Неточные совпадения
— А что вы
скажете о
евреях, которые погибают на фронтах от любви к России, стране еврейских погромов?
—
Еврей, —
сказал он, качая головой, —
еврей!
— Вот что! — воскликнула женщина удивленно или испуганно, прошла в угол к овальному зеркалу и оттуда, поправляя прическу,
сказала как будто весело: — Боялся не того, что зарубит солдат, а что за
еврея принял. Это — он! Ах… аристократишка!
— Я —
еврей! —
сказал Депсамес. — По Ренану — все
евреи — социалисты. Ну, это не очень комплимент, потому что и все люди — социалисты; это их портит не больше, чем все другое.
— Нет, вы подумайте: XIX век мы начали Карамзиным, Пушкиным, Сперанским, а в XX у нас — Гапон, Азеф, Распутин… Выродок из
евреев разрушил сильнейшую и, так
сказать, национальную политическую партию страны, выродок из мужиков, дурак деревенских сказок, разрушает трон…
— «Тлен», — нетерпеливо подсказал Арапов и, надвинув таинственно брови, избоченился и стал эффектно выкладывать по пальцам, приговаривая: без рода и племени — раз;
еврей, угнетенная национальность, — это два; полон ненависти и злобы — это три; смел, как черт, — четыре; изворотлив и хитер, пылает мщением, ищет дела и литограф — с! — Что
скажете? — произнес, отходя и становясь в позу, Арапов.
— Какие вы! —
сказала она хохлу как-то раз. — Все вам товарищи — армяне, и
евреи, и австрияки, — за всех печаль и радость!
— Хорошо
сказали вы! — тихо воскликнул он. — Хорошо. Был в Керчи
еврей молоденький, писал он стихи и однажды написал такое...
— Олл райт! —
сказал молодой Джон. — А как вы мне
скажете: можно ли спастись
еврею?
Еврей что-то живо заговорил с сыном, который только улыбался, — и потом, повернувшись к Дыме, мистер Борк
сказал очень решительно...
— А! Звали когда-то Борух, а теперь зовут Борк, мистер Борк, — к вашим услугам, —
сказал еврей и как-то гордо погладил бородку.
Матвей с ненавистью взглянул на
еврея и
сказал...
Матвей посмотрел на
еврея, у которого странно сверкали глаза, и
сказал...
— А что, —
сказал Дыма с торжествующим видом. — Не говорил я? Вот ведь какой это народ хороший! Где нужно его, тут он и есть. Здравствуйте, господин
еврей, не знаю, как вас назвать.
— Что ж, —
сказала Роза, — со всяким может случиться несчастье. Мы жили спокойно и тоже не думали ехать так далеко. А потом… вы, может быть, знаете… когда стали громить
евреев… Ну что людям нужно? У нас все разбили, и… моя мать…
Еврей посмотрел на девушку с сожалением и
сказал...
Отв. — О патриархах и пророках, о том, что они
сказали, — что содержится в писаниях Ветхого Завета, который
евреи обыкновенно называют Закон и пророки.
Первее всего обнаружилось, что рабочий и разный ремесленный, а также мелкослужащий народ довольно подробно понимает свои выгоды, а про купечество этого никак нельзя
сказать, даже и при добром желании, и очень может быть, что в государственную думу, которой дана будет вся власть, перепрыгнет через купца этот самый мелкий человек, рассуждающий обо всём весьма сокрушительно и руководимый в своём уме инородными людями, как-то —
евреями и прочими, кто поумнее нас.
На вечернем учении повторилось то же. Рота поняла, в чем дело. Велиткин пришел с ученья туча тучей, лег на нары лицом в соломенную подушку и на ужин не ходил. Солдаты шептались, но никто ему не
сказал слова. Дело начальства наказывать, а смеяться над бедой грех — такие были старые солдатские традиции. Был у нас барабанщик, невзрачный и злополучный с виду,
еврей Шлема Финкельштейн. Его перевели к нам из пятой роты, где над ним издевались командир и фельдфебель, а здесь его приняли как товарища.
