Неточные совпадения
Вронский, не отвечая, глядел на
товарища,
думая о другом.
Вдруг, что ж ты
думаешь, Азамат? во мраке слышу, бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами
о землю; я узнал голос моего Карагёза; это был он, мой
товарищ!..
Он тщательно скрывал от своих
товарищей эти движения страстной юношеской души, потому что в тогдашний век было стыдно и бесчестно
думать козаку
о женщине и любви, не отведав битвы.
Климу казалось, что Борис никогда ни
о чем не
думает, заранее зная, как и что надобно делать. Только однажды, раздосадованный вялостью
товарищей, он возмечтал...
— Не заставляй
думать, будто ты сожалеешь
о том, что помешал
товарищу убить себя.
Самгин чувствовал себя несколько неловко. Прейс, видимо, считал его посвященным в дела Кутузова, а Кутузов так же
думал о Прейсе. Он хотел спросить: не мешает ли
товарищам, но любопытство запретило ему сделать это.
Ругаясь, он
подумал о том, как цинично могут быть выражены мысли, и еще раз пожалел, что избрал юридический факультет. Вспомнил
о статистике Смолине, который оскорбил
товарища прокурора, потом
о длинном языке Тагильского.
Через полчаса, когда Тушар вышел из классной, я стал переглядываться с
товарищами и пересмеиваться; конечно, они надо мною смеялись, но я
о том не догадывался и
думал, что мы смеемся оттого, что нам весело.
— Не знаю, успею ли, — отвечал Нехлюдов,
думая только
о том, как бы ему отделаться от
товарища, не оскорбив его. — Ты зачем же здесь? — спросил он.
Внутренний результат дум
о «ложном положении» был довольно сходен с тем, который я вывел из разговоров двух нянюшек. Я чувствовал себя свободнее от общества, которого вовсе не знал, чувствовал, что, в сущности, я оставлен на собственные свои силы, и с несколько детской заносчивостью
думал, что покажу себя Алексею Николаевичу с
товарищами.
Я сидел ровно, вытянувшись и, по обыкновению,
думая о чем-то постороннем, как вдруг сидевший рядом со мной
товарищ толкнул меня локтем и указал на дверь.
Оказалось, что реформа, запретившая оставаться более двух лет в одном классе, застигла его продолжительную гимназическую карьеру только на второй ступени. Богатырь оказался моим
товарищем, и я со страхом
думал, что он сделает со мной в ближайшую перемену… Но он не показал и виду, что помнит
о наших внегимназических отношениях. Вероятно, ему самому эти воспоминания доставляли мало удовольствия…
Потом, когда он простился с
товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы
думать про себя; он знал заранее,
о чем он будет
думать: ему все хотелось представить себе, как можно скорее и ярче, что вот как же это так: он теперь есть и живет, а через три минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, — так кто же?
Он говорил, что эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживет столько жизней, что еще сейчас нечего и
думать о последнем мгновении, так что он еще распоряжения разные сделал: рассчитал время, чтобы проститься с
товарищами, на это положил минуты две, потом две минуты еще положил, чтобы
подумать в последний раз про себя, а потом, чтобы в последний раз кругом поглядеть.
Не нужно вам повторять, что мы здесь читаем все, что можно иметь
о современных событиях, участвуя сердечно во всем, что вас волнует. Почта это время опаздывает, и нетерпение возрастает. Когда узнал
о смерти Корнилова,
подумал об его брате и об Николае,
товарище покойного. Совершенно согласен с нашим философом, что при такой смерти можно только скорбеть об оставшихся.
Эти беседы с каждым днем все больше закрепляли нашу дружбу с Валеком, которая росла, несмотря на резкую противоположность наших характеров. Моей порывистой резвости он противопоставлял грустную солидность и внушал мне почтение своею авторитетностью и независимым тоном, с каким отзывался
о старших. Кроме того, он часто сообщал мне много нового,
о чем я раньше и не
думал. Слыша, как он отзывается
о Тыбурции, точно
о товарище, я спросил...
