Неточные совпадения
Но когда убрались с
сеном, то оказалось, что животы [Животы — здесь: домашний скот.] кормить
будет нечем; когда окончилось жнитво, то оказалось, что и людишкам кормиться тоже нечем. Глуповцы испугались и начали похаживать к бригадиру на двор.
В стогах не могло
быть по пятидесяти возов, и, чтоб уличить мужиков, Левин велел сейчас же вызвать возившие
сено подводы, поднять один стог и перевезти в сарай.
Это
были долги преимущественно по скаковой конюшне, поставщику овса и
сена, Англичанину шорнику, и т. д.
— Да, это всё может
быть верно и остроумно… Лежать, Крак! — крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую всё
сено собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня знает дело, — это бесчестно?
Левин быстро повернулся и ушел от него в глубь аллеи и продолжал один ходить взад и вперед. Скоро он услыхал грохот тарантаса и увидал из-за деревьев, как Васенька, сидя на
сене (на беду не
было сиденья в тарантасе) в своей шотландской шапочке, подпрыгивая по толчкам, проехал по аллее.
Он слышал, как его лошади жевали
сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого
будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и
будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно
было ржание лошадей и каркание бекаса.
Полюбовавшись на приплод нынешнего года, который
был необыкновенно хорош, — ранние телята
были с мужицкую корову, Павина дочь, трех месяцев,
была ростом с годовых, — Левин велел вынести им наружу корыто и задать
сено за решетки.
Он посылал скосить клевер на
сено, выбрав плохие десятины, проросшие травой и полынью, негодные на семена, — ему скашивали под ряд лучшие семенные десятины, оправдываясь тем, что так приказал приказчик, и утешали его тем, что
сено будет отличное; но он знал, что это происходило оттого, что эти десятины
было косить легче.
— За погодку убрать!
Сено же
будет! — сказал старик, присевший подле Левина. — Чай, не
сено! Ровно утятам зерна рассыпь, как подбирают! — прибавил он, указывая на навиваемые копны. — С обеда половину добрую свезли.
Когда последнее
сено было разделено, Левин, поручив остальное наблюдение конторщику, присел на отмеченной тычинкой ракитника копне, любуясь на кипящий народом луг.
Несмотря на уверения старосты о пухлявости
сена и о том, как оно улеглось в стогах, и на его божбу о том, что всё
было по-божески, Левин настаивал на своем, что
сено делили без его приказа и что он потому не принимает этого
сена зa пятьдесят возов в стогу.
По случаю несколько раз уже повторяемых выражений восхищения Васеньки о прелести этого ночлега и запаха
сена, о прелести сломанной телеги (ему она казалась сломанною, потому что
была снята с передков), о добродушии мужиков, напоивших его водкой, о собаках, лежавших каждая у ног своего хозяина, Облонский рассказал про прелесть охоты у Мальтуса, на которой он
был прошлым летом.
Он посылал сеноворошилку трясти
сено, — ее ломали на первых рядах, потому что скучно
было мужику сидеть на козлах под махающими над ним крыльями.
— У меня хозяйство простое, — сказал Михаил Петрович. — Благодарю Бога. Мое хозяйство всё, чтобы денежки к осенним податям
были готовы. Приходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всё соседи мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть, только скажешь: помнить, ребята, я вам помог, и вы помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка
сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла. Тоже
есть бессовестные и из них, это правда.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель,
было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек;
сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно
было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно
было притронуться: они обращались в пыль.
Хотя ему на часть и доставался всегда овес похуже и Селифан не иначе всыпал ему в корыто, как сказавши прежде: «Эх ты, подлец!» — но, однако ж, это все-таки
был овес, а не простое
сено, он жевал его с удовольствием и часто засовывал длинную морду свою в корытца к товарищам поотведать, какое у них
было продовольствие, особливо когда Селифана не
было в конюшне, но теперь одно
сено… нехорошо; все
были недовольны.
— Черта лысого получишь! хотел
было, даром хотел отдать, но теперь вот не получишь же! Хоть три царства давай, не отдам. Такой шильник, [Шильник — плут.] печник гадкий! С этих пор с тобой никакого дела не хочу иметь. Порфирий, ступай скажи конюху, чтобы не давал овса лошадям его, пусть их
едят одно
сено.