Надо
сказать, что Шлема был первый
еврей, которого я в жизни своей видал: в Вологде в те времена не было ни одного
еврея, а в бурлацкой ватаге и среди крючников в Рыбинске и подавно не было ни одного.
— Здравствуй, Никита, —
сказал мягко Андрей Ефимыч. — Как бы этому
еврею выдать сапоги, что ли, а то простудится.
— Да-с, вот тоже у нашего молодца скандал один вышел. Тоже рассудить слишком трудно. Тоже попалась такая женщина, что распутевая. И пошла чертить. А малый степенный и с развитием. Сначала с конторщиком. Уговаривал он тоже добром. Не унялась. Всякие пакости делала. Его деньги стала красть. И бил он ее. Что ж, всё хужела. С некрещеным, с
евреем, с позволенья
сказать, свела шашни. Что ж ему делать? Бросил ее совсем. Так и живет холостой, а она слоняется.
Положив бумагу в карман сюртука, застегнувшись на все пуговицы, Воропонов начал жаловаться на Алексея, Мирона, доктора, на всех людей, которые, подзуживаемы
евреями, одни — слепо, другие — своекорыстно, идут против царя; Артамонов старший слушал его жалобы почти с удовольствием, поддакивал, и только когда синие губы Воропонова начали злобно говорить о Вере Поповой, он строго
сказал...
Надобно
сказать, что река Тясьмин составляла границу нашей Херсонской губернии с Киевской, которая кратко обзывалась Польшею, а слобода, находившаяся на левом берегу Тясьмина, заселенная преимущественно
евреями с находящейся тут же синагогой, называлась Польским Крыловым.
Еврей заметил по своим приметам, что это долго стоит на лизисе, — вскрыл Шерамуру нарыв и
сказал: «Ну, теперь
скажите: „спасен“.» Шерамур так и сделал.
Да! — позабыл вам
сказать, что весьма важно для дела: Мамашкин, после того, как я его отпустил, пожелав «счастливо оставаться», выговорил, чтобы обработанные фингершпилером
евреи были выпущены из-под запора на «вольность вольдуха», дабы у них морды поотпухли. Я на это соблаговолил и даже еще посмеялся: — откуда он берет такое красноречие, как «вольность вольдуха», а он мне объяснил, что все разные такие хорошие слова он усвоил, продавая проезжим господам калачи.
— А вы почем знаете? — огрызнулся
еврей и продолжал голосить, обращаясь уже прямо к мельнику: — Пан мельник, ой, пан мельник! Серебряный, золотой, бриллиантовый! Пожалуйста, выйдите сюда на одну, самую коротенькую секунду и
скажите только три слова, три самых маленьких слова. Я бы вам за это подарил половину долга.
Что же касается в рассуждении всех подлостей, которые
евреям приписывают, так я вам
скажу, это ничего не значит перед молдаванами и еще валахами, и что я с своей стороны предложил бы, так это не вводить жидов в утробы, ибо это и невозможно, а помнить, что есть люди хуже жидов.
— Он удивительно, удивительно умеет держать себя — этот
еврей, —
сказала г-жа Фаворская, обращаясь к дяде, с целью
сказать ему приятное. — Такой приличный и столько такта. О, я всегда говорю, что и среди них есть люди… люди… которые…
— Я
скажу больше: вот нас сейчас здесь трое: русский, поляк и
еврей…
…Вы знаете, я родился и вырос в так называемой теперь «черте оседлости», и у меня были товарищи,
скажу даже друзья детства —
евреи, с которыми я учился.
— Но ведь Фроим тоже
еврей… Для него это не так уж мистически ужасно. Для Мани, например, ты сам был бы, может, лапой из другого мира… —
сказал я.
Как случилось, что красавица и модница вышла за старозаветного
еврея, хотя и образованного по-тогдашнему, но все же сильно отличавшегося от нее манерами, —
сказать не могу.
