Неточные совпадения
Анна Павловна и Василий Порфирыч остаются с глазу на глаз. Он медленно проглатывает малинку за малинкой и приговаривает: «Новая новинка — в первый раз в нынешнем году! раненько
поспела!» Потом так же медленно берется за
персик, вырезывает загнивший бок и, разрезав остальное на четыре части, не торопясь, кушает их одну за другой, приговаривая: «Вот хоть и подгнил маленько, а сколько еще хорошего места осталось!»
— Скоро ли
персики обирать
будете? Сегодня паданцев два горшка набрал.
Отделив помятые паданцы, Анна Павловна дает один
персик Грише, который не
ест его, а в один миг всасывает в себя и выплевывает косточку.
— Это
персик ранжевый, а вот по отделениям пойдем, там и других персичков
поедим. Кто меня любит — и я тех люблю; а кто не любит — и я тех не люблю.
— Поднимите фордек; может
быть, хоть чуточку уснем, — прибавила она, — ты, Агашка, здесь оставайся,
персики береги. Да вы, смотрите, поворачивайтесь! Чуть забрезжит свет, сейчас закладывать!
Как только
персики начнут выходить в «косточку», так их тщательно пересчитывают, а затем уже всякий плод, хотя бы и не успевший дозреть, должен
быть сохранен садовником и подан барыне для учета.
Перед матушкой, на свободном месте передней скамейки, стояло большое лукошко, наполненное большими поздними
персиками (венусами), которые
были переложены смородинным и липовым листом.
Мать старалась меня уверить, что Чурасово гораздо лучше Багрова, что там сухой и здоровый воздух, что хотя нет гнилого пруда, но зато множество чудесных родников, которые бьют из горы и бегут по камешкам; что в Чурасове такой сад, что его в три дня не исходишь, что в нем несколько тысяч яблонь, покрытых спелыми румяными яблоками; что какие там оранжереи,
персики, груши, какое множество цветов, от которых прекрасно пахнет, и что, наконец, там
есть еще много книг, которых я не читал.
Когда мы проезжали между хлебов по широким межам, заросшим вишенником с красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами, то я упросил отца остановиться и своими руками нарвал целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать, говоря, что они кислы, потому что не
поспели; бобов же дикого
персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал себе целый карман; я хотел и ягоды положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать на такую дрянь и смотреть не станет, что ягоды в кармане раздавятся и перепачкают мое платье и что их надо кинуть».
Поднимаясь от гумна на гору, я увидел, что все долочки весело зеленели сочной травой, а гривы, или кулиги, дикого
персика, которые тянулись по скатам крутых холмов,
были осыпаны розовыми цветочками, издававшими сильный ароматический запах.
Бывало, призовет его барин:"Чтоб
были у меня, Дементьич, на Ивана-крестителя — он 24-го июня именины праздновал —
персики!"И были-с.
Раньше ставни в ранжерее открыть, раньше протапливать начать, да чтобы не засушить или не залить — вот тогда и
будут ранние
персики!
Горничные ходили на цыпочках; ключница Акулина совалась, как помешанная: назначено
было после обеда варенье варить, и вот пришло время, ягоды вычищены, готовы, а от барыни ни приказу, ни отказу нет; садовник Матвей пришел
было с вопросом, не пора ли
персики обирать, но в девичьей так на него цыкнули, что он немедленно отретировался.
Ругаясь и плюясь, Грушина отправилась и уборную и там, при помощи горничной, расправила складки своего платья на грудь и спину. Возвратясь в зал, хотя и в более скромном виде, она все же усердно искала себе поклонников. Она грубо заигрывала со всеми мужчинами. Потом, когда их внимание
было отвлечено в другую сторону, она отправилась в буфетную воровать сласти. Скоро вернулась она в зал, показала Володину пару
персиков, нагло ухмыльнулась и сказала...
А оттуда в оранжерею:
персики, сливы, вишни — всего вдоволь! и опять старый садовник Архип (ах, как он
был хорош!): кормильцы вы наши!
— Подлинно, сударь, вы столбовой русской боярин! — сказал Ильменев, взглянув с подобострастием на Ижорского. — Чего у вас нет! Гости ли наедут — на сто человек готовы постели; грунтовой сарай на целой десятине, оранжереям конца нет,
персиков, абрикосов, дуль, всякого фрукта… Господи боже мой!..
