Неточные совпадения
Он считал Россию погибшею страной, в роде Турции, и правительство России столь
дурным, что никогда не позволял себе даже серьезно критиковать действия правительства, и вместе с тем служил и был образцовым дворянским предводителем и в
дорогу всегда надевал с кокардой и с красным околышем фуражку.
Дороги не лучше и не могут быть лучше; лошади мои везут меня и по
дурным.
— Берегитесь! — закричал я ему, — не падайте заранее; это
дурная примета. Вспомните Юлия Цезаря!? [По преданию, Юлий Цезарь оступился по
дороге в сенат, где был убит заговорщиками.]
На третьей станции мы встретили его на самой
дурной части
дороги.
Дорога некоторое время шла
дурная, по размытым дождями оврагам и буеракам, посреди яркой зелени кустов и крупной травы.
С тех пор они оба развратились: он — военной службой,
дурной жизнью, она — замужеством с человеком, которого она полюбила чувственно, но который не только не любил всего того, что было когда-то для нее с Дмитрием самым святым и
дорогим, но даже не понимал, что это такое, и приписывал все те стремления к нравственному совершенствованию и служению людям, которыми она жила когда-то, одному, понятному ему, увлечению самолюбием, желанием выказаться перед людьми.
Нехлюдову приятно было теперь вспомнить всё это; приятно было вспомнить, как он чуть не поссорился с офицером, который хотел сделать из этого
дурную шутку, как другой товарищ поддержал его и как вследствие этого ближе сошелся с ним, как и вся охота была счастливая и веселая, и как ему было хорошо, когда они возвращались ночью назад к станции железной
дороги.
Дурной поступок только накатывает
дорогу к
дурным поступкам;
дурные же мысли неудержимо влекут по этой
дороге.
Встретить на
дороге покойника —
дурная примета.
— Верочка, друг мой, ты упрекнула меня, — его голос дрожал, во второй раз в жизни и в последний раз; в первый раз голос его дрожал от сомнения в своем предположении, что он отгадал, теперь дрожал от радости: — ты упрекнула меня, но этот упрек мне
дороже всех слов любви. Я оскорбил тебя своим вопросом, но как я счастлив, что мой
дурной вопрос дал мне такой упрек! Посмотри, слезы на моих глазах, с детства первые слезы в моей жизни!
— Они здесь, в груди моей, а получены под Карсом, и в
дурную погоду я их ощущаю. Во всех других отношениях живу философом, хожу, гуляю, играю в моем кафе, как удалившийся от дел буржуа, в шашки и читаю «Indеpendance». [«Независимость» (фр.).] Но с нашим Портосом, Епанчиным, после третьегодней истории на железной
дороге по поводу болонки, покончено мною окончательно.
Дурное настроение Нюрочки прошло сейчас же, и она с любопытством смотрела по сторонам
дороги, где мелькал лес и покосы.
— Ты как будто на него сердишься, Ваня? А какая, однако ж, я
дурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед тобой ничего не скрываю. Ах, Ваня, друг ты мой
дорогой! Вот если я буду опять несчастна, если опять горе придет, ведь уж ты, верно, будешь здесь подле меня; один, может быть, и будешь! Чем заслужу я тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..
Мы переехали в город. Не скоро я отделался от прошедшего, не скоро принялся за работу. Рана моя медленно заживала; но собственно против отца у меня не было никакого
дурного чувства. Напротив: он как будто еще вырос в моих глазах… пускай психологи объяснят это противоречие, как знают. Однажды я шел по бульвару и, к неописанной моей радости, столкнулся с Лушиным. Я его любил за его прямой и нелицемерный нрав, да притом он был мне
дорог по воспоминаниям, которые он во мне возбуждал. Я бросился к нему.
Теперь, когда я окончательно сжился с «
дурным обществом», грустная улыбка Маруси стала мне почти так же
дорога, как улыбка сестры; но тут никто не ставил мне вечно на вид мою испорченность, тут не было ворчливой няньки, тут я был нужен, — я чувствовал, что каждый раз мое появление вызывает румянец оживления на щеках девочки. Валек обнимал меня, как брата, и даже Тыбурций по временам смотрел на нас троих какими-то странными глазами, в которых что-то мерцало, точно слеза.
