Неточные совпадения
Вронский и Анна всё
в тех же условиях, всё так же не принимая никаких мер для развода, прожили всё лето и
часть осени
в деревне. Было между ними решено, что они никуда не
поедут; но оба чувствовали, чем долее они жили одни,
в особенности осенью и без гостей, что они не выдержат этой жизни и что придется изменить ее.
Проработав всю весну и
часть лета, он только
в июле месяце собрался
поехать в деревню к брату.
Ехать пришлось недолго; за городом, на огородах, Захарий повернул на узкую дорожку среди заборов и плетней, к двухэтажному деревянному дому; окна нижнего этажа были
частью заложены кирпичом,
частью забиты досками,
в окнах верхнего не осталось ни одного целого стекла, над воротами дугой изгибалась ржавая вывеска, но еще хорошо сохранились слова: «Завод искусственных минеральных вод».
Зато он
чаще занимается с детьми хозяйки. Ваня такой понятливый мальчик,
в три раза запомнил главные города
в Европе, и Илья Ильич обещал, как только
поедет на ту сторону, подарить ему маленький глобус; а Машенька обрубила ему три платка — плохо, правда, но зато она так смешно трудится маленькими ручонками и все бегает показать ему каждый обрубленный вершок.
И надо было бы тотчас бежать, то есть забывать Веру. Он и исполнил
часть своей программы.
Поехал в город кое-что купить
в дорогу. На улице он встретил губернатора. Тот упрекнул его, что давно не видать? Райский отозвался нездоровьем и сказал, что уезжает на днях.
Когда мы садились
в катер, вдруг пришли сказать нам, что гости уж
едут, что
часть общества опередила нас. А мы еще не отвалили! Как засуетились наши молодые люди! Только что мы выгребли из Пассига, велели поставить паруса и понеслись. Под берегом было довольно тихо, и катер шел покойно, но мы видели вдали, как кувыркалась
в волнах крытая барка с гостями.
Дня три я не сходил на берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец, на четвертый день, мы с Посьетом
поехали на шлюпке, сначала вдоль китайского квартала, состоящего из двух
частей народонаселения: одна
часть живет на лодках, другая
в домишках, которые все сбиты
в кучу и лепятся на самом берегу, а иные утверждены на сваях, на воде.
Мне несколько неловко было
ехать на фабрику банкира: я не был у него самого даже с визитом, несмотря на его желание видеть всех нас как можно
чаще у себя; а не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся
в пять часов, именно тогда, когда настает
в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь, а здешний воздух, когда надо
ехать в поля, на взморье, гулять по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
Приезжаете на станцию, конечно
в плохую юрту, но под кров, греетесь у очага, находите летом лошадей, зимой оленей и смело углубляетесь, вслед за якутом,
в дикую, непроницаемую
чащу леса,
едете по руслу рек, горных потоков, у подошвы гор или взбираетесь на утесы по протоптанным и — увы! где романтизм? — безопасным тропинкам.
— Как же это нет-с? Следовало, напротив, за такие мои тогдашние слова вам, сыну родителя вашего, меня первым делом
в часть представить и выдрать-с… по крайности по мордасам тут же на месте отколотить, а вы, помилуйте-с, напротив, нимало не рассердимшись, тотчас дружелюбно исполняете
в точности по моему весьма глупому слову-с и
едете, что было вовсе нелепо-с, ибо вам следовало оставаться, чтобы хранить жизнь родителя… Как же мне было не заключить?
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил
в вагоне, по дороге из Вены
в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами,
в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных
частей населения, жил для этого и
в городах и
в селах, ходил пешком из деревни
в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу,
в немецкие провинции Австрии, теперь
едет в Баварию, оттуда
в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет
в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже
в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится
в Россию, потому что, кажется,
в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Менотти не мог
ехать с нами, он с братом отправлялся
в Виндзор. Говорят, что королева, которой хотелось видеть Гарибальди, но которая одна во всей Великобритании не имела на то права, желала нечаянно встретиться с его сыновьями.
В этом дележе львиная
часть досталась не королеве…
Зато на другой день, когда я часов
в шесть утра отворил окно, Англия напомнила о себе: вместо моря и неба, земли и дали была одна сплошная масса неровного серого цвета, из которой лился
частый, мелкий дождь, с той британской настойчивостью, которая вперед говорит: «Если ты думаешь, что я перестану, ты ошибаешься, я не перестану».
В семь часов
поехал я под этой душей
в Брук Гауз.
Когда из Александровска
едешь в Ново-Михайловку, то на переднем плане возвышается хребет, загораживая собою горизонт, и та его
часть, которая видна отсюда, называется Пилингой.
— Довольно, — сказал он и взял свою шляпу, — я
еду. Я просил у вас только десять минут, а просидел целый час, — прибавил он, усмехаясь. — Но я ухожу
в самом горячем нетерпении свидеться с вами опять как можно скорее. Позволите ли мне посещать вас как можно
чаще?
Ну-с, только
едем мы с Легкомысленным, а
в Неаполе между тем нас предупредили, что разбойники всего
чаще появляются под видом мирных пастухов, а потом уже оказываются разбойниками. Хорошо. Взяли мы с собой запас frutti di mare и una fiasca di vino,
едем в коляске и калякаем.
Он вынул из холщового мешка хлеб, десяток красных помидоров, кусок бессарабского сыра «брынзы» и бутылку с прованским маслом. Соль была у него завязана
в узелок тряпочки сомнительной чистоты. Перед
едой старик долго крестился и что-то шептал. Потом он разломил краюху хлеба на три неровные
части: одну, самую большую, он протянул Сергею (малый растет — ему надо есть), другую, поменьше, оставил для пуделя, самую маленькую взял себе.
Осмотревши поля,
едет на беговых дрожках
в лес. То там куртинка, то тут. Есть куртинки
частые, а есть и редичь. Лес, по преимуществу, дровяной — кое-где деревцо на холостую постройку годно. Но,
в совокупности, десятин с сотню наберется.
Вместе с Глумовым я проводил целые утра
в делании визитов (иногда из Казанской
части приходилось, по обстоятельствам,
ехать на Охту), вел фривольные разговоры с письмоводителями, городовыми и подчасками о таких предметах, о которых даже мыслить прежде решался, лишь предварительно удостоверившись, что никто не подслушивает у дверей, ухаживал за полицейскими дамами, и только скромность запрещает мне признаться, скольких из них довел я до грехопадения.
Стоило некоторым людям, участникам и неучастникам этого дела, свободным от внушения, еще тогда, когда только готовились к этому делу, смело высказывать свое негодование перед совершившимися
в других местах истязаниями и отвращение и презрение к людям, участвовавшим
в них, стоило
в настоящем тульском деле некоторым лицам выразить нежелание участвовать
в нем, стоило проезжавшей барыне и другим лицам тут же на станции высказать тем, которые
ехали в этом поезде, свое негодование перед совершаемым ими делом, стоило одному из полковых командиров, от которых требовались
части войск для усмирения, высказать свое мнение, что военные не могут быть палачами, и благодаря этим и некоторым другим, кажущимся неважными частным воздействиям на людей, находящихся под внушением, дело приняло совсем другой оборот, и войска, приехав на место, не совершили истязаний, а только срубили лес и отдали его помещику.
Зрители, казалось бы, ничем не заинтересованные
в деле, и те большею
частью скорее с сочувствием, чем с неодобрением, смотрели на всех тех людей, готовящихся к совершению этого гадкого дела.
В одном со мной вагоне
ехал купец, торговец лесом, из крестьян, он прямо и громко выразил сочувствие тем истязаниям, которые предполагались над крестьянами: «Нельзя не повиноваться начальству, — говорил он, — на то — начальство. Вот, дай срок, повыгонят блох. Небось бросят бунтовать. Так им и надо».
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею
частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям
в богатых одеждах, на богатых экипажах
едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады,
в ризах или без риз,
в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
Все эти большею
частью крестьянские ребята знают, по какому делу они
едут, знают, что помещики всегда обижают их братью, крестьян, и что поэтому и
в этом деле должно быть то же.
Таков-то был маскарад, куда повлекли взбалмошные девицы легкомысленного гимназиста. Усевшись на двух извозчиках, три сестры с Сашею
поехали уже довольно поздно, — опоздали из-за него. Их появление
в зале было замечено. Гейша
в особенности нравилась многим. Слух пронесся, что гейшею наряжена Каштанова, актриса, любимая мужскою
частью здешнего общества. И потому Саше давали много билетиков. А Каштанова вовсе и не была
в маскараде, — у нее накануне опасно заболел маленький сын.
Но теперь эти вздохи становились все глубже, сильнее. Я
ехал лесною тропой, и, хотя неба мне не было видно, но по тому, как хмурился лес, я чувствовал, что над ним тихо подымается тяжелая туча. Время было не раннее. Между стволов кое-где пробивался еще косой луч заката, но
в чащах расползались уже мглистые сумерки. К вечеру собиралась гроза.
