Неточные совпадения
Андрей Иванович подумал, что это должен быть какой-нибудь любознательный ученый-профессор, который ездит по России затем, чтобы собирать какие-нибудь растения или даже
предметы ископаемые. Он изъявил ему всякую готовность споспешествовать; предложил своих мастеров, колесников и кузнецов для поправки брички; просил расположиться у него как в собственном доме; усадил обходительного гостя в большие вольтеровские <кресла> и приготовился слушать его рассказ, без сомнения, об ученых
предметах и
естественных.
— Главный
предмет его —
естественные науки. Да он все знает. Он в будущем году хочет держать на доктора.
— Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом
предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и ваше мнение узнаем, и свое выскажем. С своей стороны, я очень рад, что вы занимаетесь
естественными науками. Я слышал, что Либих [Либих Юстус (1803–1873) — немецкий химик, автор ряда работ по теории и практики сельского хозяйства.] сделал удивительные открытия насчет удобрений полей. Вы можете мне помочь в моих агрономических работах: вы можете дать мне какой-нибудь полезный совет.
Есть же еще мужчины, ночующие в тюрьмах, и холостые солдаты, для которых «необходимым
предметом для удовлетворения
естественных потребностей», как выразился когда-то один из здешних начальников, служат всё те же ссыльные или прикосновенные к ссылке женщины.
— Нет, а впрочем, не знаю. Он кандидат, молодой, и некоторые у него хорошо учились. Вот Женни, например, она всегда высший балл брала. Она по всем
предметам высшие баллы брала. Вы знаете — она ведь у нас первая из целого выпуска, — а я первая с другого конца. Я терпеть не могу некоторых наук и особенно вашей математики. А вы
естественных наук не знаете? Это, говорят, очень интересно.
Из изящных собственно
предметов он, в это время, изучил Шекспира, о котором с ним беспрестанно толковал Неведомов, и еще Шиллера [Шиллер Фридрих (1759—1805) — великий немецкий поэт.], за которого он принялся, чтобы выучиться немецкому языку, столь необходимому для
естественных наук, и который сразу увлек его, как поэт человечности, цивилизации и всех юношеских порывов.
Как же ему было остаться? Мать желала — это опять другое и очень
естественное дело. В сердце ее отжили все чувства, кроме одного — любви к сыну, и оно жарко ухватилось за этот последний
предмет. Не будь его, что же ей делать? Хоть умирать. Уж давно доказано, что женское сердце не живет без любви.
— Ну, походите в тамошний университет на лекции
естественных наук и вслушайтесь внимательно, какие гигантские успехи делают науки этого рода!.. А когда ум человека столь занялся
предметами мира материального, что стремится даже как бы одухотворить этот мир и в самой материи найти конечную причину, так тут всем религиям и отвлеченным философиям не поздоровится, по пословице: «Когда Ванька поет, так уж Машка молчи!»
Позитивисты, коммунисты и все проповедники научного братства проповедуют расширять ту любовь, которую люди имеют к себе и к своим семьям и к государству, на всё человечество, забывая то, что любовь, которую они проповедуют, есть любовь личная, которая могла, разжижаясь, распространиться до семьи; еще более разжижаясь, распространиться до
естественного отечества; которая совершенно исчезает, касаясь искусственного государства, как Австрия, Англия, Турция, и которой мы даже не можем себе представить, когда дело касается всего человечества,
предмета вполне мистического.
Смотрят люди на
предмет различно, но как те, так и другие и третьи рассуждают о войне как о событии совершенно не зависящем от воли людей, участвующих в ней, и потому даже и не допускают того
естественного вопроса, представляющегося каждому простому человеку: «Что, мне-то нужно ли принимать в ней участие?» По мнению всех этих людей, вопросов этого рода даже не существует, и всякий, как бы он ни смотрел на войну сам лично, должен рабски подчиняться в этом отношении требованиям власти.
Достигается это одурение и озверение тем, что людей этих берут в том юношеском возрасте, когда в людях не успели еще твердо сложиться какие-либо ясные понятия о нравственности, и, удалив их от всех
естественных человеческих условий жизни: дома, семьи, родины, разумного труда, запирают вместе в казармы, наряжают в особенное платье и заставляют их при воздействии криков, барабанов, музыки, блестящих
предметов ежедневно делать известные, придуманные для этого движения и этими способами приводят их в такое состояние гипноза, при котором они уже перестают быть людьми, а становятся бессмысленными, покорными гипнотизатору машинами.
Удивительный человек этот Глумов! Такое иногда сопоставление вклеит, что просто всякую нить разговора потеряешь с ним. Вот хоть бы теперь: ему о Pierre le Grand говоришь, а он ни с того ни с сего Коробочку приплел. И это он называет «вводить
предмет диспута в его
естественные границы»! Сколько раз убеждал я его оставить эту манеру, которая не столько убеждает, сколько злит, — и все не впрок.