— Ах, chere madame! [
дорогая мадам! (франц.)] — объяснила она, — что же в этой теме
дурного — решительно не понимаю! Ну, прыгал ваш ангелочек по лестнице… ну, оступился… попортил ножку… разумеется, не сломал — о, сохрани бог! — а только попортил… После этого должен был несколько дней пролежать в постели, манкировать уроки… согласитесь, разве все это не может случиться?
—
Дорогая моя… — говорил он отрывисто, и в голосе его слышалась мучительная, слепая, томная страсть. —
Дорогая… Я хочу вам помочь… вместо горничной… Нет! Нет!.. Не подумайте чего-нибудь
дурного… Какая у вас грудь… Какое тело…
Вот смотри же ты, пожалуйста: от лошадей идол сам себе получил
дурную смерть на
дороге, об вечерней поре.
Постоялка отрицательно качала головой — это с ещё большей силою будило в нём суровые воспоминания. Горячась, он размахивал в воздухе рукою, точно очищал
дорогу всему
дурному и злому, что издали шло на него тёмною толпою, и, увлекаясь, говорил ей, как на исповеди...
Физически здоровый, Фома покупал их,
дорогих и дешевых, красивых и
дурных, дарил им большие деньги, менял их чуть не каждую неделю и в общем — относился к ним лучше, чем к мужчинам.
— Только до утра как-нибудь перебьетесь, ночуем у меня, живу близко. Да не подумайте чего-нибудь
дурного: ведь мы только выручить вас хотим, благо счастливый случай представился, мы люди порядочные, известные. Я приказчик купца Полякова, вот этот — мой товарищ, а они, — говорил гигант, показывая на поддевку, — на железной
дороге в артельщиках состоят.
Надобно было проехать верст тридцать по проселочной, весьма
дурной и лесистой
дороге.
— Эх я,
дурень! — вскричал мужик. — Эй, Варюха, я, бишь, и забыл, вот поглядь-кось, поглядь — ишь, какую штуку поднял я на
дороге… погляди… — Сказав это, он выложил на стол платок, стараясь утешить бабу. — Иду по задам, гляжу, никого нет, а он вот висит на кусте, как словно зацепился…
После чая рассказывали сны и толковали их: видеть реку означало близкую
дорогу, вши и грязь предвещали неожиданные деньги, мертвец —
дурную погоду.
Моряк выслал шесть, и мера эта оказалась вовсе не излишней; от сильного мороза и слабых тулупов две лучшие кормилицы, отправленные на пятый день после родов, простудились, и так основательно, что потом, сколько их старуха птичница не окуривала калганом и сабуром, все-таки водяная сделалась; у третьей на
дороге с ребенком родимчик приключился, вероятно от
дурного глаза, и, несмотря на чистый воздух и прочие удобства зимнего пути, в пошевнях он умер, не доезжая Реполовки, где обыкновенно липовские останавливались; так как у матери от этого молоко поднялось в голову, то она и оказалась не способною кормить грудью.
«Вот это так кукла налетела… — думал брат Ираклий по
дороге. — И дернуло меня тогда ей письмо написать про Михайла Петровича… Ох, грехи, грехи! А все виноват
дурень Егорка… Ну, зачем он ей отдал мое письмо?»
Отец хотел уехать в Казань, да побоялся нас, детей, везти с собой, потому что погода была холодная и
дороги дурные.
Кто-то осторожно постучался в мое окно. Домишко, в котором я жил, стоял по
дороге одним из крайних, и стук в окно приходилось мне слышать нередко, в особенности в
дурную погоду, когда проезжие искали ночлега. На сей раз стучались ко мне не проезжие. Пройдя к окну и дождавшись, когда блеснет молния, я увидел темный силуэт какого-то высокого и тонкого человека. Он стоял перед окном и, казалось, ежился от холода. Я отворил окно.
— Насчет раскаянии мнения различны; но я не нахожу никакой пользы в том, чтобы порочный человек, сознав свои
дурные дела, сидел бы и все смотрел на свой живот, как это делают какие-то чудаки в Индии. У очень многих людей в их прошедшем есть порядочное болото, но что же пользы возиться в этом болоте? Лучше поскорее встать да отряхнуться и идти доброй
дорогой.
