Неточные совпадения
Чичиков глядел на него пристально и думал: «Что ж? с этим, кажется, чиниться нечего». Не отлагая дела в дальний ящик, он объяснил
полковнику тут же, что так и так: имеется надобность вот в каких
душах, с совершеньем таких-то крепостей.
— Вижу, что ты к беседе по
душам не расположен, — проговорил он, усмехаясь. — А у меня времени нет растрясти тебя. Разумеется, я — понимаю: конспирация! Третьего дня Инокова встретил на улице, окликнул даже его, но он меня не узнал будто бы. Н-да. Между нами — полковника-то Васильева он ухлопал, — факт! Ну, что ж, — прощай, Клим Иванович! Успеха! Успехов желаю.
Это — не наша, русская бражка, возбуждающая лирическую чесотку
души, не варево князя Кропоткина, графа Толстого,
полковника Лаврова и семинаристов, окрестившихся в социалисты, с которыми приятно поболтать, — нет!
Против горсти ученых, натуралистов, медиков, двух-трех мыслителей, поэтов — весь мир, от Пия IX «с незапятнанным зачатием» до Маццини с «республиканским iddio»; [богом (ит.).] от московских православных кликуш славянизма до генерал-лейтенанта Радовица, который, умирая, завещал профессору физиологии Вагнеру то, чего еще никому не приходило в голову завещать, — бессмертие
души и ее защиту; от американских заклинателей, вызывающих покойников, до английских полковников-миссионеров, проповедующих верхом перед фронтом слово божие индийцам.
Полковник был от
души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот, в самом деле, оказался ужасным шалуном: несмотря на то, что все-таки был не дома, а в гостях, он успел уже слазить на все крыши, отломил у коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку и, наконец, обжег себе в кузнице страшно руку.
Обратились к его формуляру. Там значилось:"
Полковник Варнавинцев из дворян Вологодской губернии, вдов, имеет дочь Лидию; за ним состоит родовое имение в Тотемском уезде, в количестве 14-ти
душ, при 500 десятинах земли".
Полковник у нас был отважной
души и любил из себя Суворова представлять, все, бывало, «помилуй бог» говорил и своим примером отвагу давал.
Наш барин,
полковник, — дай бог ему здравия — всю нашу Капитоновку, свою вотчину, Фоме Фомичу пожертвовать хочет: целые семьдесят
душ ему выделяет.
— Да,
полковник, да! именно так будет, потому что так должно быть. Завтра же ухожу от вас. Рассыпьте ваши миллионы, устелите весь путь мой, всю большую дорогу вплоть до Москвы кредитными билетами — и я гордо, презрительно пройду по вашим билетам; эта самая нога,
полковник, растопчет, загрязнит, раздавит эти билеты, и Фома Опискин будет сыт одним благородством своей
души! Я сказал и доказал! Прощайте,
полковник. Про-щай-те,
полковник!..
— Знаете ли, знаете ли, что он сегодня сделал? — кричит, бывало, Фома, для большего эффекта выбрав время, когда все в сборе. — Знаете ли,
полковник, до чего доходит ваше систематическое баловство? Сегодня он сожрал кусок пирога, который вы ему дали за столом, и, знаете ли, что он сказал после этого? Поди, сюда, поди сюда, нелепая
душа, поди сюда, идиот, румяная ты рожа!..
Воля ваша,
полковник, вы можете сыскать себе прихлебателей, лизоблюдов, партнеров, можете даже их выписывать из дальних стран и тем усиливать свою свиту, в ущерб прямодушию и откровенному благородству
души; но никогда Фома Опискин не будет ни льстецом, ни лизоблюдом, ни прихлебателем вашим!
— Гм! сомневаюсь. Вероятно, какой-нибудь современный осел, навьюченный книгами.
Души в них нет,
полковник, сердца в них нет! А что и ученость без добродетели?
Не могу умолчать и об разговоре с губернским
полковником. Впустивши его в кабинет, Митенька даже счел за надобное притворить за ним дверь поплотнее и вообще, кажется, предположил себе всласть отвести
душу беседой с этим сановником.
— Господин мой юнкер, значит, еще не офицер. А звание — то имеет себе больше генерала — большого лица. Потому что не только наш
полковник, а сам царь его знает, — гордо объяснил Ванюша. — Мы не такие, как другая армейская голь, а наш папенька сам сенатор; тысячу, больше
душ мужиков себе имел и нам по тысяче присылают. Потому нас всегда и любят. А то пожалуй и капитан, да денег нет. Что проку-то?..
