Неточные совпадения
Аммос Федорович (
в сторону).Вот выкинет штуку, когда
в самом деле сделается генералом! Вот уж кому пристало генеральство, как корове
седло! Ну, брат, нет, до этого еще далека песня. Тут и почище тебя
есть, а до сих пор еще не генералы.
— Я Марье Семеновне всегда советовал сдать
в аренду, потому что она не выгадает, — приятным голосом говорил помещик с
седыми усами,
в полковничьем мундире старого генерального штаба. Это
был тот самый помещик, которого Левин встретил у Свияжского. Он тотчас узнал его. Помещик тоже пригляделся к Левину, и они поздоровались.
— Я полагаю… — начала
было Дарья Александровна, но
в это время Васенька Весловский, наладив коба на галоп с правой ноги, грузно шлепаясь
в своей коротенькой жакетке о замшу дамского
седла, прогалопировал мимо них.
Она перелетела ее, как птица; но
в это самое время Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что, не
поспев за движением лошади, он, сам не понимая как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись на
седло.
Он послал
седло без ответа и с сознанием, что он сделал что то стыдное, на другой же день, передав всё опостылевшее хозяйство приказчику, уехал
в дальний уезд к приятелю своему Свияжскому, около которого
были прекрасные дупелиные болота и который недавно писал ему, прося исполнить давнишнее намерение побывать у него.
Помещик с
седыми усами
был, очевидно, закоренелый крепостник и деревенский старожил, страстный сельский хозяин. Признаки эти Левин видел и
в одежде — старомодном, потертом сюртуке, видимо непривычном помещику, и
в его умных, нахмуренных глазах, и
в складной русской речи, и
в усвоенном, очевидно, долгим опытом повелительном тоне, и
в решительных движениях больших, красивых, загорелых рук с одним старым обручальным кольцом на безыменке.
Но его порода долговечна, у него не
было ни одного
седого волоса, ему никто не давал сорока лет, и он помнил, что Варенька говорила, что только
в России люди
в пятьдесят лет считают себя стариками, а что во Франции пятидесятилетний человек считает себя dans la force de l’âge, [
в расцвете лет,] a сорокалетний — un jeune homme. [молодым человеком.]
Да,
в висках
были седые волосы.
Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и
были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы на выстрел — смотрим: на валу солдаты собрались
в кучу и указывают
в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на
седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла — и туда; я за ним.
Мы
были уж на средине,
в самой быстрине, когда она вдруг на
седле покачнулась. «Мне дурно!» — проговорила она слабым голосом… Я быстро наклонился к ней, обвил рукою ее гибкую талию. «Смотрите наверх, — шепнул я ей, — это ничего, только не бойтесь; я с вами».
Местами расходились зеленые чащи, озаренные солнцем, и показывали неосвещенное между них углубление, зиявшее, как темная пасть; оно
было все окинуто тенью, и чуть-чуть мелькали
в черной глубине его: бежавшая узкая дорожка, обрушенные перилы, пошатнувшаяся беседка, дуплистый дряхлый ствол ивы,
седой чапыжник, [Чапыжник — «мелкий кривой дрянной лес, кустами поросший от корней».
— Да будто один Михеев! А Пробка Степан, плотник, Милушкин, кирпичник, Телятников Максим, сапожник, — ведь все пошли, всех продал! — А когда председатель спросил, зачем же они пошли,
будучи людьми необходимыми для дому и мастеровыми, Собакевич отвечал, махнувши рукой: — А! так просто, нашла дурь: дай, говорю, продам, да и продал сдуру! — Засим он повесил голову так, как будто сам раскаивался
в этом деле, и прибавил: — Вот и
седой человек, а до сих пор не набрался ума.
На ветви сосны преклоненной,
Бывало, ранний ветерок
Над этой урною смиренной
Качал таинственный венок.
Бывало,
в поздние досуги
Сюда ходили две подруги,
И на могиле при луне,
Обнявшись, плакали оне.
Но ныне… памятник унылый
Забыт. К нему привычный след
Заглох. Венка на ветви нет;
Один под ним,
седой и хилый,
Пастух по-прежнему
поетИ обувь бедную плетет.