Милый,
дорогой отец! Я никогда не отплачу тебе такою же бесконечной, беззаветной любовью, какой ты окружил меня. Я
дурная, злая девочка! Я это знаю… Мне никогда не быть похожей на ту, которая была твоим утешением, никогда я не заменю тебе маленькой, давно умершей кузины, сходство с которой ты находишь во мне…
— Дурочка твоя Феня! — задумчиво произнесла Дуня и с явным обожаньем взглянула на подругу. — А для меня ты
дороже стала еще больше после болезни. Тебя я люблю, а не красоту твою. И больная, худая, бледная ты мне во сто крат еще ближе, роднее. Жальче тогда мне тебя. Ну вот, словно вросла ты мне в сердце. И спроси кто-нибудь меня, красивая ты либо
дурная, ей-богу же, не сумею рассказать! — со своей застенчивой милой улыбкой заключила простодушно девочка.
— Нет! Нет! Ни за что! Там ждут побои и муки, a здесь, кто знает, может быть, я встречу кого-нибудь, кто укажет мне
дорогу на вокзал. Упрошу посадить меня в поезд и довезти до нашего города, где пансион. A оттуда к маме! К милой,
дорогой маме, чтобы уж никогда не разлучаться с ней, никогда не огорчать ее
дурными, злыми выходками… Никогда! Ты слышишь, Господи! — прошептали посиневшие от холода губы девочки, и она подняла исполненный мольбы взор к небу.
И Нина Владимировна рассказала мне все, что перенесла её маленькая, сначала непослушная и
дурная, a потом в конце исправившаяся милая дочурка, сообщила мне ту самую историю, которую я рассказала вам, мои маленькие
дорогие читателя.
Коромыслов. Нет,
дорогая, не шучу. У меня есть
дурное правило: никогда не отказываться от женщины, которая сама идет ко мне в руки. Плохое правило, что и говорить, но ведь я и не выдаю себя за святого. Плохо, плохо, что и говорить.
— А можете и не ездить, такая же будете, — вышел в это время из кабинета князь, находившийся с самого раннего утра в
дурном расположении духа. — Стану ли я для всяких ваших проходимиц или, как они теперь называются, курсисток
дорогих лошадей гонять. Заведите своих да и катайтесь сколько угодно.
"Что же? — с тихой грустью подумал он. — Мать сумеет выходить ее; я слишком бывал придирчив, говоря Аннушке, что она —
дурная мать, а вон ведь ребенок как старательно вымыт, причесан, одет. Выйдет Аннушка замуж, успокоится, станет ей и Настенька
дороже; теперь этот ребенок — живая память ее стыда… потому она и суха с ней".
Начало путешествия было неблагоприятно. Открылся, или, вернее, уверили государыню, что был открыт заговор. Многие лица из свиты прямо с
дороги отправлены были в ссылку. Благодаря этому Елизавета Петровна сначала была в очень
дурном расположении духа, но туча разошлась
дорогой, и уже в Малороссии рассеялись последние следы бури.
— Ты,
дорогой мой, схватываешь мои мысли, как любовник взгляд своей любезной. Государыня не надышит на девчонку; лелеет ее, как дитя свое, бережет от
дурного глаза, видит в ней свое утешение, любимую игрушку; а тут… сам демон в образе Волынского обезобразит, искомкает это сокровище.
— Я не желаю компрометировать ни тебя, ни себя, — заметил он ей, — не все поймут то горячее чувство, которое я питаю к тебе, а догадавшись о нашей связи, могут истолковать ее в
дурную сторону для тебя и особенно для меня. Люди злы, а нам с ними жить. Мне даже делать между ними карьеру. Если ты любишь меня, то наша связь останется по-прежнему тайной. Поверь мне, что это даже пикантнее. При настоящей полной моей и твоей свободе тайна ни чуть ни стеснительна. Мы над нею господа. Так ли, моя
дорогая?
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и
дорогах; в то время, когда ораторские таланты так быстро развились в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия; в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и
дурное поведение многих чиновников; в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как называли в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств, в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге.