Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я —
нет, как я, старый
дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Хлестаков. Я с тобою,
дурак, не хочу рассуждать. (Наливает суп и ест.)Что это за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу
нет, только воняет. Я не хочу этого супу, дай мне другого.
Осклабился, товарищам
Сказал победным голосом:
«Мотайте-ка на ус!»
Пошло, толпой подхвачено,
О крепи слово верное
Трепаться: «
Нет змеи —
Не будет и змеенышей!»
Клим Яковлев Игнатия
Опять ругнул: «
Дурак же ты!»
Чуть-чуть не подрались!
И Левину смутно приходило в голову, что не то что она сама виновата (виноватою она ни в чем не могла быть), но виновато ее воспитание, слишком поверхностное и фривольное («этот
дурак Чарский: она, я знаю, хотела, но не умела остановить его»), «Да, кроме интереса к дому (это было у нее), кроме своего туалета и кроме broderie anglaise, у нее
нет серьезных интересов.
— Вы думаете: «
Дурак,
дурак этот Петух! зазвал обедать, а обеда до сих пор
нет». Будет готов, почтеннейший. Не успеет стриженая девка косы заплесть, как он поспеет.
— Партии
нет возможности оканчивать, — говорил Чичиков и заглянул в окно. Он увидел свою бричку, которая стояла совсем готовая, а Селифан ожидал, казалось, мановения, чтобы подкатить под крыльцо, но из комнаты не было никакой возможности выбраться: в дверях стояли два дюжих крепостных
дурака.
Логики
нет никакой в мертвых душах; как же покупать мертвые души? где ж
дурак такой возьмется? и на какие слепые деньги станет он покупать их? и на какой конец, к какому делу можно приткнуть эти мертвые души? и зачем вмешалась сюда губернаторская дочка?
Кабанов. Что ж мне, разорваться, что ли!
Нет, говорят, своего-то ума. И, значит, живи век чужим. Я вот возьму да последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как с
дураком, и нянчится.
Дико́й. Да что ты ко мне лезешь со всяким вздором! Может, я с тобой и говорить-то не хочу. Ты должен был прежде узнать, в расположении я тебя слушать,
дурака, или
нет. Что я тебе — ровный, что ли? Ишь ты, какое дело нашел важное! Так прямо с рылом-то и лезет разговаривать.
Вот еще какие земли есть! Каких-то, каких-то чудес на свете
нет! А мы тут сидим, ничего не знаем. Еще хорошо, что добрые люди есть; нет-нет да и услышишь, что на белом свету делается; а то бы так
дураками и померли.
— Я — не лгу! Я жить хочу. Это — ложь?
Дурак! Разве люди лгут, если хотят жить? Ну? Я — богатый теперь, когда ее убили. Наследник. У нее никого
нет. Клим Иванович… — удушливо и рыдая закричал он. Голос Тагильского заглушил его...
— Революционер — тоже полезен, если он не
дурак. Даже — если глуп, и тогда полезен, по причине уродливых условий русской жизни. Мы вот все больше производим товаров, а покупателя —
нет, хотя он потенциально существует в количестве ста миллионов. По спичке в день — сто миллионов спичек, по гвоздю — сто миллионов гвоздей.
— Недавно один
дурак в лицо мне брякнул: ваша ставка на народ — бита, народа —
нет, есть только классы. Юрист, второго курса. Еврей. Классы! Забыл, как недавно сородичей его классически громили…
—
Нет, — возразил Дронов. —
Дуракам — легко живется, а мне трудно.
— Камень —
дурак. И дерево —
дурак. И всякое произрастание — ни к чему, если
нет человека. А ежели до этого глупого материала коснутся наши руки, — имеем удобные для жилья дома, дороги, мосты и всякие вещи, машины и забавы, вроде шашек или карт и музыкальных труб. Так-то. Я допрежде сектантом был, сютаевцем, а потом стал проникать в настоящую философию о жизни и — проник насквозь, при помощи неизвестного человека.
—
Нет! — крикнул Дронов. — Честному человеку — не предложат! Тебе — предлагали? Ага! То-то!
Нет, он знал, с кем говорит, когда говорил со мной, негодяй! Он почувствовал: человек обозлен, ну и… попробовал. Поторопился,
дурак! Я, может быть, сам предложил бы…
— Ага, эта — вы? Опять — вы?
Нет, я не
дурак. Бумаги дайте… я жаловаться буду. Губернатору.
—
Нет, они — отлично понимают, что народ —
дурак, — заговорил он негромко, улыбаясь в знакомую Климу курчавенькую бороду. — Они у нас аптекаря, пустяками умеют лечить.