— Что твой Зверков! Он и
думать забыл
о тебе! Зверков! — вот
о ком вспомнил! Надо самим ехать в Петербург. Поселишься там — и
товарищи о тебе вспомнят. И сына определишь, и сам место найдешь. Опять человеком сделаешься.
Он действительно был перешедший из кавалерии, и в настоящую минуту, поднимаясь к бульвару,
думал о письме, которое сейчас получил от бывшего
товарища, теперь отставного, помещика Т. губернии, и жены его, бледной голубоглазой Наташи, своей большой приятельницы.
Бутлер нынче во второй раз выходил в дело, и ему радостно было
думать, что вот сейчас начнут стрелять по ним и что он не только не согнет головы под пролетающим ядром или не обратит внимания на свист пуль, но, как это уже и было с ним, выше поднимет голову и с улыбкой в глазах будет оглядывать
товарищей и солдат и заговорит самым равнодушным голосом
о чем-нибудь постороннем.
И тоже влез, чтобы сказать: господа
товарищи, русские люди, говорю, — первее всего не
о себе, а
о России надо
думать,
о всём народе.
Изредка поглядывая на реку и дальний берег, слабо отделявшийся от воды при робком свете месяца, он уже перестал
думать о чеченцах и только ждал времени будить
товарищей и итти в станицу.
На нарах, кроме двух моих старых
товарищей, не отправленных в училище, явились еще три юнкера, и мой приезд был встречен весело. Но все-таки я
думал об отце, и вместе с тем засела мысль
о побеге за границу в качестве матроса и мечталось даже
о приключениях Робинзона. В конце концов я решил уйти со службы и «податься» в Астрахань.
— Слушай,
товарищ! — сказал Юрий с приметным неудовольствием. — Я до ссор не охотник, так скажу наперед:
думай что хочешь
о польском королевиче, а вслух не говори.
Смелость возвратилась к Гришке не прежде, как когда он очутился в челноке вместе с Захаром. Он начал даже храбриться. На луговом берегу Гришка перестал уже
думать о растворенной двери каморы. Приближаясь к комаревской околице, он
думал о том только, как бы получше выказать себя перед
товарищами.
Обидные слова
товарища о сытости воткнулись ему в сердце занозой. Сидя за самоваром, он
думал о Павле с неприязнью, и ему не верилось, что Грачёв может зарезать Веру.
Нельзя уже было сомневаться: во мне произошла перемена, я стал другим. Чтобы проверить себя, я начал вспоминать, но тотчас же мне стало жутко, как будто я нечаянно заглянул в темный, сырой угол. Вспомнил я своих
товарищей и знакомых, и первая мысль моя была
о том, как я теперь покраснею и растеряюсь, когда встречу кого-нибудь из них. Кто же я теперь такой?
О чем мне
думать и что делать? Куда идти? Для чего я живу?
Все это Архангелов делал, чтобы пустить пыль в глаза своему
товарищу; оба молодые люди были писцы из новых присутственных мест и потому, может быть, несколько больше
о себе
думали, чем обыкновенные писцы.
Выхожу я от Кати раздраженный, напуганный разговорами
о моей болезни и недовольный собою. Я себя спрашиваю: в самом деле, не полечиться ли у кого-нибудь из
товарищей? И тотчас же я воображаю, как
товарищ, выслушав меня, отойдет молча к окну,
подумает, потом обернется ко мне и, стараясь, чтобы я не прочел на его лице правды, скажет равнодушным тоном: «Пока не вижу ничего особенного, но все-таки, коллега, я советовал бы вам прекратить занятия…» И это лишит меня последней надежды.
И на суде — и этому, пожалуй, не поверили бы даже
товарищи, хорошо знавшие его холодное бесстрашие и надменность, — он
думал не
о смерти и не
о жизни: он сосредоточенно, с глубочайшей и спокойной внимательностью, разыгрывал трудную шахматную партию.