В дальнем углу залы, почти спрятавшись за отворенной дверью буфета, стояла на коленях сгорбленная
седая старушка. Соединив руки и подняв глаза к небу, она не плакала, но молилась. Душа ее стремилась к богу, она просила его соединить ее с тою, кого она любила больше всего на свете, и твердо надеялась, что это
будет скоро.
Но каков
был мой стыд, когда вслед за гончими, которые
в голос вывели на опушку, из-за кустов показался Турка! Он видел мою ошибку (которая состояла
в том, что я не выдержал) и, презрительно взглянув на меня, сказал только: «Эх, барин!» Но надо знать, как это
было сказано! Мне
было бы легче, ежели бы он меня, как зайца, повесил на
седло.
Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни
есть в тебе, а… — сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс
седою головою, и усом моргнул, и сказал: — Нет, так любить никто не может!
И вывели на вал скрученных веревками запорожцев. Впереди их
был куренной атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, — так, как схватили его хмельного. И потупил
в землю голову атаман, стыдясь наготы своей перед своими же козаками и того, что попал
в плен, как собака, сонный.
В одну ночь
поседела крепкая голова его.
Он проворно вскочил
в седло, не дождавшись казаков, которые хотели
было подсадить его.
Голова его
была выбрита; вместо бороды торчало несколько
седых волос; он
был малого росту, тощ и сгорблен; но узенькие глаза его сверкали еще огнем. «Эхе! — сказал комендант, узнав, по страшным его приметам, одного из бунтовщиков, наказанных
в 1741 году.
Тетушка Анны Сергеевны, княжна Х……я, худенькая и маленькая женщина с сжатым
в кулачок лицом и неподвижными злыми глазами под
седою накладкой, вошла и, едва поклонившись гостям, опустилась
в широкое бархатное кресло, на которое никто, кроме ее, не имел права садиться. Катя поставила ей скамейку под ноги: старуха не поблагодарила ее, даже не взглянула на нее, только пошевелила руками под желтою шалью, покрывавшею почти все ее тщедушное тело. Княжна любила желтый цвет: у ней и на чепце
были ярко-желтые ленты.
Он едва вынес этот удар,
поседел в несколько недель; собрался
было за границу, чтобы хотя немного рассеяться… но тут настал 48-й год.
Все бывшее у нее
в доме
было замечательно, сказочно хорошо, по ее словам, но дед не верил ей и насмешливо ворчал, раскидывая сухими пальцами
седые баки свои...
Через два часа Клим Самгин сидел на скамье
в парке санатории, пред ним
в кресле на колесах развалился Варавка, вздувшийся, как огромный пузырь, синее лицо его, похожее на созревший нарыв, лоснилось, медвежьи глаза смотрели тускло, и
было в них что-то сонное, тупое. Ветер поднимал дыбом поредевшие волосы на его голове, перебирал пряди
седой бороды, борода лежала на животе, который поднялся уже к подбородку его. Задыхаясь, свистящим голосом он понукал Самгина...
В полутемном коридоре, над шкафом для платья, с картины, которая раньше
была просто темным квадратом, стали смотреть задумчивые глаза
седой старухи, зарытой во тьму.
Зимними вечерами приятно
было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать
будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая
в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали
в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая
седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Белизна рубахи резко оттеняла землистую кожу сухого, костлявого лица и круглую, черную дыру беззубого рта, подчеркнутого
седыми волосами жиденьких усов. Голубые глаза проповедника потеряли
былую ясность и казались маленькими, точно глаза подростка, но это, вероятно, потому, что они ушли глубоко
в глазницы.
— Если успею, — сказал Самгин и, решив не завтракать
в «Московской», поехал прямо с вокзала к нотариусу знакомиться с завещанием Варвары. Там его ожидала неприятность: дом
был заложен
в двадцать тысяч частному лицу по первой закладной. Тощий, плоский нотариус, с желтым лицом, острым клочком
седых волос на остром подбородке и красненькими глазами окуня, сообщил, что залогодатель готов приобрести дом
в собственность, доплатив тысяч десять — двенадцать.