Служить
в наш город благодаря удобству сообщения
едут охотно со всех концов нашей необъятной шестой
части света.
Ямщик приударил лошадей, и через несколько минут, подъехав к
частому сосновому бору, они догнали верхового, который,
в провожании двух борзых собак,
ехал потихоньку опушкой леса.
Пользуясь правом жениха, Рославлев сидел за столом подле своей невесты; он мог говорить с нею свободно, не опасаясь нескромного любопытства соседей, потому что с одной стороны подле них сидел Сурской, а с другой Оленька.
В то время как все, или почти все, заняты были
едою, этим важным и едва ли ни главнейшим делом большей
части деревенских помещиков, Рославлев спросил Полину: согласна ли она с мнением своей матери, что он не должен ни
в каком случае вступать снова
в военную службу?
Объявляет мне, что
едет в Светозерскую пустынь, к иеромонаху Мисаилу, которого чтит и уважает; что Степанида Матвеевна, — а уж из нас, родственников, кто не слыхал про Степаниду Матвеевну? — она меня прошлого года из Духанова помелом прогнала, — что эта Степанида Матвеевна получила письмо такого содержания, что у ней
в Москве кто-то при последнем издыхании: отец или дочь, не знаю, кто именно, да и не интересуюсь знать; может быть, и отец и дочь вместе; может быть, еще с прибавкою какого-нибудь племянника, служащего по питейной
части…
К этому он прибавлял, что не останется долго
в университете и что скоро
поедет в Петербург для предварительного приискания себе места по ученой, а может быть и по гражданской
части.
В них грозили за панику и сообщали, что
в Смоленскую губернию
часть за
частью уже
едут отряды Красной армии, вооруженные газами.
Арефа был совершенно счастлив, что выбрался жив из Баламутского завода. Конечно, все это случилось по милости преподобного Прокопия: он вызволил грешную дьячковую душу прямо из утробы земной.
Едет Арефа и радуется, и даже смешно ему, что такой переполох
в Баламутском заводе и что Гарусов бежал.
В Служней слободе
в прежнее время, когда набегала орда, часто такие переполохи бывали и большею
частью напрасно. Так, бегают, суетятся, галдят, друг дружку пугают, а беду дымом разносит.
Во-первых, пусто, потому что домашний персонал имеется только самый необходимый; во-вторых, неудовлетворительно по
части питья и
еды, потому что полезные домашние животные упразднены, дикие, вследствие истребления лесов, эмигрировали, караси
в пруде выловлены, да и хорошего печеного хлеба, пожалуй, нельзя достать; в-третьих, плохо и по
части газетной пищи, ежели Заманиловка, по очень счастливому случаю, не расположена вблизи станции железной дороги (это было
в особенности чувствительно во время последней войны); в-четвертых, не особенно весело и по
части соседей, ибо ежели таковые и есть, то разносолов у них не полагается, да и ездить по соседям, признаться, не
в чем, так как каретные сараи опустели, а бывшие заводские жеребцы перевелись; в-пятых, наконец,
в каждой Заманиловке культурный человек непременно встречается с вопросом о бешеных собаках.
Он советовал переменить маршрут, а именно:
ехать по железной дороге
в Москву; покидаться с «московскою белою партиею» и потом
ехать в Полтавскую губернию, где жили родные Ничипоренки и где он надеялся устроиться по акцизной
части.
Все эти три года мы провели большею
частью в городе,
в деревню я ездила только раз на два месяца, и на третий год мы
поехали за границу.
И с сознанием этим, да еще с болью физической, да еще с ужасом надо было ложиться
в постель и часто не спать от боли большую
часть ночи. А на утро надо было опять вставать, одеваться,
ехать в суд, говорить, писать, а если и не
ехать, дома быть с теми же двадцатью четырьмя часами
в сутках, из которых каждый был мучением. И жить так на краю погибели надо было одному, без одного человека, который бы понял и пожалел его.
Скоро очень моя Анисья Ивановна с ласками заметила мне, что и среди удовольствий не нужно оставлять хозяйства без присмотра, почему и просила меня
поехать в имение осмотреть все
части хозяйства, дождаться доходов и привезти побольше денег, потому что
в городе они очень-де нужны… да как при этом поцеловала!.. канальство!..