— Позвольте вам доложить, Петр Александрыч, что как вам
будет угодно, а в Совет к сроку заплатить нельзя. Вы изволите говорить, — продолжал он с расстановкой, — что должны получиться деньги с залогов, с мельницы и с
сена… (Высчитывая эти статьи, он кинул их на кости.) Так я боюсь, как бы нам не ошибиться в расчетах, — прибавил он, помолчав немного и глубокомысленно взглянув на папа.
–…для расходов по экономии в моем отсутствии. Понимаешь? За мельницу ты должен получить тысячу рублей… так или нет? Залогов из казны ты должен получить обратно восемь тысяч; за
сено, которого, по твоему же расчету, можно продать семь тысяч пудов, — кладу по сорок пять копеек, — ты получишь три тысячи: следовательно, всех денег у тебя
будет сколько? Двенадцать тысяч… так или нет?
Подъехав к Калиновому лесу, мы нашли линейку уже там и, сверх всякого ожидания, еще телегу в одну лошадь, на середине которой сидел буфетчик. Из-под
сена виднелись: самовар, кадка с мороженой формой и еще кой-какие привлекательные узелки и коробочки. Нельзя
было ошибиться: это
был чай на чистом воздухе, мороженое и фрукты. При виде телеги мы изъявили шумную радость, потому что
пить чай в лесу на траве и вообще на таком месте, на котором никто и никогда не пивал чаю, считалось большим наслаждением.
Народ в городе голодный; стало
быть, все съест духом, да и коням тоже
сена… уж я не знаю, разве с неба кинет им на вилы какой-нибудь их святой… только про это еще Бог знает; а ксендзы-то их горазды на одни слова.
Но теперь, странное дело, в большую такую телегу впряжена
была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или
сена, особенно коли воз застрянет в грязи или в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
Он налил стаканчик,
выпил и задумался. Действительно, на его платье и даже в волосах кое-где виднелись прилипшие былинки
сена. Очень вероятно
было, что он пять дней не раздевался и не умывался. Особенно руки
были грязные, жирные, красные, с черными ногтями.
Видишь, что я делаю: в чемодане оказалось пустое место, и я кладу туда
сено; так и в жизненном нашем чемодане; чем бы его ни набили, лишь бы пустоты не
было.
— Люблю дьякона — умный. Храбрый. Жалко его. Третьего дня он сына отвез в больницу и знает, что из больницы повезет его только на кладбище. А он его любит, дьякон. Видел я сына… Весьма пламенный юноша. Вероятно, таков
был Сен-Жюст.
— Еще Сен-Симон предрекал, что властителями жизни
будут банкиры.
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг, вышел на берег
Сены. Над нею шум города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело
было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных домов. На черной воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу, на борту ее стоял человек, щупая воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Еще роса блестела на травах, но
было уже душно; из-под ног пары толстых, пегих лошадей взлетала теплая, едкая пыль, крепкий запах лошадиного пота смешивался с пьяным запахом
сена и отравлял тяжелой дремотой.
В довершение путаницы крестьянин Анисим Фроленков заявил, что луга, которые монастырь не оспаривает, Ногайцев продал ему тотчас же после решения окружного суда, а монастырь будто бы пользовался
сеном этих лугов в уплату по векселю, выданному Фроленковым. Клим Иванович Самгин и раньше понимал, что это дело темное и что Прозоров, взявшись вести его, поступил неосторожно, а на днях к нему явился Ногайцев и окончательно убедил его — дело это надо прекратить. Ногайцев
был испуган и не скрывал этого.
«Все —
было, все — сказано». И всегда
будет жить на земле человек, которому тяжело и скучно среди бесконечных повторений одного и того же. Мысль о трагической позиции этого человека заключала в себе столько же печали, сколько гордости, и Самгин подумал, что, вероятно, Марине эта гордость знакома.
Было уже около полудня, зной становился тяжелее, пыль — горячей, на востоке клубились темные тучи, напоминая горящий стог
сена.
В Обломовке верили всему: и оборотням и мертвецам. Расскажут ли им, что копна
сена разгуливала по полю, — они не задумаются и поверят; пропустит ли кто-нибудь слух, что вот это не баран, а что-то другое, или что такая-то Марфа или Степанида — ведьма, они
будут бояться и барана и Марфы: им и в голову не придет спросить, отчего баран стал не бараном, а Марфа сделалась ведьмой, да еще накинутся и на того, кто бы вздумал усомниться в этом, — так сильна вера в чудесное в Обломовке!