— Судя по нравам Англии и даже Польши, — говорил Бенни, — я
думал, что меня или вовсе не захотят на порог пустить, или же примут так, чтобы я чувствовал, что сделал мой
товарищ, и я готов был не обижаться, как бы жестко меня ни приняли; но, к удивлению моему, меня обласкали, и меня же самого просили забыть
о случившейся вчера за столом истории. Они меня же сожалели, что я еду с таким человеком, который так странно себя держит. Эта доброта поразила меня и растрогала до слез.
Не
думая о получаемых ударах, я стал гвоздить своего противника кулаками без разбора сверху вниз; тогда и он, забыв
о нападении, только широко раздвинув пальцы обеих рук, держал их как щиты перед своею головой, а я продолжал изо всех сил бить, попадая кулаками между пальцами противника, при общих одобрительных криках
товарищей: «Валяй, Шеншин, валяй!» Отступающий противник мой уперся наконец спиною в классный умывальник и, схватив на нем медный подсвечник, стал острием его бить меня по голове.
— Представьте, многие изумляются, — заговорил он с неправильными ударениями, — но вы не
подумайте,
товарищ, что я имею что-либо общее с этим бандитом.
О, нет. Горькое совпадение, больше ничего. Я уже подал заявление об утверждении моей новой фамилии — Соцвосский. Это гораздо красивее и не так опасно. Впрочем, если вам неприятно, — мужчина обидчиво скривил рот, — я не навязываюсь. Мы всегда найдем людей. Нас ищут.
Долго
думать было не
о чем; я предложил одному из
товарищей, который вовсе не предполагал ехать, отправиться вместе в N, и через неделю мы были там.
Он попробовал раз
подумать о том, что ему теперь делать, как выехать без копейки денег, как заплатить пятнадцать тысяч проигранных казенных денег, что скажет полковой командир, что скажет его мать, что скажут
товарищи, — и на него нашел такой страх и такое отвращение к самому себе, что он, желая забыться чем-нибудь, встал, стал ходить по комнате, стараясь ступать только наищели половиц, и снова начал припоминать себе все мельчайшие обстоятельства происходившей игры; он живо воображал, что уже отыгрывается и снимает девятку, кладет короля пик на две тысячи рублей, направо ложится дама, налево туз, направо король бубен, — и всё пропало; а ежели бы направо шестерка, а налево король бубен, тогда совсем бы отыгрался, поставил бы еще всё на пе и выиграл бы тысяч пятнадцать чистых, купил бы себе тогда иноходца у полкового командира, еще пару лошадей, фаэтон купил бы.
Он с радостью
думал о том, как будут все удивляться, когда он безошибочно проговорит двадцать страниц, и мысль, что он опять возьмет верх над
товарищами, которые не хотели с ним говорить, ласкала его самолюбие.
Лежа в койке, он долго еще
думал о том, как бы оправдать доверие Василия Федоровича, быть безукоризненным служакой и вообще быть похожим на него. И он чувствовал, что серьезно любит и море, и службу, и «Коршуна», и капитана, и
товарищей, и матросов. За этот год он привязался к матросам и многому у них научился, главное — той простоте отношений и той своеобразной гуманной морали, полной прощения и любви, которая поражала его в людях, жизнь которых была не из легких.
— И если стать на эту точку зрения, то я должен бы не спешить на помощь
товарищу, а
думать о собственном благополучии. Многие адмиралы одобрили бы такое благоразумие, тем более что и правила его предписывают… Но все вы, господа, конечно, поступили бы точно так, как и я, и наплевали бы на правила, а торопились бы на помощь бедствующему судну, не
думая о том, что скажет начальство, хотя бы вы знали, что оно и отдаст вас под суд… Не правда ли, Ашанин?
— Если вам угодно так лестно
думать обо мне, мистер Вандергуд, то я мечу выше. Глупости,
товарищ! Лишь бескровные моралисты никогда не мечтали
о короне, как одни евнухи никогда не соблазнялись мыслью
о насилии над женщиной. Вздор! Но я не хочу престола, даже русского: он слишком тесен.
