Неточные совпадения
Но страннее всего, что он
был незнаком даже со
стихами Державина: Калигула! твой конь
в сенате Не мог сиять, сияя
в злате: Сияют добрые дела!
Даже сочинены
были стихи,
в которых автор добирался до градоначальниковой родительницы и очень неодобрительно отзывался о ее поведении.
Урок состоял
в выучиваньи наизусть нескольких
стихов из Евангелия и повторении начала Ветхого Завета.
Стихи из Евангелия Сережа знал порядочно, но
в ту минуту как он говорил их, он загляделся на кость лба отца, которая загибалась так круто у виска, что он запутался и конец одного
стиха на одинаковом слове переставил к началу другого. Для Алексея Александровича
было очевидно, что он не понимал того, что говорил, и это раздражило его.
Но, может
быть, такого рода
Картины вас не привлекут:
Всё это низкая природа;
Изящного не много тут.
Согретый вдохновенья богом,
Другой поэт роскошным слогом
Живописал нам первый снег
И все оттенки зимних нег;
Он вас пленит, я
в том уверен,
Рисуя
в пламенных
стихахПрогулки тайные
в санях;
Но я бороться не намерен
Ни с ним покамест, ни с тобой,
Певец финляндки молодой!
Конечно, не один Евгений
Смятенье Тани видеть мог;
Но целью взоров и суждений
В то время жирный
был пирог
(К несчастию, пересоленный);
Да вот
в бутылке засмоленной,
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже;
За ним строй рюмок узких, длинных,
Подобно талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет
стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиал,
Ты, от кого я пьян бывал!
«Так ты женат! не знал я ране!
Давно ли?» — «Около двух лет». —
«На ком?» — «На Лариной». — «Татьяне!»
«Ты ей знаком?» — «Я им сосед». —
«О, так пойдем же». Князь подходит
К своей жене и ей подводит
Родню и друга своего.
Княгиня смотрит на него…
И что ей душу ни смутило,
Как сильно ни
была она
Удивлена, поражена,
Но ей ничто не изменило:
В ней сохранился тот же тон,
Был так же
тих ее поклон.
Не дай мне Бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом
в желтой шале
Иль с академиком
в чепце!
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Быть может, на беду мою,
Красавиц новых поколенье,
Журналов вняв молящий глас,
К грамматике приучит нас;
Стихи введут
в употребленье;
Но я… какое дело мне?
Я верен
буду старине.
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По-прежнему сердечный трепет
Произведут
в груди моей;
Раскаяться во мне нет силы,
Мне галлицизмы
будут милы,
Как прошлой юности грехи,
Как Богдановича
стихи.
Но полно. Мне пора заняться
Письмом красавицы моей;
Я слово дал, и что ж? ей-ей,
Теперь готов уж отказаться.
Я знаю: нежного Парни
Перо не
в моде
в наши дни.
Уже два листа бумаги
были испорчены… не потому, чтобы я думал что-нибудь переменить
в них:
стихи мне казались превосходными; но с третьей линейки концы их начинали загибаться кверху все больше и больше, так что даже издалека видно
было, что это написано криво и никуда не годится.
Когда нам объявили, что скоро
будут именины бабушки и что нам должно приготовить к этому дню подарки, мне пришло
в голову написать ей
стихи на этот случай, и я тотчас же прибрал два
стиха с рифмами, надеясь также скоро прибрать остальные.
Стихотворение это, написанное красивым круглым почерком на тонком почтовом листе, понравилось мне по трогательному чувству, которым оно проникнуто; я тотчас же выучил его наизусть и решился взять за образец. Дело пошло гораздо легче.
В день именин поздравление из двенадцати
стихов было готово, и, сидя за столом
в классной, я переписывал его на веленевую бумагу.
— Ну, так и
быть! — сказал я
в сильном нетерпении, с досадой сунул
стихи под подушку и побежал примеривать московское платье.
И я написал последний
стих. Потом
в спальне я прочел вслух все свое сочинение с чувством и жестами.