— Любопытна слишком. Ей все надо знать — судоходство, лесоводство. Книжница. Книги портят женщин. Зимою я познакомился с водевильной актрисой, а она вдруг спрашивает: насколько зависим Ибсен от Ницше? Да черт их знает, кто от кого зависит! Я — от
дураков. Мне на днях губернатор сказал, что я компрометирую себя, давая работу политическим поднадзорным. Я говорю ему: Превосходительство! Они относятся к работе честно! А он: разве, говорит, у нас, в России,
нет уже честных людей неопороченных?
—
Нет, вы подумайте: XIX век мы начали Карамзиным, Пушкиным, Сперанским, а в XX у нас — Гапон, Азеф, Распутин… Выродок из евреев разрушил сильнейшую и, так сказать, национальную политическую партию страны, выродок из мужиков,
дурак деревенских сказок, разрушает трон…
— Был проповедник здесь, в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень —
дурак, дерево —
дурак, и бог —
дурак! Я тогда молчал. «Врешь, думаю, Христос — умен!» А теперь — знаю: все это для утешения! Все — слова. Христос тоже — мертвое слово. Правы отрицающие, а не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего
нет, кроме великого горя человеческого. Остальное — дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!
«Этот
дурак все-таки не потерял надежды видеть меня шпионом. Долганов, несомненно, удрал. Против меня у жандарма, наверное, ничего
нет, кроме желания сделать из меня шпиона».
Бальзаминов. Еще бы! На что мне теперь ум? A давеча, маменька, обидно было, как денег-то
нет, да и ума-то
нет, говорят, А теперь пускай говорят, что
дурак: мне все одно.
— Как можно говорить, чего
нет? — договаривала Анисья, уходя. — А что Никита сказал, так для
дураков закон не писан. Мне самой и в голову-то не придет; день-деньской маешься, маешься — до того ли? Бог знает, что это! Вот образ-то на стене… — И вслед за этим говорящий нос исчез за дверь, но говор еще слышался с минуту за дверью.
—
Нет, не оставлю! Ты меня не хотел знать, ты неблагодарный! Я пристроил тебя здесь, нашел женщину-клад. Покой, удобство всякое — все доставил тебе, облагодетельствовал кругом, а ты и рыло отворотил. Благодетеля нашел: немца! На аренду имение взял; вот погоди: он тебя облупит, еще акций надает. Уж пустит по миру, помяни мое слово!
Дурак, говорю тебе, да мало
дурак, еще и скот вдобавок, неблагодарный!
— И порядка больше, — продолжал Тарантьев, — ведь теперь скверно у тебя за стол сесть! Хватишься перцу —
нет, уксусу не куплено, ножи не чищены; белье, ты говоришь, пропадает, пыль везде — ну, мерзость! А там женщина будет хозяйничать: ни тебе, ни твоему
дураку, Захару…
—
Нет,
нет, — перебил он и торопливо поерошил голову, — не говорите этого. Лучше назовите меня
дураком, но я честный, честный, честный! Я никому не позволю усомниться… Никто не смеет!
— Какой я
дурак был, если это правда! Да
нет, быть не может!
— Не бойтесь! Я сказал, что надежды могли бы разыграться от взаимности, а ее ведь…
нет? — робко спросил он и пытливо взглянул на нее, чувствуя, что, при всей безнадежности, надежда еще не совсем испарилась из него, и тут же мысленно назвал себя
дураком.
—
Нет, не
дурак, а слабый, любящий до слепоты. И вот — его семейное счастье!
— Ах Боже мой! Ох, тошно мне! — закружилась и заметалась она по комнате. — И они там с ним распоряжаются! Эх, грозы-то
нет на
дураков! И с самого с утра? Ай да Анна Андреевна! Ай да монашенка! А ведь та-то, Милитриса-то, ничего-то ведь и не ведает!
— Non, il est impayable, [
Нет, он бесподобен,] — обратилась графиня Катерина Ивановна к мужу. — Он мне велит итти на речку белье полоскать и есть один картофель. Он ужасный
дурак, но всё-таки ты ему сделай, что он тебя просит. Ужасный оболтус, — поправилась она. — А ты слышал: Каменская, говорят, в таком отчаянии, что боятся за ее жизнь, — обратилась она к мужу, — ты бы съездил к ней.
— Да, я думаю. Но теперь губернатора
нет, правит должностью виц. Но это такой дремучий
дурак, что вы с ним едва ли что сделаете.
—
Нет, не глупости… Ха-ха!..
Нет, какого
дурака Привалов-то разыграл… а?.. Ведь он сильно приударил за тобой, — я знаю и не претендую… А как сия история совершилась… Ты помнишь своего-то дядюшку, Оскара Филипыча? Ну, я от него сегодня телеграмму получил…
— Вы хотите меня по миру пустить на старости лет? — выкрикивал Ляховский бабьим голосом. —
Нет,
нет,
нет… Я не позволю водить себя за нос, как старого
дурака.