Самгин видел десятки рук, поднятых вверх, дергавших лошадей за повода, солдат за руки, за шинели, одного тащили за ноги с обоих боков лошади, это удерживало его
в седле, он кричал, страшно вытаращив глаза, свернув голову направо; еще один, наклонясь вперед, вцепился
в гриву своей лошади, и ее вели куда-то, а четверых солдат уже не
было видно.
— Благодару вам! — откликнулся Депсамес, и
было уже совершенно ясно, что он нарочито исказил слова, — еще раз это не согласовалось с его изуродованным лицом,
седыми волосами. — Господин Брагин знает сионизм как милую шутку: сионизм — это когда один еврей посылает другого еврея
в Палестину на деньги третьего еврея. Многие любят шутить больше, чем думать…
К вечеру она ухитрилась найти какого-то старичка, который взялся устроить похороны Анфимьевны. Старичок
был неестественно живенький, легкий, с розовой, остренькой мордочкой,
в рамке
седой, аккуратно подстриженной бородки, с мышиными глазками и птичьим носом. Руки его разлетались во все стороны, все трогали, щупали: двери, стены, сани, сбрую старой, унылой лошади. Старичок казался загримированным подростком,
было в нем нечто отталкивающее, фальшивое.
— Как видите, пред вами — типичный неудачник. Почему? Надо вам сказать, что мою способность развязывать процессуальные узлы, путаницу понятий начальство весьма ценит, и если б не это, так меня давно бы уже вышибли из
седла за строптивость характера и любовь к обнажению противоречий.
В практике юристов важны не люди, а нормы, догмы, понятия, — это вам должно
быть известно. Люди, с их деяниями, потребны только для проверки стойкости понятий и для вящего укрепления оных.
Самгин видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись на толпу, казаки подняли нагайки, но
в те же секунды его приподняло с земли и
в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом
в бок лошади, на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул
в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял
седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе
было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
Клим сообразил, что командует медник, — он лудил кастрюли, самовары и дважды являлся жаловаться на Анфимьевну, которая обсчитывала его. Он — тощий, костлявый, с кусочками черных зубов во рту под
седыми усами. Болтлив и глуп. А Лаврушка — его ученик и приемыш. Он жил на побегушках у акушерки, квартировавшей раньше
в доме Варвары. Озорной мальчишка. Любил
петь: «Что ты, суженец, не весел». А надо
было петь — сундженец, сундженский казак.
В седой бороде хорошо
был виден толстогубый, яркий рот, говорил протопоп как-то не шевеля губами, и, должно
быть, от этого слова его, круглые и внятные, плавали
в воздухе, точно пузыри.
Вскочил Захарий и, вместе с высоким,
седым человеком, странно легко поднял ее, погрузил
в чан, — вода выплеснулась через края и точно обожгла ноги людей, — они взвыли, закружились еще бешенее, снова падали, взвизгивая, тащились по полу, — Марина стояла
в воде неподвижно, лицо у нее
было тоже неподвижное, каменное.
Следствие вел провинциальный чиновник, мудрец весьма оригинальной внешности, высокий, сутулый, с большой тяжелой головой,
в клочьях
седых волос, встрепанных, точно после драки, его высокий лоб, разлинованный морщинами, мрачно украшали густейшие серебряные брови, прикрывая глаза цвета ржавого железа, горбатый, ястребиный нос прятался
в плотные и толстые, точно литые, усы,
седой волос усов очень заметно пожелтел от дыма табака. Он похож
был на военного
в чине не ниже полковника.
У него
было круглое лицо
в седой, коротко подстриженной щетине, на верхней губе щетина — длиннее, чем на подбородке и щеках, губы толстые и такие же толстые уши, оттопыренные теплым картузом. Под густыми бровями — мутновато-серые глаза. Он внимательно заглянул
в лицо Самгина, осмотрел рябого, его жену, вынул из кармана толстого пальто сверток бумаги, развернул, ощупал, нахмурясь, пальцами бутерброд и сказал...
Поглаживая ногу, Крэйтон замолчал, и тогда
в вагоне стало подозрительно тихо. Самгин выглянул из-под руки жандарма
в коридор: двери всех купе
были закрыты, лишь из одной высунулась воинственная, ершистая голова с
седыми усами; неприязненно взглянув на Самгина, голова исчезла.