Были стихи совершенно без размера, но я не останавливался на них; последний же еще сильнее и неприятнее поразил меня. Я сел на кровать и задумался…
Я ожидал того, что он щелкнет меня по носу этими
стихами и скажет: «Дрянной мальчишка, не забывай мать… вот тебе за это!» — но ничего такого не случилось; напротив, когда все
было прочтено, бабушка сказала: «Charmant», [Прелестно (фр.).] и поцеловала меня
в лоб.
Против моего ожидания, оказалось, что, кроме двух
стихов, придуманных мною сгоряча, я, несмотря на все усилия, ничего дальше не мог сочинить. Я стал читать
стихи, которые
были в наших книгах; но ни Дмитриев, ни Державин не помогли мне — напротив, они еще более убедили меня
в моей неспособности. Зная, что Карл Иваныч любил списывать стишки, я стал потихоньку рыться
в его бумагах и
в числе немецких стихотворений нашел одно русское, принадлежащее, должно
быть, собственно его перу.
Коробочка, рисунок и
стихи были положены рядом с двумя батистовыми платками и табакеркой с портретом maman на выдвижной столик вольтеровского кресла,
в котором всегда сиживала бабушка.
У Карла Иваныча
в руках
была коробочка своего изделия, у Володи — рисунок, у меня —
стихи; у каждого на языке
было приветствие, с которым он поднесет свой подарок.
В ту минуту, как Карл Иваныч отворил дверь залы, священник надевал ризу и раздались первые звуки молебна.
Она
было остановилась, быстро подняла
было на негоглаза, но поскорей пересилила себя и стала читать далее. Раскольников сидел и слушал неподвижно, не оборачиваясь, облокотясь на стол и смотря
в сторону. Дочли до 32-го
стиха.
Помилуйте, не вам, чему же удивляться?
Что нового покажет мне Москва?
Вчера
был бал, а завтра
будет два.
Тот сватался — успел, а тот дал промах.
Всё тот же толк, и те ж
стихи в альбомах.
— Да полно тебе Лазаря
петь, [Лазаря
петь — калики перехожие и слепцы, чтобы разжалобить слушателей,
пели стих о евангельском Лазаре. Здесь
в переносном смысле — жаловаться.] — перебил опять Базаров. — Сядь лучше вот тут на диван да дай на себя посмотреть.
Напротив, с Катей Аркадий
был как дома; он обращался с ней снисходительно, не мешал ей высказывать впечатления, возбужденные
в ней музыкой, чтением повестей,
стихов и прочими пустяками, сам не замечая или не сознавая, что эти пустяки и его занимали.
Затем память услужливо подсказывала «Тьму» Байрона, «Озимандию» Шелли,
стихи Эдгара По, Мюссе, Бодлера, «Пламенный круг» Сологуба и многое другое этого тона — все это
было когда-то прочитано и уцелело
в памяти для того, чтоб изредка прозвучать.
— Знаете, за что он под суд попал? У него,
в стихах, богоматерь, беседуя с дьяволом, упрекает его: «Зачем ты предал меня слабому Адаму, когда я
была Евой, — зачем? Ведь, с тобой живя, я бы землю ангелами заселила!» Каково?
На темном фоне стен четко выступали фарфоровые фигурки. Самгин подумал, что Елизавета Спивак чужая здесь, что эта комната для мечтательной блондинки, очень лирической, влюбленной
в мужа и
стихи. А эта встала и, поставив пред мужем ноты,
спела незнакомую Климу бравурную песенку на французском языке, закончив ее ликующим криком...
— Люблю
есть, — говорила она с набитым ртом. — Французы не
едят, они — фокусничают. У них везде фокусы:
в костюмах,
стихах,
в любви.
Вполголоса, растягивая гласные, она начала читать
стихи; читала напряженно, делая неожиданные паузы и дирижируя обнаженной до локтя рукой.
Стихи были очень музыкальны, но неуловимого смысла; они говорили о девах с золотыми повязками на глазах, о трех слепых сестрах. Лишь
в двух строках...