— А почем я знаю, про какого? Теперь у них до вечера крику будет. Я люблю расшевелить
дураков во всех слоях общества. Вот и еще стоит олух, вот этот мужик. Заметь себе, говорят: «Ничего
нет глупее глупого француза», но и русская физиономия выдает себя. Ну не написано ль у этого на лице, что он
дурак, вот у этого мужика, а?
— И верю, что веришь и искренно говоришь. Искренно смотришь и искренно говоришь. А Иван
нет. Иван высокомерен… А все-таки я бы с твоим монастырьком покончил. Взять бы всю эту мистику да разом по всей русской земле и упразднить, чтоб окончательно всех
дураков обрезонить. А серебра-то, золота сколько бы на монетный двор поступило!
— Как пропах? Вздор ты какой-нибудь мелешь, скверность какую-нибудь хочешь сказать. Молчи,
дурак. Пустишь меня, Алеша, на колени к себе посидеть, вот так! — И вдруг она мигом привскочила и прыгнула смеясь ему на колени, как ласкающаяся кошечка, нежно правою рукой охватив ему шею. — Развеселю я тебя, мальчик ты мой богомольный!
Нет, в самом деле, неужто позволишь мне на коленках у тебя посидеть, не осердишься? Прикажешь — я соскочу.
Кричит: «
Нет! меня вам не провести!
нет, не на того наткнулись! планы сюда! землемера мне подайте, христопродавца подайте сюда!» — «Да какое, наконец, ваше требование?» — «Вот
дурака нашли! эка! вы думаете: я вам так-таки сейчас мое требование и объявлю?..
нет, вы планы сюда подайте, вот что!» А сам рукой стучит по планам.
— Ну, что же вы? — заговорил опять г. Пеночкин, — языков у вас
нет, что ли? Сказывай ты, чего тебе надобно? — прибавил он, качнув головой на старика. — Да не бойся,
дурак.
— Аз, буки, веди; да ну же,
дурак, — говорил сиплый голос, — аз, буки, веди, глаголь… да
нет! глаголь, добро, есть! есть!.. Ну же,
дурак!
Племянник, вместо того чтобы приезжать, приходил, всматривался в людей и, разумеется, большею частию оставался недоволен обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в другом — мать семейства хороша, отец
дурак, в третьем наоборот, и т. д., в иных и можно бы жить, да условия невозможные для Верочки; или надобно говорить по — английски, — она не говорит; или хотят иметь собственно не гувернантку, а няньку, или люди всем хороши, кроме того, что сами бедны, и в квартире
нет помещения для гувернантки, кроме детской, с двумя большими детьми, двумя малютками, нянькою и кормилицею.
«Не любит она меня, — думал про себя, повеся голову, кузнец. — Ей все игрушки; а я стою перед нею как
дурак и очей не свожу с нее. И все бы стоял перед нею, и век бы не сводил с нее очей! Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит! Но
нет, ей и нужды
нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я ее так люблю, как ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить».
Но по тем сечением обычным,
Как секут повсюду
дураков,
А таким, какое счел приличным
Николай Иваныч Пирогов.
Я б хотел, чтоб для меня собрался
Весь педагогический совет
И о том чтоб долго препирался,
Сечь меня за Лютера, иль
нет…
Некоторое время я бродил ощупью по книге, натыкаясь, точно на улице, на целые вереницы персонажей, на их разговоры, но еще не схватывая главного: струи диккенсовского юмора. Передо мною промелькнула фигурка маленького Павла, его сестры Флоренсы, дяди Смоля, капитана Тудля с железным крючком вместо руки…
Нет, все еще неинтересно… Тутс с его любовью к жилетам…
Дурак… Стоило ли описывать такого болвана?..
— Ах ты, шайтан! — ругался Шахма, ощупывая опустевшую пазуху и делая гримасы. — Ну, шайтан!.. Левая нога, правая нога, и
нет ничего, а старый Шахма
дурак.
— Так ему, старому
дураку, Никола и станет дома продавать, —
нет у него, Николы-батюшки, никакого дела лучше-то!
— Со всячинкой. При помещиках лучше были; кованый был народ. А теперь вот все на воле, — ни хлеба, ни соли! Баре, конечно, немилостивы, зато у них разума больше накоплено; не про всех это скажешь, но коли барин хорош, так уж залюбуешься! А иной и барин, да
дурак, как мешок, — что в него сунут, то и несет. Скорлупы у нас много; взглянешь — человек, а узнаешь, — скорлупа одна, ядра-то
нет, съедено. Надо бы нас учить, ум точить, а точила тоже
нет настоящего…