Разобрать это отношение внешней формы к внутренней силе уже нетрудно; самое главное для критики — определить, стоит ли автор в уровень с теми
естественными стремлениями, которые уже пробудились в народе или должны скоро пробудиться по требованию современного порядка дел; затем — в какой мере умел он их понять и выразить, и взял ли он существо дела, корень его, или только внешность, обнял ли общность
предмета или только некоторые его стороны.
«
Предмет Самодержавия, — вещает Она, — есть не то, чтобы отнять у людей
естественную свободу, но чтобы действия их направить к величайшему благу» (13).
Жизнь в своем непрерывном развитии набирала множество фактов; ставила множество вопросов; люди присматривались к ним с разных сторон, выясняли кое-что, но все-таки не могли справиться со всею громадою накопившегося материала; наконец являлся человек, который умел присмотреться к делу со всех сторон, придавал
предметам разбросанным и отчасти исковерканным прежними исследователями их
естественный вид и пред всеми разъяснял то, что доселе казалось темным.
Разноцветный стеклянный купол, пропуская дневной свет, слегка изменял
естественную окраску
предметов; казалось, что сквозь него сеется тонкая цветная пыль.
В ней виден его светлый взгляд на
предметы, уменье понимать жизнь и природу, в ней, наконец, является живое,
естественное представление вещей, без прикрас и без искажений природы.
Начнём хоть с того, что замечать антагонизм между
предметами есть дело совершенно
естественное и неизбежное при раскрытии в человеке сознания.
Прибавим только, что, завися от
естественной, каждому
предмету в мире присущей инерции, качество это усиливается от постоянной привычки к пассивному восприятию чужих идей и делается тем отвратительнее, чем больше ума и свежих сил в такой пассивной натуре.
Но насколько он из него выходит и делает
предметом размышления что-либо из вещей божественных (των μετά θεόν), рассекается это единение, которое превыше разумения, и в коем, находясь в соединении с Богом, по сопричастности Божеству, он и сам становится Богом и слагает с себя
естественный закон своей собственной природы».].
Полагая магизм в основу своих отношений к миру, к земле, к плоти, прародители затемнили и ослабили в себе
естественную свою софийность, в силу которой Адаму была присуща власть над миром как богоносному и богоприемлющему существу, — не как
предмет вожделения и самостоятельная цель, но как одно из проявлений его духовной высоты и святости.
Напротив, Аристотель, восходя по лестнице форм в их
естественной иерархии, приходил к форме всех форм, имеющей содержанием только себя, мышление мышления (νόησις της νοήσεως), первое движущее (πρώτον κινούν), составляющее и источник всякого движения, и его
предмет, как всеобщее стремление и любовь (ой κινούμενον κινεί… κινεί δε ως έρώμενον); эта Форма вообще и есть Божество.
Полная трансцендентность
предмета мышлению делала бы его вполне невозможным как объект мышления, или окончательно немыслимым; полная же его адекватность мышлению свидетельствовала бы о полной его имманентности: в божественном разуме, в котором мышление и бытие совпадают в едином акте, нет и не может быть антиномий, болезненных разрывов и hiatus'oв [Пропасть, зияние (лат.).], составляющих
естественное свойство разума человеческого.
В среде слушателей нашлись несколько человек, которые на первый раз немножко смутились этим новшеством, но Горданов налег на
естественные науки; указал на то, что и заяц применяется к среде — зимой белеет и летом темнеет, а насекомые часто совсем не отличаются цветом от
предметов, среди которых живут, и этого было довольно: гордановские принципы сначала сделались
предметом осуждения и потом быстро стали проникать в плоть и кровь его поклонников.
В науках
естественных объективирование не убивает
предмета познания, ибо природа —
предмет естественных наук — есть продукт объективации.
Естественные науки не производят такого опустошения, какое производит историческое и психологическое исследование духа, в котором объективирование есть умерщвление реального
предмета, ибо этот реальный
предмет совсем не есть объективированный
предмет.
В
естественных науках объективирование и есть установка реального
предмета.
Кроме языков и так называемых «русских»
предметов — немного
естественным наукам, довольно хорошо словесности, заставляли немало писать, развивали их музыкальные способности, приучали красиво танцевать.
Наука — под которой понимались, главным образом,
естественные науки, в то время окрашенные в материалистический цвет, — стала
предметом веры, она была превращена в идол.
Это явление наблюдается со всеми страстными по натуре женщинами, у них настоящая любовь, не в романическом, а в
естественном значении этого слова, начинается после того, когда они сделались
предметом обладания понравившегося им человека.
С волнением читаю думские отчеты, но из
естественного чувства осторожности ничего не пишу о своих впечатлениях. Одно только по-прежнему удивляет меня: это моя слепота, с какою относился я ко всему, всему доверяя и ощущая только внешность
предметов. Ну и гражданин же ты, Илья Петрович! В порядочном государстве тебя, такого, и на порог не пустили бы, а тут ты ничего… честный человек, семейственная курица, которая к другим в гости ходит и во все горло кудахчет о разбитых яйцах.