Поехал я
в часть. Сказали мне там, что действительно есть арестованный молодой человек Валерьян Иванов, что был он учеником у фортепьянного мастера, обокрал своего хозяина, взят с поличным и, по всем вероятностям, пойдет по тяжелой дороге Владимирской.
В первом классе
ехал «председатель» Иван Павлыч
в форменной дворянской фуражке с красным околышем, потом земский врач, два купца по лесной
части, монах из Чуевского монастыря, красивый и упитанный, читавший, не отрывая глаз, маленькое евангелие, потом белокурая барышня, распустившая по щекам волосы, как болонка, и т. д.
Теперь этот живой привесок общинных весов бежал рядом с нами, держась по большей
части у моего стремени, так как я
ехал последним. Когда мы въехали
в лес, Микеша остановил меня и, вынув из-под куста небольшой узелок и ружье, привязал узелок к луке седла, а ружье вскинул себе на плечо… Мне показалось, что он делает это с какой-то осторожностью, поглядывая вперед. Узел, очевидно, он занес сюда, пока снаряжали лошадей.
Большею
частью он молчал, погруженный
в еду или пасьянс; но случалось, за обедом, при взгляде на Веру, он умилялся и говорил нежно...
Вопреки настояниям окружающих, подчиняясь чувству какого-то странного, неудержимого и мучительного любопытства, он
поехал смотреть убитых, сваленных
в пожарном сарае третьей полицейской
части.
Пошли мы
в обход, по
частому ельнику. Я уж уморился, да и труднее стало
ехать. То на куст можжевеловый наедешь, зацепишь, то промеж ног елочка подвернется, то лыжа свернется без привычки, то на пень, то на колоду наедешь под снегом. Стал я уж уставать. Снял я шубу, и пот с меня так и льет. А Демьян как на лодке плывет. Точно сами под ним лыжи ходят. Ни зацепит нигде, ни свернется. И мою шубу еще себе за плечи перекинул и всё меня понукает.
Пшецыньский вместе с Корытниковым вскоре тоже отправились. Впрочем, перед отъездом штаб-офицер благосклонно разрешил Хвалынцеву
ехать куда ему угодно и даже с видом скорбяще-благодарной гуманности рассыпался перед своим вчерашним пленником
в извинениях по
части ареста и
в благодарностях по
части ухаживанья за ранеными.
А тут, между тем, то и дело
в прихожей звонки раздаются: то к тому, то к другому посетители являются, гости, которые вообще не были стесняемы временем своего появления, а также и особы вроде дворника, водовоза, лавочника со счетом, и эта последняя публика прет все больше к администратору Полоярову, а Полояров, по большей
части, дома не сказывается и велит всем отказывать либо же утешать их тем, что
поехал в редакцию деньги за статьи получать.
Покамест до Макарья
поехала за сборами на Низ, сказывала она про твоих подруг: Флена Васильевна, благую
часть избра, яже не отымется от нее, — ангельский чин приняла и пострижение, и, как надо полагать, по кончине матушки Манефы, сидеть ей
в игуменьях.
Ничего не стало видно
в пяти шагах, дорогу замело, а на беду,
ехали чащей, ни деревца, ни кустика, и все, что было на виду, сплошь теперь покрыто было снегом.
Чтоб угодить ему, Петр Степаныч завел любимый его разговор про рыбную
часть, но тем напомнил ему про бунт
в караване… Подавляя злобу
в душе, угрюмо нахмурив чело, о том помышлял теперь Марко Данилыч, что вот часа через два надо будет
ехать к водяному, суда да расправы искать. И оттого не совсем охотно отвечал он Самоквасову, спросившему: есть ли на рыбу покупатели?
— Она не к Луповицким
поедет, а ко мне, — возразила Марья Ивановна. — Ведь у меня и
в Луповицах есть
часть имения после матушки. Там и флигелек у меня свой, и хозяйство кой-какое. Нет, отпустите ее
в самом деле. Полноте упрямиться, недобрый этакой!
— Нет, я
поеду, — сказала больная, подняла глаза к небу, сложила руки и стала шептать несвязные слова. — Боже мой! за что же? — говорила она, и слезы лились сильнее. Она долго и горячо молилась, но
в груди так же было больно и тесно,
в небе,
в полях и по дороге было так же серо и пасмурно, и та же осенняя мгла, ни
чаще, ни реже, а все так же сыпалась на грязь дороги, на крыши, на карету и на тулупы ямщиков, которые, переговариваясь сильными, веселыми голосами, мазали и закладывали карету.