— Дал он мне хину в облатке, а я её разжевал. Во рту — горечь нестерпимая, в
душе — бунт. Чувствую, что упаду, если встану на ноги. Тут
полковник вмешался, велел меня отправить в часть, да, кстати, и обыск кончился. Прокурор ему говорит: «Должен вас арестовать…» — «Ну, что же, говорит, арестуйте! Всякий делает то, что может…» Так это он просто сказал — с улыбкой!..
Все знали, что у него триста незаложенных
душ, да еще, в придачу, на несколько тысяч ломбардных билетов; сверх того, он был
полковник в отставке.
Да, кстати сказать, что этот господин
полковник не то, что пан
полковник: нет той важности, нет амбиции, гонору; ездит один
душою на паре лошадей, без конвою, без сурм и бубен; не только сиди, хоть ложись при нем, он слова не скажет и даже терпеливо сносит, когда противоречат ему.
Полковник благодарно обнял и звучным поцелуем от
души облобызал своего глубокотонкого и политичноумного советника. Недаром оба они называли себя цеглой велькего будованя [Cegla — кирпич. Wielkie budovanie — великое строение, — стародавний, специальный термин для обозначения конспиратной деятельности польской справы. Возник он первоначально от «белых».].
Генерал ничего не ответил, но в
душе был согласен с опытным
полковником: все это по внешности действительно казалось бунтом весьма значительных размеров, тогда как на самом деле оставалось все-таки одно лишь великое обоюдное недоразумение.
Хвалынцеву стало как-то скверно на
душе от всех этих разговоров, так что захотелось просто плюнуть и уйти, но он понимал в то же время свое двусмысленное и зависимое положение в обществе деликатно арестовавшего его
полковника и потому благоразумно воздержался от сильных проявлений своего чувства.
— Ни единого, — отвечал солдат. — Барыня у него года три померла, и не слышно, чтоб у него какие сродники были. Разве что дальние, седьма вода на киселе. Барыниных сродников много. Так те поляки, полковник-от полячку за себя брал, и веры не нашей была… А ничего — добрая тоже
душа, и жили между собой согласно… Как убивался тогда
полковник, как хоронил ее, — беда!
Сравнение с армией, которое сделал
полковник, прелестно и делает честь его высокому уму; призыв к гражданскому чувству говорит о благородстве его
души, но не надо забывать, что гражданин в каждом отдельном индивидууме тесно связан с христианином…
Больше ничего не может сказать Саша. Он выходит из кабинета и опять садится на стул у двери. Сейчас он охотно бы ушел совсем, но его
душит ненависть и ему ужасно хочется остаться, чтобы оборвать
полковника, сказать ему какую-нибудь дерзость. Он сидит и придумывает, что бы такое сильное и веское сказать ненавистному дяде, а в это время в дверях гостиной, окутанная сумерками, показывается женская фигура. Это жена
полковника. Она манит к себе Сашу и, ломая руки, плача, говорит...
Генерал назвал меня злодеем, хлопнул дверью и ушел. Я побежал к свояченице, — та меня побранила (за что!). Кончилось тем, что генерал «акт разорвал», а
полковнику, отравившему
душу его сына, исходатайствовал за эти труды «чин генерал-лейтенанта»… Какая злая насмешка над самим собою, и как, значит, несправедливы те, которые думают, что такие оскорбительные издевательства стали случаться будто только в наше многовиновное время.
Гренадерская рота Преображенского полка получила название «лейб-кампании», капитаном которой была сама императрица, капитан-поручик в этой роте равнялся полному генералу, поручик — генерал-лейтенантам, подпоручик — генерал-майорам, прапорщик —
полковнику, сержант — подполковникам, капрал — капитанам, унтер-офицеры, капралы и рядовые были пожалованы в потомственные дворяне; в гербы их внесена надпись «за ревность и верность», все они получили деревни и некоторые с очень значительным числом
душ.
Вскоре прибыл великий князь Константин Павлович, и с ним все генералы и некоторые из
полковников. Генерал Багратион вместе с прибывшими вернулся в палатку фельдмаршала. Последний встретил их поклоном, закрыл глаза, задумался, собираясь, видимо, с силами высказать то, что было у него на
душе.
— По… поми… лосердуйте, господин барон фон… господин
полковник… господин цейгмейстер!.. — произносил жалобно Фриц. — Уф! я задыхаюсь… отнимите немного вашу ручку… я ничем не виноват, вы видели сами: я прислуживал вам же. Отпустите
душу на покаяние.