— А знаешь, почему он так балаганничает? Сознайся, Фроим: он смутил тебя. Ведь ты действительно собирался
сказать, что ты не
еврей… Правда?.. Для чего?
— Господин Мендель даже еще не слыхал ничего об этой истории, —
сказал Дробыш серьезно и с оттенком неудовольствия… — Вы думаете, во всем городе только господин Мендель умный
еврей? Есть еще очень много умных
евреев… И в нашем городе, и приезжих, хотя бы из Бердичева, или Гомеля, или Шклова.
— Это потому, —
сказал серьезно Израиль, — что мы
евреи… Отец хочет, чтобы мы и в гимназии остались добрыми
евреями…
— Имею честь кланяться madame Басе… Мы тут занимались и невольно слышим, что вы рассказываете. Я тоже немного знаю об этой интересной истории. И знаете, что мне
сказали об ней умные
евреи?..
— Их бин иде (я
еврей), —
сказал Израиль.
— Ничего так не выдает
еврея, как акцент, — продолжала Сусанна, весело глядя на поручика. — Как бы он ни корчил из себя русского или француза, но попросите его
сказать слово пух, и он
скажет вам: пэххх… А я выговариваю правильно: пух! пух! пух!
Откуда ни возьмись
еврей, тряхнул своими пейсиками и, посмотрев сурово на мастеров, как бы хотел
сказать: «Вы, поляки, без моих денежек меньше, чем нуль!» Околдовал их этим взором так, что они безмолвно потупили свои в землю и униженно сняли с себя белые валяные шапки.
С летами он понял отношения его матери к старому
еврею, понял и ужаснулся своей еще чистой душой. Ненависть и злоба к властелину его матери — презренному жиду — росла все более и более в сердце молодого человека, жившего за счет этого жида и обязанного ему графским достоинством. Это
сказала ему сама мать.
— Теперь мы все объяснили друг другу, что нам нужно было знать, —
сказал Захарий, покраснев. — Позволь на прощание…
еврею… здесь никто не увидит… я потушу свечку… позволь обнять тебя, прижать к своему сердцу в первый и последний раз.
— Теперь могу вознесть благодарение и хвалу богу Авраама и Якова, —
сказал еврей, введя своего спутника в чистую, пространную комнату. — Ты спасен.
Да если бы кто из этих жителей, разбуженный шумом проезжавших мимо его хаты саней, вздумал взглянуть в щель своего окошка, так и тот
сказал бы только, махнув рукой: «Не наше дело, знать,
евреи везут контрабанду».
— Привез нарочный из вашей экономии, — отвечал слуга, — а туда доставил
еврей, отдал письмо и ускакал, не
сказав от кого.
Гориславская. Да, пишите, Гориславская — дочь
еврея Соломона. Куда идти, кровопийцы? где еще объявлять об этом? В полиции, в суде, на площади, в храме что ли? Везде, всенародно огласить? Пойду с ними рука об руку и везде, кому нужно знать,
скажу: вот этот старик,
еврей, мой отец, эти две девочки — мои сестры! Довольны ли вы?
«И ее назовут басурманкой, и ей будет нелегко здесь в семье русских!» — подумал
еврей, но не
сказал, чтобы не огорчить Антона.
— Неправду вы говорите, —
сказал итальянец
еврею.
Так
сказал еврей и заплакал. Он хотел продолжать речь, но бывший тут итальянец перебил его.
И я вдруг забыл, чту мой плотский ум надумал было
сказать этому
еврею; а я хотел
сказать ему вот что: чтобы и он и его сын сделали то же самое, что сделал их коварный наемщик, то есть чтобы и они просили себе крещения. Взаправду, чту им мешало к этому обратиться, тем более что этот отец, призывающий и «Иешу Ганоцри», во всяком случае ближе ходил от сына божия, чем тот проказник, который взялся на глазах у всех сплутовать верою.