кроме Любови Андреевны, которая сидит,
сжалась вся и горько плачет. Тихо играет музыка. Быстро входят Аня и Трофимов. Аня подходит
к матери и становится перед ней на колени. Трофимов остается у входа в залу.
— Зима, метель метет по улице, мороз избы
жмет, а они, французы, бегут, бывало, под окошко наше,
к матери, — она калачи пекла да продавала, — стучат в стекло, кричат, прыгают, горячих калачей просят.
Мне не нравилось, что она зажимает рот, я убежал от нее, залез на крышу дома и долго сидел там за трубой. Да, мне очень хотелось озорничать, говорить всем злые слова, и было трудно побороть это желание, а пришлось побороть: однажды я намазал стулья будущего вотчима и новой бабушки вишневым клеем, оба они прилипли; это было очень смешно, но когда дед отколотил меня, на чердак ко мне пришла
мать, привлекла меня
к себе, крепко
сжала коленями и сказала...
Мать почувствовала, что в ее руке крепко
сжалась маленькая ручка ребенка, но опьяняющее веяние весны сделало ее менее чувствительной
к этому проявлению детской тревоги.
Вася вертелся около
матери и показывал дорогой гостье свои крепкие кулаки, что ее очень огорчало: этот мальчишка-драчун отравил ей все удовольствие поездки, и Нюрочка
жалась к отцу, ухватив его за руку.
Мать обрадовалась, подошла
к нему,
жала его большую, черную руку и, вдыхая здоровый, крепкий запах дегтя, говорила...
Все это подвигало сердце ближе
к женщине со светлыми глазами, и
мать невольно
жалась к ней, стараясь идти в ногу. Но порою в словах Софьи вдруг являлось что-то резкое, оно казалось
матери лишним и возбуждало у нее опасливую думу...
— Иной раз говорит, говорит человек, а ты его не понимаешь, покуда не удастся ему сказать тебе какое-то простое слово, и одно оно вдруг все осветит! — вдумчиво рассказывала
мать. — Так и этот больной. Я слышала и сама знаю, как
жмут рабочих на фабриках и везде. Но
к этому сызмала привыкаешь, и не очень это задевает сердце. А он вдруг сказал такое обидное, такое дрянное. Господи! Неужели для того всю жизнь работе люди отдают, чтобы хозяева насмешки позволяли себе? Это — без оправдания!
— Князь, князь! вы предлагаете ей свою руку! вы хотите ее взять у меня, мою Зину! мою милую, моего ангела, Зину! Но я не пущу тебя, Зина! Пусть вырвут ее из рук моих, из рук
матери! — Марья Александровна бросилась
к дочери и крепко
сжала ее в объятиях, хотя чувствовала, что ее довольно сильно отталкивали… Маменька немного пересаливала. Зина чувствовала это всем существом своим и с невыразимым отвращением смотрела на всю комедию. Однако ж она молчала, а это — все, что было надо Марье Александровне.
Бессеменов. Нет — то!
К вам ходят гости… целые дни шум… ночью спать нельзя… Ты на моих глазах шашни с постоялкой заводишь… ты всегда надута… а я… а мы с
матерью жмемся в углу…
— Началась, — говорит, — эта дрянная и недостойная разума человеческого жизнь с того дня, как первая человеческая личность оторвалась от чудотворной силы народа, от массы,
матери своей, и
сжалась со страха перед одиночеством и бессилием своим в ничтожный и злой комок мелких желаний, комок, который наречён был — «я». Вот это самое «я» и есть злейший враг человека! На дело самозащиты своей и утверждения своего среди земли оно бесполезно убило все силы духа, все великие способности
к созданию духовных благ.
Ребята повылезли,
к матери жмутся.
Жмусь я
к ней, точно малый ребёнок
к матери, на душе становится спокойно и легко, чёрные дела ночи тают в памяти моей.
Княгиня, Маруся и Егорушка впились глазами в докторскую спину, и все трое разом почувствовали, что у них
сжимается сердце. Глаза их затеплились хорошим чувством: этот человек уходил и больше не придет, а они уже привыкли
к его мерным шагам, отчеканивающему голосу и серьезному лицу. В голове
матери мелькнула маленькая идейка. Ей вдруг захотелось приласкать этого деревянного человека.
Сколько ни заговаривал дядя с братáнишнами, они только весело улыбались, но ни та ни другая словечка не проронила. Крепко держа друг дружку за рубашки,
жались они
к матери, посматривали на дядю и посмеивались старому ли смеху, что под лавкой был, обещанным ли пряникам, Господь их ведает.
Она говорила в одно и то же время с
матерью и целовала брата в его колючие усы, от которых пахло прокисшим вином, гладила его по плеши, по щекам и
жалась к нему, как перепуганная собачонка.
Всю ночь, пользуясь темнотой, шли они, пробираясь лесной дорогой
к позициям уже нащупанного врага. Дошли почти до самой опушки. Лес поредел, за ним потянулось все в кочках и небольших холмиках-буграх огромное поле. По ту сторону этого широкого пустыря, уходя своей стрельчатой верхушкой, подернутой дымкой дождевого тумана, высился белый далекий костел.
К нему
жались со всех сторон, как дети
к матери, домишки-избы небольшого галицийского селения.
У стола неизвестно откуда появились дети всех возрастов и
жались к своим
матерям.
Из окон сигают, в кустах масло
жмут — всех соловьев, самозабвенных пташек,
к собачьей
матери поразогнали…
—
Мать моя. Моя
мать, мой ангел, мой обожаемый ангел,
мать, — и Долохов заплакал,
сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с
матерью, что ежели
мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать
к ней и приготовить ее.