Неточные совпадения
Обнаруживала ли ими болеющая
душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих
ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул
душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
Сказав это, он вдруг смутился и побледнел: опять одно недавнее ужасное
ощущение мертвым холодом прошло по
душе его; опять ему вдруг стало совершенно ясно и понятно, что он сказал сейчас ужасную ложь, что не только никогда теперь не придется ему успеть наговориться, но уже ни об чем больше, никогда и ни с кем, нельзя ему теперь говорить. Впечатление этой мучительной мысли было так сильно, что он, на мгновение, почти совсем забылся, встал с места и, не глядя ни на кого, пошел вон из комнаты.
Кашель
задушил ее, но острастка пригодилась. Катерины Ивановны, очевидно, даже побаивались; жильцы, один за другим, протеснились обратно к двери с тем странным внутренним
ощущением довольства, которое всегда замечается, даже в самых близких людях, при внезапном несчастии с их ближним, и от которого не избавлен ни один человек, без исключения, несмотря даже на самое искреннее чувство сожаления и участия.
И как только он сказал это, опять одно прежнее, знакомое
ощущение оледенило вдруг его
душу: он смотрел на нее и вдруг в ее лице как бы увидел лицо Лизаветы.
Мрачное
ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждения вдруг сознательно сказались
душе его.
— Полно, папаша, полно, сделай одолжение! — Аркадий ласково улыбнулся. «В чем извиняется!» — подумал он про себя, и чувство снисходительной нежности к доброму и мягкому отцу, смешанное с
ощущением какого-то тайного превосходства, наполнило его
душу. — Перестань, пожалуйста, — повторил он еще раз, невольно наслаждаясь сознанием собственной развитости и свободы.
И в то же время, среди этой борьбы, сердце у него замирало от предчувствия страсти: он вздрагивал от роскоши грядущих
ощущений, с любовью прислушивался к отдаленному рокотанью грома и все думал, как бы хорошо разыгралась страсть в
душе, каким бы огнем очистила застой жизни и каким благотворным дождем напоила бы это засохшее поле, все это былие, которым поросло его существование.
Но… но были и другие
ощущения; одному из них особенно хотелось выделиться перед прочими и овладеть
душой моей, и, странно, это
ощущение тоже бодрило меня, как будто вызывало на что-то ужасно веселое.
На
душе моей было очень смутно, а целого не было; но некоторые
ощущения выдавались очень определенно, хотя ни одно не увлекало меня за собою вполне вследствие их обилия.
Какое-то новое и большое
ощущение нарождалось в
душе.
По крайней мере со мной, а с вами, конечно, и подавно, всегда так было: когда фальшивые и ненормальные явления и
ощущения освобождали
душу хоть на время от своего ига, когда глаза, привыкшие к стройности улиц и зданий, на минуту, случайно, падали на первый болотный луг, на крутой обрыв берега, всматривались в чащу соснового леса с песчаной почвой, — как полюбишь каждую кочку, песчаный косогор и поросшую мелким кустарником рытвину!
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в
душе Нехлюдова была буря. Он не понимал ничего из того, что ему говорили, отвечал невпопад и думал только о Катюше, вспоминая
ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни о чем другом не мог думать. Когда она входила в комнату, он, не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы не смотреть на нее.
Это замечательное описание дает
ощущение прикосновения если не к «тайне мира и истории», как претендует Розанов, то к какой-то тайне русской истории и русской
души.
Душа его была переполнена, но как-то смутно, и ни одно
ощущение не выделялось, слишком сказываясь, напротив, одно вытесняло другое в каком-то тихом, ровном коловращении.
Страшный кошмар мыслей и
ощущений кипел в его
душе.
Ракитин удивлялся на их восторженность и обидчиво злился, хотя и мог бы сообразить, что у обоих как раз сошлось все, что могло потрясти их
души так, как случается это нечасто в жизни. Но Ракитин, умевший весьма чувствительно понимать все, что касалось его самого, был очень груб в понимании чувств и
ощущений ближних своих — отчасти по молодой неопытности своей, а отчасти и по великому своему эгоизму.
Потом, за разговором, Смердяков на время позабылся, но, однако же, остался в его
душе, и только что Иван Федорович расстался с Алешей и пошел один к дому, как тотчас же забытое
ощущение вдруг быстро стало опять выходить наружу.
Тем не менее, несмотря на всю смутную безотчетность его душевного состояния и на все угнетавшее его горе, он все же дивился невольно одному новому и странному
ощущению, рождавшемуся в его сердце: эта женщина, эта «страшная» женщина не только не пугала его теперь прежним страхом, страхом, зарождавшимся в нем прежде при всякой мечте о женщине, если мелькала таковая в его
душе, но, напротив, эта женщина, которую он боялся более всех, сидевшая у него на коленях и его обнимавшая, возбуждала в нем вдруг теперь совсем иное, неожиданное и особливое чувство, чувство какого-то необыкновенного, величайшего и чистосердечнейшего к ней любопытства, и все это уже безо всякой боязни, без малейшего прежнего ужаса — вот что было главное и что невольно удивляло его.