— Не
думайте о ваших
товарищах и участниках вашей грешной жизни, — сказал Пантака, — но
подумайте о вашей душе и воспользуйтесь в последний час той возможностью спасенья, которая представляется вам. Вот вам вода для питья, дайте я перевяжу ваши раны. Может быть, мне и удастся спасти вашу жизнь.
— Тогда бы ты уж должен больше
о нас заботиться… На черный день у нас ничего нету. Вон, когда ты у Гебгарда разбил хозяйской кошке голову, сколько ты? — всего два месяца пробыл без работы, и то чуть мы с голоду не перемерли. Заболеешь ты, помрешь — что мы станем делать? Мне что, мне-то все равно, а за что Зине пропадать? Ты только
о своем удовольствии
думаешь, а до нас тебе дела нет.
Товарищу ты последний двугривенный отдашь, а мы хоть по миру иди; тебе все равно!
Я
думал, что до моего прихода они говорили
о раненом
товарище; но ничуть не бывало: Чикин рассказывал про приемку вещей в Тифлисе и про тамошних школьников.
К маю 1870 года перебрался я из Вены в Берлин перед войной,
о которой тогда никто еще не
думал ни во Франции, ни в Германии. Между прочим, я состоял корреспондентом тогдашних «Петербургских ведомостей», и их редактор, покойный В. Ф. Корш, проезжал в то время Берлином. Там же нашел я моего
товарища по Дерптскому университету, тоже уже покойного, Владимира Бакста — личность очень распространенную тогда в русских кружках за границей; с ним я еще студентом, в Дерпте, переводил учебник Дондерса.
— Прошу слова! — и заговорил: —
Товарищи! Я вижу, что инженеру Голосовкеру нет дела до производства и до строительства социализма! Поэтому он и ведет саботаж всякому улучшению и всякому снижению себестоимости. Какая бы этому могла быть причина? Вот мы все время в газетах читаем — то там окажется спец-вредитель, то там. Не из этих ли он спецов, которые тайно только и
думают о том, чтобы всовывать палки в колеса нашего строительства?
Григорий Лукьянович, хотя, как и
думал Семен Иванов, заранее забежал к царю, но не вдруг решился прямо сказать ему
о бое опричников на Волховском мосту, подготовляя издалека царя и намекнув ему
о сумасшествии стремянного Карася, который будто бы не помнил, за что поколол заигравших с ним
товарищей, поддразнивших его медвежьей пляской.
И как в такое время могут находиться
товарищи — р-а-б-о-ч-и-е! — которые
думают только
о рубле, которые боятся только одного, — как бы им не накрутили нормы!
— Барином себя почувствовали, Вадим Петрович, человеком почвы, домовладельцем, помещиком, возобновили связь с нашею Москвой, с таким
товарищем, как Дмитрий Семенович, и не захотели отдавать себя на съедение, во имя бог знает чего!.. Вы еще вон какой жилистый! Сто лет проживете! Вам еще не поздно и
о продолжении вашего рода
подумать…
Весь этот и следующий день, друзья и
товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один, и
о чем-то
думал.
Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он
думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей-гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Ведь не могут же русские люди нашего времени — я
думаю, что не ошибаясь скажу, чующие уже, хотя и в неясном виде, сущность истинного учения Христа, — серьезно верить в то, что призвание человека в этом мире состоит в том, чтобы данный ему короткий промежуток времени между рождением и смертью употребить на то, чтобы говорить речи в палатах или собраниях
товарищей социалистов или в судах, судить своих ближних, ловить, запирать, убивать их, или кидать в них бомбы, или отбирать у них земли, или заботиться
о том, чтобы Финляндия, Индия, Польша, Корея были бы присоединены к тому, что называется Россией, Англией, Пруссией, Японией, или
о том, чтобы освободить насилием эти земли и быть для того готовым к массовым убийствам друг друга.
И эти люди напоминали Павлу
о сотнях других людей, об учителях и
товарищах,
о шумных и людных улицах, по которым ходят женщины, и
о том — самом для него тяжелом и страшном, —
о чем хочется забыть и не
думать.