Самгин разорвал записку на мелкие кусочки, сжег их
в пепельнице, подошел к стене, прислушался, —
в соседнем номере
было тихо. Судаков и «подозрительный» мешали обдумывать Марину, — он позвонил, пришел коридорный — маленький старичок, весь
в белом и
седой.
Усы у него
были совершенно черные, даже без
седых нитей, заметных
в бороде.
Андрей вспрыгнул на лошадь. У
седла были привязаны две сумки:
в одной лежал клеенчатый плащ и видны
были толстые, подбитые гвоздями сапоги да несколько рубашек из верхлёвского полотна — вещи, купленные и взятые по настоянию отца;
в другой лежал изящный фрак тонкого сукна, мохнатое пальто, дюжина тонких рубашек и ботинки, заказанные
в Москве,
в память наставлений матери.
Приезжали князь и княгиня с семейством: князь,
седой старик, с выцветшим пергаментным лицом, тусклыми навыкате глазами и большим плешивым лбом, с тремя звездами, с золотой табакеркой, с тростью с яхонтовым набалдашником,
в бархатных сапогах; княгиня — величественная красотой, ростом и объемом женщина, к которой, кажется, никогда никто не подходил близко, не обнял, не поцеловал ее, даже сам князь, хотя у ней
было пятеро детей.
Она стригла
седые волосы и ходила дома по двору и по саду с открытой головой, а
в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть на маковке, не шел ей и как будто готов
был каждую минуту слететь с головы. Она и сама, просидев пять минут с гостем, извинится и снимет.
Он перечитал, потом вздохнул и, положив локти на стол, подпер руками щеки и смотрел на себя
в зеркало. Он с грустью видел, что сильно похудел, что прежних живых красок, подвижности
в чертах не
было. Следы молодости и свежести стерлись до конца. Не даром ему обошлись эти полгода. Вон и
седые волосы сильно серебрятся. Он приподнял рукой густые пряди черных волос и тоже не без грусти видел, что они редеют, что их темный колорит мешается с белым.
Они
были две высокие,
седые, чинные старушки, ходившие дома
в тяжелых шелковых темных платьях, больших чепцах, на руках со многими перстнями.
Теперь он готов
был влюбиться
в бабушку. Он так и вцепился
в нее: целовал ее
в губы,
в плечи, целовал ее
седые волосы, руку. Она ему казалась совсем другой теперь, нежели пятнадцать, шестнадцать лет назад. У ней не
было тогда такого значения на лице, какое он видел теперь, ума, чего-то нового.
Оба такие чистенькие, так свежо одеты; он выбрит, она
в седых буклях, так тихо говорят, так любовно смотрят друг на друга и так им хорошо
в темных, прохладных комнатах, с опущенными шторами. И
в жизни, должно
быть, хорошо!
Купец, то
есть шляпа, борода, крутое брюхо и сапоги, смотрел, как рабочие, кряхтя, складывали мешки хлеба
в амбар; там толпились какие-то неопределенные личности у кабака, а там проехала длинная и глубокая телега, с насаженным туда невероятным числом рослого, здорового мужичья,
в порыжевших шапках без полей,
в рубашках с синими заплатами, и
в бурых армяках, и
в лаптях, и
в громадных сапожищах, с рыжими,
седыми и разношерстными бородами, то клином, то лопатой, то раздвоенными, то козлинообразными.
Удивлялся я тоже не раз и его лицу: оно
было на вид чрезвычайно серьезное (и почти красивое), сухое; густые
седые вьющиеся волосы, открытые глаза; да и весь он
был сухощав, хорошего роста; но лицо его имело какое-то неприятное, почти неприличное свойство вдруг переменяться из необыкновенно серьезного на слишком уж игривое, так что
в первый раз видевший никак бы не ожидал этого.
И глупая веселость его и французская фраза, которая шла к нему как к корове
седло, сделали то, что я с чрезвычайным удовольствием выспался тогда у этого шута. Что же до Васина, то я чрезвычайно
был рад, когда он уселся наконец ко мне спиной за свою работу. Я развалился на диване и, смотря ему
в спину, продумал долго и о многом.