Великое горе
души его поглощало все
ощущения, какие только могли зародиться в сердце его, и если только мог бы он в сию минуту дать себе полный отчет, то и сам бы догадался, что он теперь в крепчайшей броне против всякого соблазна и искушения.
Я почувствовал, как какая-то истома, какая-то тяжесть стала опускаться мне в ноги. Колени заныли, точно в них налили свинец.
Ощущение это знакомо всякому, кому случалось неожиданно чего-нибудь сильно испугаться. Но в то же время другое чувство, чувство, смешанное с любопытством, с благоговением к царственному грозному зверю и с охотничьей страстью, наполнило мою
душу.
Что я чувствовал, было не то смутное, еще недавно испытанное
ощущение всеобъемлющих желаний, когда
душа ширится, звучит, когда ей кажется, что она все понимает и все любит…
Итак, скажи — с некоторого времени я решительно так полон, можно сказать, задавлен
ощущениями и мыслями, что мне, кажется, мало того, кажется, — мне врезалась мысль, что мое призвание — быть поэтом, стихотворцем или музыкантом, alles eins, [все одно (нем.).] но я чувствую необходимость жить в этой мысли, ибо имею какое-то самоощущение, что я поэт; положим, я еще пишу дрянно, но этот огонь в
душе, эта полнота чувств дает мне надежду, что я буду, и порядочно (извини за такое пошлое выражение), писать.
Когда он уехал, в городе осталось несколько таинственно розданных, довольно невинных украинских брошюр, а в моей
душе — двойственное
ощущение. Мне казалось, что Пиотровский малый пустой и надутый ненужною важностью. Но это таилось где-то в глубине моего сознания и робело пробиться наружу, где все-таки царило наивное благоговение: такой важный, в очках, и с таким опасным поручением…
Это было глупо, но в этот вечер все мы были не очень умны. Наша маленькая усадьба казалась такой ничтожной под налетами бурной ночи, и в бесновании метели слышалось столько сознательной угрозы… Мы не были суеверны и знали, что это только снег и ветер. Но в их разнообразных голосах слышалось что-то, чему навстречу подымалось в
душе неясное, неоформленное, тяжелое
ощущение… В этой усадьбе началась и погибла жизнь… И, как стоны погибшей жизни, плачет и жалуется вьюга…
И я не делал новых попыток сближения с Кучальским. Как ни было мне горько видеть, что Кучальский ходит один или в кучке новых приятелей, — я крепился, хотя не мог изгнать из
души ноющее и щемящее
ощущение утраты чего-то дорогого, близкого, нужного моему детскому сердцу.
Как, однако, грубо наши слова выражают наши
ощущения… В
душе есть тоже много непонятного говора, который не выразить грубыми словами, как и речи природы… И это именно то, где
душа и природа составляют одно…
На
душе было
ощущение важной утраты, раскаяние, сожаление.
Сердце у меня сжималось, в груди все стояло
ощущение заливающей теплоты, в
душе болело сознание разлуки, такое сильное, точно я опять расстался с живым и близким мне человеком.
Все это я скорее чувствовал в глубине
души, как спутанный комок
ощущений, чем сознавал в таком оформленном виде.
Должно быть, во сне я продолжал говорить еще долго и много в этом же роде, раскрывая свою
душу и стараясь заглянуть в ее
душу, но этого я уже не запомнил. Помню только, что проснулся я с знакомыми
ощущением теплоты и разнеженности, как будто еще раз нашел девочку в серой шубке…
— Н — нет, — ответил я. Мне самому так хотелось найти свою незнакомку, что я бы с удовольствием пошел на некоторые уступки… Но… я бы не мог объяснить, что именно тут другое: другое было
ощущение, которым был обвеян мой сон. Здесь его не было, и в
душе подымался укор против всякого компромисса. — Не то! — сказал я со вздохом.
До сих пор в
душе моей, как аромат цветка, сохранилось особое
ощущение, которое я уносил с собой из квартиры Авдиева,
ощущение любви, уважения, молодой радости раскрывающегося ума и благодарности за эту радость…
Эпизод этот залег в моей памяти каким-то странным противоречием, и порой, глядя, как капитан развивает перед Каролем какой-нибудь новый план, а тот слушает внимательно и спокойно, — я спрашивал себя: помнит ли Кароль, или забыл? И если помнит, то винит ли капитана? Или себя? Или никого не винит, а просто носит в
душе беспредметную горечь и злобу? Ничего нельзя было сказать, глядя на суховатое морщинистое лицо, с колючей искоркой в глазах и с тонкими губами, сжатыми, точно от
ощущения уксуса и желчи…
Лачуги, заборы, землянки. Убогая лавочка, где когда-то Крыштанович на сомнительные деньги покупал булки… Шоссе с пешеходами, возами, балагулами, странниками… гулкий мост. Речка, где мы купались с моим приятелем. Врангелевская роща.