Героем дворни все-таки оставался Егорка: это
был живой пульс ее. Он своего дела, которого, собственно, и не
было, не делал, «как все у нас», — упрямо мысленно добавлял Райский, — но зато совался поминутно в чужие дела. Смотришь, дугу натягивает, и сила
есть: он коренастый, мускулистый, длиннорукий, как орангутанг, но хорошо сложенный малый. То
сено примется помогать складывать на сеновал: бросит охапки три и кинет вилы, начнет болтать и мешать другим.
Все это прискакало к кабаку, соскочило, отряхиваясь, и убралось в двери, а лошадь уже одна доехала до изгороди, в которую всажен
был клок
сена, и, отфыркавшись, принялась
есть.
Потом приснилось ему, что он сидит с приятелями у Сен-Жоржа и с аппетитом
ест и
пьет, рассказывает и слушает пошлый вздор, обыкновенно рассказываемый на холостых обедах, — что ему от этого стало тяжело и скучно, и во сне даже спать захотелось.
Дорога
была прекрасная, то
есть грязная, следовательно для лошадей очень нехорошая, но седоку мягко. Везде луга и
сено, а хлеба нет; из города привозят. Видел якутку, одну, наконец, хорошенькую и, конечно, кокетку.
Проснувшись ночью, я почувствовал, что у меня зябнет не одна спина, а весь я озяб, и
было отчего: огонь на очаге погасал, изредка стреляя искрами то на лавку, то на тулуп смотрителя или на пол, в
сено.
Но все еще пустая Лена; кое-где на лугах видны большие кучи снегу — это стога
сена; кое-где три-четыре двора,
есть хижины, буквально заваленные снегом, с отверстиями, то
есть окошками, в которых вставлены льдины вместо стекол: ничего, тепло, только на улицу ничего не видать.
Дорога идет все оживленнее. Кое-где
есть юрты уже не из одних бревен, а обмазанные глиной. Видны стога
сена, около пасутся коровы. У Егора Петровича их десять.
Лес идет разнообразнее и крупнее. Огромные сосны и
ели, часто надломившись живописно, падают на соседние деревья. Травы обильны. «Сена-то, сена-то! никто не косит!» — беспрестанно восклицает с соболезнованием Тимофей, хотя ему десять раз сказано, что тут некому косить. «Даром пропадает!» — со вздохом говорит он.
Человек сделал мне постель, буквально «сделал», потому что у меня ее не
было: он положил на лавку побольше
сена, потом непромокаемую шинель, в виде матраца, на это простыню, а вместо одеяла шинель на вате.
«Осмелюсь доложить, — вдруг заговорил он, привстав с постели, что делал всякий раз, как начинал разговор, — я боюсь пожара: здесь
сена много, а огня тушить на очаге нельзя, ночью студено
будет, так не угодно ли, я велю двух якутов поставить у камина смотреть за огнем!..» — «Как хотите, — сказал я, — зачем же двух?» — «
Будут и друг за другом смотреть».
К удивлению моему, здешние крестьяне недовольны приисками: все стало дороже: пуд
сена теперь стоит двадцать пять, а иногда и пятьдесят, хлеб — девяносто коп. — и так все. Якутам лучше: они здесь природные хозяева, нанимаются в рабочие и выгодно сбывают на прииски хлеб; притом у них
есть много лугов и полей, а у русских нет.
По сторонам видны
были юрты; на полях свозили ячмень в снопы и
сено на волах, запряженных в длинные сани, — да, сани, нужды нет, что без снегу.
— Напротив, только тогда земля не
будет лежать впусте, как теперь, когда землевладельцы, как собака на
сене, не допускают до земли тех, кто может, а сами не умеют эксплуатировать ее.
— Все луга стравили, — обращался приказчик к Нехлюдову. — Если не взыскивать, ничего
сена не
будет.
Прудон, с одной стороны, Маркс, с другой стороны, должны
быть признаны в той же мере утопистами, как Сен-Симон и Фурье.
Средина сада
была пустая, под лужайкой, на которой накашивалось в лето несколько пудов
сена.
Один стог с
сеном был плохо увязан, и в несколько минут от него не осталось и следа.
Играл на бережку, и мать тут же
была,
сено сгребала; вдруг слышит, словно кто пузыри по воде пускает, — глядь, а только уж одна Васина шапонька по воде плывет.
«Что, — пришло мне в голову, — скажет теперь Филофей: а ведь я
был прав! или что-нибудь в этом роде?» Но он ничего не сказал. Потому и я не почел за нужное упрекнуть его в неосторожности и, уложившись спать на
сене, опять попытался заснуть.