«Мысли, как черные мухи», — вспомнил Самгин строчку
стихов и подумал, что люди типа Кутузова и вообще — революционеры понятнее так называемых простых людей; от Поярковых, Усовых и прочих знаешь, чего можно ждать, а вот этот,
в чесунче, может
быть, член «Союза русского народа», а может
быть, тоже революционер.
— Прошу внимания, — строго крикнул Самгин, схватив обеими руками спинку стула, и, поставив его пред собою, обратился к писателю: — Сейчас вы пропели
в тоне шутовской панихиды неловкие,
быть может, но неоспоримо искренние
стихи старого революционера, почтенного литератора, который заплатил десятью годами ссылки…
Она закрыла глаза, как бы вспоминая давно прошедшее, а Самгин подумал: зачем нужно
было ей толкаться среди рабочих, ей, щеголихе, влюбленной
в книги Пьера Луиса, поклоннице эротической литературы, восхищавшейся холодной чувственностью
стихов Брюсова.
Было очень трудно понять, что такое народ. Однажды летом Клим, Дмитрий и дед ездили
в село на ярмарку. Клима очень удивила огромная толпа празднично одетых баб и мужиков, удивило обилие полупьяных, очень веселых и добродушных людей.
Стихами, которые отец заставил его выучить и заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку...
— Ведь эта уже одряхлела, изжита,
в ней
есть даже что-то безумное. Я не могу поверить, чтоб мещанская пошлость нашей жизни окончательно изуродовала женщину, хотя из нее сделали вешалку для дорогих платьев, безделушек,
стихов. Но я вижу таких женщин, которые не хотят — пойми! — не хотят любви или же разбрасывают ее, как ненужное.
«Устроился и — конфузится, — ответил Самгин этой тишине, впервые находя
в себе благожелательное чувство к брату. — Но — как запуган идеями русский интеллигент», — мысленно усмехнулся он. Думать о брате нечего
было, все — ясно!
В газете сердито писали о войне, Порт-Артуре, о расстройстве транспорта, на шести столбцах фельетона кто-то восхищался
стихами Бальмонта, цитировалось его стихотворение «Человечки...
Она легко поднялась с дивана и, покачиваясь, пошла
в комнату Марины, откуда доносились крики Нехаевой; Клим смотрел вслед ей, улыбаясь, и ему казалось, что плечи, бедра ее хотят сбросить ткань, прикрывающую их. Она душилась очень крепкими духами, и Клим вдруг вспомнил, что ощутил их впервые недели две тому назад, когда Спивак, проходя мимо него и
напевая романс «На холмах Грузии», произнесла волнующий
стих...
В стремлении своем упрощать непонятное Клим Самгин через час убедил себя, что Лютов действительно человек жуликоватый и неудачно притворяется шутом. Все
в нем
было искусственно, во всем обнажалась деланность; особенно обличала это вычурная речь, насыщенная славянизмами, латинскими цитатами, злыми
стихами Гейне, украшенная тем грубым юмором, которым щеголяют актеры провинциальных театров, рассказывая анекдоты
в «дивертисментах».
Он встал, пошел дальше, взволнованно повторяя
стихи, остановился пред темноватым квадратом, по которому
в хаотическом беспорядке разбросаны
были странные фигуры фантастически смешанных форм: человеческое соединялось с птичьим и звериным, треугольник с лицом, вписанным
в него, шел на двух ногах.
— Так говорили, во главе с Некрасовым, кающиеся дворяне
в семидесятых годах. Именно Некрасов подсказал им эти жалобы, и они
были,
в сущности, изложением его
стихов прозой.
Почему-то невозможно
было согласиться, что Лидия Варавка создана для такой любви. И трудно
было представить, что только эта любовь лежит
в основе прочитанных им романов,
стихов,
в корне мучений Макарова, который становился все печальнее, меньше
пил и говорить стал меньше да и свистел тише.