Ощущение особенной приятной боли мелькнуло в
душе. Как будто отрывалась и уплывала назад в первый еще раз так резко отграниченная полоска жизни.
Не скажу, чтобы впечатление от этого эпизода было в моей
душе прочно и сильно; это была точно легкая тень от облака, быстро тающего в ясный солнечный день. И если я все-таки отмечаю здесь это
ощущение, то не потому, что оно было сильно. Но оно было в известном тоне, и этой душевной нотке суждено было впоследствии зазвучать гораздо глубже и сильнее. Вскоре другие лица и другие впечатления совершенно закрыли самое воспоминание о маленькой еврейской принцессе.
В связи с описанной сценой мне вспоминается вечер, когда я сидел на нашем крыльце, глядел на небо и «думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в
душе вереницей образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это в конце концов по странной логике образов слилось в одно сильное
ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно стоит в моей памяти.
Сердце у меня тревожно билось, в груди еще стояло
ощущение теплоты и удара. Оно, конечно, скоро прошло, но еще и теперь я ясно помню ту смутную тревогу, с какой во сне я искал и не находил то, что мне было нужно, между тем как рядом, в спутанном клубке сновидений, кто-то плакал, стонал и бился… Теперь мне кажется, что этот клубок был завязан тремя «национализмами», из которых каждый заявлял право на владение моей беззащитной
душой, с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать…
Он чувствовал, как стены кабинета начинали его давить, что какое-то страшное
ощущение пустоты
душит его, что…
И странное дело — теперь он находил в своей
душе место для всех этих
ощущений.
Когда мы видим его таким, в
душе является
ощущение спокойствия и ясности.
Все эти темные представления мучили и не удовлетворяли. Они стоили больших усилий и были так неясны, что в общем он чувствовал лишь неудовлетворенность и тупую душевную боль, которая сопровождала все потуги больной
души, тщетно стремившейся восстановить полноту своих
ощущений.
И он только вспоминал впоследствии стройный аккорд, прозвучавший на мгновение в его
душе, — аккорд, в котором сплелись в одно целое все впечатления его жизни,
ощущение природы и живая любовь.
Но теперь, слушая хохла-дударя, она чувствовала, что вместе с ревностью к нему в ее
душе постепенно пробуждается
ощущение живой мелодии, а образ немецкой девицы тускнеет.
Все это сплеталось и звенело на фоне того особенного глубокого и расширяющего сердце
ощущения, которое вызывается в
душе таинственным говором природы и которому так трудно подыскать настоящее определение…
А Петр все молчал, приподняв кверху слепые глаза, и все будто прислушивался к чему-то. В его
душе подымались, как расколыхавшиеся волны, самые разнообразные
ощущения. Прилив неведомой жизни подхватывал его, как подхватывает волна на морском берегу долго и мирно стоявшую на песке лодку… На лице виднелось удивление, вопрос, и еще какое-то особенное возбуждение проходило по нем быстрыми тенями. Слепые глаза казались глубокими и темными.
В
душе Петра тоже было холодно и сумрачно. Темное чувство, которое еще в тот счастливый вечер поднималось из глубины
души каким-то опасением, неудовлетворенностью и вопросом, теперь разрослось и заняло в
душе место, принадлежавшее
ощущениям радости и счастья.
«Глаза, — сказал кто-то, — зеркало
души». Быть может, вернее было бы сравнить их с окнами, которыми вливаются в
душу впечатления яркого, сверкающего цветного мира. Кто может сказать, какая часть нашего душевного склада зависит от
ощущений света?
Вы узнаете меня, если вам скажу, что попрежнему хлопочу о журналах, — по моему настоянию мы составили компанию и получаем теперь кой-какие и политические и литературные листки. Вы смеетесь моей страсти к газетам и, верно, думаете, что мне все равно, как, бывало, прежде говаривали… Книгами мы не богаты — перечитываю старые; вообще мало занимаюсь, голова пуста. Нужно сильное потрясение,
душа жаждет
ощущений, все окружающее не пополняет ее, раздаются в ней элегические аккорды…
Побеседовал я мысленно с прежними однокашниками, почтил благодарностью тех, которые попечениями услаждали первые годы нашей жизни, и в
душе пожелал вам и им всем радостных
ощущений.
«В какие-нибудь пять-шесть часов разговора»вся
душа его открывается для новых
ощущений, и сердце его отдается все…