Неточные совпадения
Ужас! Она не додумалась
до конца, а торопливо оделась, наняла извозчика и
поехала к мужниной родне, не в Пасху и Рождество, на семейный обед, а утром рано, с заботой, с необычайной речью и вопросом, что делать, и взять у них денег.
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но только не в грязь. Мы легко сделали тридцать восемь верст и слезали всего два раза, один раз у самого Аяна, завтракали и простились с Ч. и Ф., провожавшими нас, в другой раз на половине дороги полежали на траве у мостика, а потом уже
ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не знает по-русски, пустыня тоже молчит, под
конец и мы замолчали и часов в семь вечера молча доехали
до юрты, где и ночевали.
Так мы
ехали,
ехали… Но вот уж и
конец подошел лугам, показались лесочки, распаханные поля; деревушка в стороне мигнула двумя-тремя огоньками, —
до большой дороги оставалось всего верст пять. Я заснул.
«Аксаков остался
до конца жизни вечным восторженным и беспредельно благородным юношей; он увлекался, был увлекаем, но всегда был чист сердцем. В 1844 году, когда наши споры дошли
до того, что ни славяне, ни мы не хотели больше встречаться, я как-то шел по улице; К. Аксаков
ехал в санях. Я дружески поклонился ему. Он было проехал, но вдруг остановил кучера, вышел из саней и подошел ко мне.
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись
до дела, так на снохах и
поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в нашем Туляцком
конце.
— Дурак! — произнес он, прочитав все
до конца, и затем, свернув бумагу и положив ее себе в карман, велел подавать фаэтон и, развевая потом своим белым султаном,
поехал по городу к m-me Пиколовой.
В этот момент толпа на улице глухо загудела, точно по живой человеческой ниве гулкой волной прокатилась волна. «
Едет!..
Едет!..» — поднялось в воздухе, и Студеная улица зашевелилась от начала
до конца, пропуская двух верховых, скакавших к господскому дому на взмыленных лошадях во весь опор. Это и были давно ожидаемые всеми загонщики, молодые крестьянские парни в красных кумачных рубахах.
— Еще, слушай, Трифон, я
еду в далекий путь. Может, не скоро вернусь. Так, коли тебе не в труд, наведывайся от поры
до поры к матери, да говори ей каждый раз: я-де, говори, слышал от людей, что сын твой, помощию божией, здоров, а ты-де о нем не кручинься! А буде матушка спросит: от каких людей слышал? и ты ей говори: слышал-де от московских людей, а им-де другие люди сказывали, а какие люди, того не говори, чтоб и
концов не нашли, а только бы ведала матушка, что я здравствую.
Через минуту бричка тронулась в путь. Точно она
ехала назад, а не дальше, путники видели то же самое, что и
до полудня. Холмы все еще тонули в лиловой дали, и не было видно их
конца; мелькал бурьян, булыжник, проносились сжатые полосы, и все те же грачи да коршун, солидно взмахивающий крыльями, летали над степью. Воздух все больше застывал от зноя и тишины, покорная природа цепенела в молчании… Ни ветра, ни бодрого, свежего звука, ни облачка.
Я прочитал
до конца, но что после этого было — не помню. Знаю, что сначала я
ехал на тройке, потом сидел где-то на вышке (кажется, в трактире, в Третьем Парголове), и угощал проезжих маймистов водкой. Сколько времени продолжалась эта история: день, месяц или год, — ничего неизвестно. Известно только то, что забыть я все-таки не мог.
Они
ехали, чтобы через два часа стать перед лицом неразгаданной великой тайны, из жизни уйти в смерть, — и знакомились. В двух плоскостях одновременно шли жизнь и смерть, и
до конца,
до самых смешных и нелепых мелочей оставалась жизнью жизнь.
Не внимал уговорам Патап Максимыч, ругани его
конца не виделось.
До того дошло, что он, харкнув на ворота и обозвав весь монастырь нехорошими словами, хотел садиться в сани, чтоб
ехать назад, но в это время забрякали ключами и продрогших путников впустили в монастырскую ограду. Там встретили их четверо монахов с фонарями.
— Ин вот что сделаем, — сказала Манефа, — отпишу я Петру Спиридонычу, оставил бы он тебя в скитах
до конца собраний и ответил бы мне беспременно с первой же почтой… Каков ответ получим, таково и сотворим. Велит
ехать — часу не задержу, остаться велит — оставайся… Ладно ли так-то будет?
От Тюмени
до Томска, благодаря не чиновникам, а природным условиям местности, она еще сносна; тут безлесная равнина; утром шел дождь, а вечером уж высохло; и если
до конца мая тракт покрыт горами льда от тающего снега, то вы можете
ехать по полю, выбирая на просторе любой окольный путь.
— Нет, уж не уйти. Да и куда? Буду тянуть
до конца. А разобьют окончательно, —
поеду в Америку ботинки чистить. Теперь ко всему привык. Он показал свои мозолистые руки. — У меня своего — вот только эти сапоги. Имущество не громоздкое.
Перспектива — для меня — была самая заманчивая. Во мне опять воскрес"научник", и сближение с таким молодым сторонником научно-философской доктрины (которую я
до того специально не изучал) было совершенно в моих нотах. Мы тут же сговорились: если я улажу свою поездку —
ехать в одно время и даже поселиться в Париже в одном месте. Так это и вышло в
конце сентября 1865 года по русскому стилю.
Там, по окончании весеннего сезона, в июне месяце, после Grandprix, все представители бомонда и вообще все богатые люди уезжают на воды или
едут путешествовать по Англии и Швейцарии. В
конце же лета весь этот кочующий Париж съезжается на морские купанья в Трувиль, Диеп, Аркашон, Биарриц и другие модные купанья, где проводят время
до поздней осени.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех
концах мира, от Африки
до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и
поехал в свою стоянку.
Артиллерия на рысях выехала из-за колонны, шедшей за Мюратом, и
поехала по Арбату. Спустившись
до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.