«Да, здесь умеют жить», — заключил он, побывав
в двух-трех своеобразно благоустроенных домах друзей Айно, гостеприимных и прямодушных людей, которые хорошо
были знакомы с русской жизнью, русским искусством, но не обнаружили русского пристрастия к спорам о наилучшем устроении мира, а страну свою знали, точно книгу
стихов любимого поэта.
Варвара по вечерам редко бывала дома, но если не уходила она — приходили к ней. Самгин не чувствовал себя дома даже
в своей рабочей комнате, куда долетали голоса людей, читавших
стихи и прозу. Настоящим, теплым, своим домом он признал комнату Никоновой. Там тоже
были некоторые неудобства; смущал очкастый домохозяин, он, точно поджидая Самгина, торчал на дворе и, встретив его ненавидящим взглядом красных глаз из-под очков, бормотал...
— Собирались
в доме ювелира Марковича, у его сына, Льва, — сам Маркович — за границей. Гасили огонь и
в темноте читали… бесстыдные
стихи, при огне их нельзя
было бы читать. Сидели парами на широкой тахте и на кушетке, целовались. Потом, когда зажигалась лампа, — оказывалось, что некоторые девицы почти раздеты. Не все — мальчики, Марковичу — лет двадцать, Пермякову — тоже так…
Но он не знал, спрашивает или утверждает.
Было очень холодно, а возвращаться
в дымный вагон, где все спорят, — не хотелось. На станции он попросил кондуктора устроить его
в первом классе. Там он прилег на диван и, чтоб не думать, стал подбирать
стихи в ритм ударам колес на стыках рельс; это удалось ему не сразу, но все-таки он довольно быстро нашел...
Нашел папку с коллекцией нелегальных открыток, эпиграмм, запрещенных цензурой
стихов и, хмурясь, стал пересматривать эти бумажки. Неприятно
было убедиться
в том, как все они пресны, ничтожны и бездарны
в сравнении с тем, что печатали сейчас юмористические журналы.
Она убежала, отвратительно громко хлопнув дверью спальни, а Самгин быстро прошел
в кабинет, достал из книжного шкафа папку,
в которой хранилась коллекция запрещенных открыток,
стихов, корректур статей, не пропущенных цензурой. Лично ему все эти бумажки давно уже казались пошленькими и
в большинстве бездарными, но они
были монетой, на которую он покупал внимание людей, и
были ценны тем еще, что дешевизной своей укрепляли его пренебрежение к людям.
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт, автор
стихов об Иуде и о том, как сатана играл
в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел
быть и
был лет пять тому назад.
В селе Верхлёве, где отец его
был управляющим, Штольц вырос и воспитывался. С восьми лет он сидел с отцом за географической картой, разбирал по складам Гердера, Виланда, библейские
стихи и подводил итоги безграмотным счетам крестьян, мещан и фабричных, а с матерью читал Священную историю, учил басни Крылова и разбирал по складам же «Телемака».
Она все сидела, точно спала — так
тих был сон ее счастья: она не шевелилась, почти не дышала. Погруженная
в забытье, она устремила мысленный взгляд
в какую-то тихую, голубую ночь, с кротким сиянием, с теплом и ароматом. Греза счастья распростерла широкие крылья и плыла медленно, как облако
в небе, над ее головой.
Видал я их
в Петербурге: это те хваты, что
в каких-то фантастических костюмах собираются по вечерам лежать на диванах, курят трубки, несут чепуху, читают
стихи и
пьют много водки, а потом объявляют, что они артисты.
Один из «пророков» разобрал
стихи публично на лекции и сказал, что «
в них преобладает элемент живописи, обилие образов и музыкальность, но нет глубины и мало силы», однако предсказывал, что с летами это придет, поздравил автора тоже с талантом и советовал «беречь и лелеять музу», то
есть заняться серьезно.
Иван Иванович
в разговорах с Татьяной Марковной, с Райским и потом по приезде домой —
был тих, сосредоточен, часто молчалив.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой
в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше:
в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез
в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается
в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь
в высшей степени средневековое, четыре
стиха, всего только четыре
стиха — у Страделлы
есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!