ешь — не хочется! Истинно куда ни обернись — все барское! В лакейскую, что ль, заглянешь? так, нечего сказать, глаза разбегутся — целая барщина; да что за народ?.. молодец к молодцу!
Но ни он, ни гул весенней Москвы нисколько не занимали профессора Персикова. Он сидел на винтящемся трехногом табурете и побуревшими от табаку пальцами вертел кремальеру великолепного цейсовского микроскопа, в который
был заложен обыкновенный неокрашенный препарат свежих амеб. В тот момент, когда
Персиков менял увеличение с пяти на десять тысяч, дверь приоткрылась, показалась остренькая бородка, кожаный нагрудник, и ассистент позвал...
— Каков мерзавец? А? — дрожа от негодования, зашипел
Персиков механическому человеку. — Как вам это нравится? Да я жаловаться на него
буду!
— Предложите, — лаконически и иронически ответил
Персиков и подумал: «Все-таки в этом мерзавце
есть что-то американское».
Персиков живо сполз с табурета, бросив кремальеру на полдороге, и, медленно вертя в руках папиросу, прошел в кабинет ассистента. Там, на стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха и боли лягушка
была распята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из окровавленного живота в микроскоп.
Был очень солнечный августовский день. Он мешал профессору, поэтому шторы
были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося кресла,
Персиков в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами в приоткрытую дверь камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух в кабинете, тихо лежал красный сноп луча.
Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо института, когда профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрыли утро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь. Желтый и вдохновенный
Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами...
И сам
Персиков в полутьме у острой иглы луча, выпадавшего из рефлектора,
был достаточно странен и величественен в винтовом кресле.
— И какая развязность, — расстраивал сам себя
Персиков, — бойкость какая-то! И ведь заметьте, что этого прохвоста мне же поручено инструктировать. —
Персиков указал на бумагу, доставленную Рокком (она валялась на экспериментальном столе)… — А как я его
буду, этого невежду, инструктировать, когда я сам по этому вопросу ничего сказать не могу.
Персиков ухватился одной рукой за карточку, чуть не перервал ее пополам, а другой швырнул пинцет на стол. На карточке
было приписано кудрявым почерком: «Очень прошу и извиняюсь, принять меня, многоуважаемый профессор на три минуты по общественному делу печати и сотрудник сатирического журнала «Красный ворон», издания ГПУ».
— Владимир Ипатьич, что же вы толкуете о мелких деталях, о дейтероплазме.
Будем говорить прямо: вы открыли что-то неслыханное, — видимо, с большой потугой, но все же Иванов выдавил из себя слова: — профессор
Персиков, вы открыли луч жизни!
Работал
Персиков без особого жара в куриной области, да оно и понятно, — вся его голова
была полна другим — основным и важным — тем, от чего оторвала его куриная катастрофа, т. е. от красного луча. Расстраивая свое и без того надломленное здоровье, урывая часы у сна и еды, порою не возвращаясь на Пречистенку, а засыпая на клеенчатом диване в кабинете института,
Персиков ночи напролет возился у камеры и микроскопа.
— Гм… однако у вас здорово поставлено дело, — промычал
Персиков и прибавил наивно: — А что вы здесь
будете есть?
Персиков жетон истоптал ногами, а расписку спрятал под пресс. Затем какая-то мысль омрачила его крутой лоб. Он бросился к телефону, вытрезвонил Панкрата в институте и спросил у него: «Все ли благополучно?» Панкрат нарычал что-то такое в трубку, из чего можно
было понять, что, по его мнению, все благополучно. Но
Персиков успокоился только на одну минуту. Хмурясь, он уцепился за телефон и наговорил в трубку такое...
Что-то квакало и постукивало в трубке, и даже издали
было понятно, что голос в трубке, снисходительный, говорит с малым ребенком. Кончилось тем, что багровый
Персиков с громом повесил трубку и мимо нее в стену сказал...
Гость исчез так, что дрожащий от ярости
Персиков через минуту и сам уже сомневался,
был ли он, или это галлюцинация.
Этот завиток и сам
Персиков, и сотни его учеников видели очень много раз, и никто не интересовался им, да и незачем
было.
Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот первый отряд голых гадов, который по справедливости назван классом гадов бесхвостых, переселился в лучший мир бессменный сторож института старик Влас, не входящий в класс голых гадов. Причина смерти его, впрочем,
была та же, что и у бедных гадов, и ее
Персиков определил сразу...
