Неточные совпадения
По воскресеньям, вечерами, у
дяди Хрисанфа собирались его приятели, люди солидного возраста и одинакового настроения; все они были обижены, и каждый из них приносил слухи и факты, еще более углублявшие их обиды; все они любили выпить и поесть, а
дядя Хрисанф обладал огромной кухаркой Анфимовной, которая
пекла изумительные кулебяки. Среди этих людей было два актера, убежденных, что они сыграли все роли свои так, как никто никогда не играл и уже никто не сыграет.
Я вскочил на
печь, забился в угол, а в доме снова началась суетня, как на пожаре; волною бился в потолок и стены размеренный, всё более громкий, надсадный вой. Ошалело бегали дед и
дядя, кричала бабушка, выгоняя их куда-то; Григорий грохотал дровами, набивая их в
печь, наливал воду в чугуны и ходил по кухне, качая головою, точно астраханский верблюд.
Он сидел на полу, растопырив ноги, и плевал перед собою, шлепая ладонями по полу. На
печи стало нестерпимо жарко, я слез, но, когда поравнялся с
дядей, он поймал меня за ногу, дернул, и я упал, ударившись затылком.
Бабушка слезла с
печи и стала молча подогревать самовар, а
дядя Петр, не торопясь, говорил...
Обыкновенно
дядя Михайло являлся вечером и всю ночь держал дом в осаде, жителей его в трепете; иногда с ним приходило двое-трое помощников, отбойных кунавинских мещан; они забирались из оврага в сад и хлопотали там во всю ширь пьяной фантазии, выдергивая кусты малины и смородины; однажды они разнесли баню, переломав в ней всё, что можно было сломать: полок, скамьи, котлы для воды, а
печь разметали, выломали несколько половиц, сорвали дверь, раму.
Дядя Михаил, согнувшись над столом, гонял наперсток пальцем и дул на него; мастер невозмутимо шил; тени прыгали по его огромной лысине; прибежал
дядя Яков и, спрятавшись за угол
печи, тихонько смеялся там; бабушка терла на терке сырой картофель.
Я еще в начале ссоры, испугавшись, вскочил на
печь и оттуда в жутком изумлении смотрел, как бабушка смывает водою из медного рукомойника кровь с разбитого лица
дяди Якова; он плакал и топал ногами, а она говорила тяжелым голосом...
К обеду приехали бабушка, тетушка и
дяди; накануне весь дом был вымыт,
печи жарко истоплены, и в доме стало тепло, кроме залы, в которую, впрочем, никто и не входил до девяти ден.
«Максим, рыжий чёрт, устроил скандалище, и не иначе как сесть ему в острог: дал книжку
дяди Марка Васе Савельеву, сыну трактирщика, а старик Ефим, найдя её, сжёг в
печи, Васю же прежестоко избил, так что малый лежит.
Никто не ждал от него скорого возвращения: все знали очень хорошо, что
дядя Аким воспользуется случаем полежать на
печи у соседа и пролежит тем долее и охотнее, что дорога больно худа и ветер пуще студен. Никто не помышлял о нем вплоть до сумерек; но вот уже и ночь давно наступила, а
дядя Аким все еще не возвращался. Погода между тем становилась хуже и хуже; снег, превратившийся в дождь, ручьями лил с кровель и яростно хлестал в окна избы; ветер дико завывал вокруг дома, потрясая навесы и раскачивая ворота.
Ильич во мгновение ока перекатился два раза и спрятался в углу
печи, так что распугал всех тараканов. Староста бросил ложку и побежал к Илье. Дутлов медленно поставил фонарь, распоясался, пощелкивая языком, покачал головой и подошел к Илье, который уж возился с старостой и дворником, не пускавшими его к окну. Они поймали его за руки и держали, казалось, крепко; но как только Илья увидел
дядю с кушаком, силы его удесятерились, он вырвался и, закатив глаза, подступил с сжатыми кулаками к Дутлову.
Матрена(зятю). Садись, батюшка, за стол-то… (Дочери.) Поди там, вынимай из печи-то, что есетко… (Спиридоньевне.) Анна Спиридоньевна! Потрапезуй, матка, с нами… (
Дяде Никону.) Полно, старый хрен, болтаться-то тут тебе, словно мотовило. Залезай в передний-то угол.
— Хочу сапог попросить; свои избил, — отвечал парень, вскидывая волосами и оправляя рукавицы за поясом. — Аль спит? А
дядя Хведор? — повторил он, подходя к
печи.
— Чудно что-то я нынче во сне видела, — говорила кухарка, в полусвете потягиваясь на другое утро. — Вижу я, будто
дядя Хведор с
печи слез и пошел дрова рубить. Дай, говорит, Настя, я тебе подсоблю; а я ему говорю: куда уж тебе дрова рубить, а он как схватит топор да и почнет рубить, так шибко, шибко, только щепки летят. Что ж, я говорю, ты ведь болен был. Нет, говорит, я здоров, да как замахнется, на меня страх и нашел. Как я закричу, и проснулась. Уж не помер ли?
Дядя Хведор! а
дядя!
— Да неужели вы,
дядя, не понимаете, что революция — не миндальный пряник, что она всегда делается так? Неужели вы никогда ничего не читали про великую французскую революцию, не слыхали про ее великанов, — Марата, Робеспьера, Сен-Жюста или хотя бы про вашего мелкобуржуазного Дантона? Они тоже не миндальные пряники
пекли, а про них вы не говорите, что они предали революцию… Ну, хорошо, мы предали. А вы, верные ее знаменосцы, — вы-то где же? Нас много, за нами стихия, а вы, — сколько вас?
«Да ты не шпион ли?» Один
дядя бородатый
печет картошку, мрачно говорит из-за костра: «А вы бы, землячки, пулю ему в брюхо, — было бы вернее».
Девочка принесла подарок
дяди домой, но старый дед молча взял из рук внучки деньги и бросил их в топившуюся
печь.