Три дня после этого прошли великолепно. Навещали профессора два раза из Кремля, да один раз
были студенты, которых
Персиков экзаменовал. Студенты порезались все до единого, и по их лицам
было видно, что теперь уже
Персиков возбуждает в них просто суеверный ужас.
Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены института. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе. Профессор побледнел и занес руки над микроскопом так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло
быть и речи о том, чтобы
Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
— Что вам надо? — страшно спросил
Персиков, сдирая при помощи Панкрата с себя пальто. Но котелок быстро утихомирил Персикова, нежнейшим голосом нашептав, что профессор напрасно беспокоится. Он, котелок, именно затем здесь и находится, чтобы избавить профессора от всяких назойливых посетителей… что профессор может
быть спокоен не только за двери кабинета, но даже и за окна. Засим неизвестный отвернул на мгновение борт пиджака и показал профессору какой-то значок.
Низкий человек, на обезьяньих кривых ногах, в разорванном пиджаке, в разорванной манишке, сбившейся на сторону, опередил других, дорвался до Персикова и страшным ударом палки раскроил ему голову.
Персиков качнулся, стал падать на бок, и последним его словом
было слово...
Персиков кланялся раздраженно, руки у него
были потные, мокрые и черный галстук сидел не под подбородком, а за левым ухом.
В числе их
было семь любовных, и их
Персиков разорвал.
Был основан Доброкур, почетными товарищами председателя в который вошли
Персиков и Португалов.
Очевидно, для этого нужно
было что-то особенное, кроме знания, чем обладал в мире только один человек — покойный профессор Владимир Ипатьевич
Персиков.
Очевидно, что-то очень интересное можно
было рассмотреть в брыжейке лягушки, где, как на ладони видные, по рекам сосудов бойко бежали живые кровяные шарики.
Персиков забыл о своих амебах и в течение полутора часов по очереди с Ивановым припадал к стеклу микроскопа. При этом оба ученые перебрасывались оживленными, но непонятными простым смертным словами.
Персиков был слишком далек от жизни — он ею не интересовался, но тут даже Персикову бросилась в глаза основная и главная черта вошедшего человека.
Персиков под вой и грохот, сыплющийся с потолка, заявил Марье Степановне, что он
будет судиться с директором, что он сломает ему этот приемник, что он уедет из Москвы к чертовой матери, потому что, очевидно, задались целью его выжить вон.
Ученый
был совершенно прав: Власа нужно
было кормить мукой, а жаб мучными червями, но поскольку пропала первая, постольку исчезли и вторые.
Персиков оставшиеся двадцать экземпляров квакш попробовал перевести на питание тараканами, но и тараканы куда-то провалились, показав свое злостное отношение к военному коммунизму. Таким образом, и последние экземпляры пришлось выкинуть в выгребные ямы на дворе института.
Думает, какой он плодовый сад разведет: «Вот тут
будут груши, сливы; вот тут —
персики, тут — грецкий орех!» Посмотрит в окошко — ан там все, как он задумал, все точно так уж и
есть!
Лавр Мироныч. Вместо пирожного виноград и фрукты в вазах.
Персики чтоб спелые
были. Зеленый
персик та же репа. Да поставь два ананаса… с зеленью, для декорации!
Была она сестрой моего соседа, помещика Котловича, прогоревшего барина, у которого в имении
были ананасы, замечательные
персики, громоотводы, фонтан посреди двора и в то же время ни копейки денег.
Есть один ресурс, который выручает его. Это — лганье и показывание фальшивых перспектив. Он лжет неуставаючи, лжет — как рязанский дворянин, когда начинает рассказывать, какие у него в оранжереях
персики при крепостном праве росли. Недавняя чистопсовость и до сих пор выступает наружу в нем. Он лжет и сам нагло прислушивается к своему лганью. И верит. Верит, что со всей тройкой и с экипажем в одну прорубь провалился, а через двадцать верст, на тех же лошадях и в том же экипаже, из другой проруби выскочил.
Она прижалась к юноше. Листок
Так жмется к ветке, бурю ожидая.
Стучало сердце в ней, как молоток,
Уста полураскрытые, пылая,
Шептали что-то. С головы до ног
Она горела. Груди молодые
Как
персики являлись наливные
Из-под сорочки… Сашкина рука
По ним бродила медленно, слегка…
Но…
есть во мне к стыдливости вниманье —
И целый час я пропущу в молчанье.