Неточные совпадения
Он шел через террасу и смотрел на выступавшие две звезды на потемневшем уже
небе и вдруг вспомнил: «Да, глядя на
небо, я
думал о том, что свод, который я вижу, не есть неправда, и при этом что-то я не додумал, что-то я скрыл от себя, —
подумал он. — Но что бы там ни было, возражения не может быть. Стоит
подумать, — и всё разъяснится!»
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но
о выстреле он не
думал, все-таки не веря в него. Остановясь и глядя в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое
небо, на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а на балконе дворца, плечо с плечом, голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
На другой день он проснулся рано и долго лежал в постели, куря папиросы, мечтая
о поездке за границу. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина в кухне и на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с улицы в розовые стекла окон, и за каждым толчком следовал глухой, мощный гул, не похожий на гром. Можно было
подумать, что на
небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как в барабан, огромнейшим кулаком.
Он заставил себя еще
подумать о Нехаевой, но думалось
о ней уже благожелательно. В том, что она сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть женщиной. Ногти на ногах у нее плохо острижены, и, кажется, она сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все более твердо и быстрее. Начинался рассвет,
небо, позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно, расскажет, что он не ночевал дома.
Становилось темнее, с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали огни, на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное
небо казалось очень близким земле, звезды без лучей, похожие на куски янтаря, не углубляли его. Впервые Самгин
подумал, что
небо может быть очень бедным и грустным. Взглянул на часы: до поезда в Париж оставалось больше двух часов. Он заплатил за пиво, обрадовал картинную девицу крупной прибавкой «на чай» и не спеша пошел домой, размышляя
о старике,
о корке...
Олентьев и Марченко не беспокоились
о нас. Они
думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять попал в болото и кругом бушует снежная буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло. Был вечер. На
небе горели яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный Путь. Поднявшийся ночью ветер раздувал пламя костра и разносил искры по полю. По другую сторону огня спал Дерсу.
Чуть только начало светать, наш бивак опять атаковали комары.
О сне нечего было и
думать. Точно по команде все встали. Казаки быстро завьючили коней; не пивши чаю, тронулись в путь. С восходом солнца туман начал рассеиваться; кое-где проглянуло синее
небо.
Зато на другой день, когда я часов в шесть утра отворил окно, Англия напомнила
о себе: вместо моря и
неба, земли и дали была одна сплошная масса неровного серого цвета, из которой лился частый, мелкий дождь, с той британской настойчивостью, которая вперед говорит: «Если ты
думаешь, что я перестану, ты ошибаешься, я не перестану». В семь часов поехал я под этой душей в Брук Гауз.
Но не все
думать о старине, не все
думать о завтрашнем дне. Если беспрестанно буду глядеть на
небо, не смотря на то, что под ногами, то скоро споткнусь и упаду в грязь… размышлял я. Как ни тужи, а Новагорода по-прежнему не населишь. Что бог даст вперед. Теперь пора ужинать. Пойду к Карпу Дементьичу.
На дворе вечерело. Няня отправилась ставить самовар. Лиза стояла у окна. Заложив назад свои ручки, она глядела на покрывавшееся вечерним румянцем
небо и
о чем-то
думала; а кругом тишь ненарушимая.
— Не слепой быть, а, по крайней мере, не выдумывать, как делает это в наше время одна прелестнейшая из женщин, но не в этом дело: этот Гомер написал сказание
о знаменитых и достославных мужах Греции, описал также и богов ихних, которые беспрестанно у него сходят с
неба и принимают участие в деяниях человеческих, — словом, боги у него низводятся до людей, но зато и люди, герои его, возводятся до богов; и это до такой степени, с одной стороны, простое, а с другой — возвышенное создание, что даже полагали невозможным, чтобы это сочинил один человек, а
думали, что это песни целого народа, сложившиеся в продолжение веков, и что Гомер только собрал их.
Через 5 минут мы были уже на аэро. Синяя майская майолика
неба и легкое солнце на своем золотом аэро жужжит следом за нами, не обгоняя и не отставая. Но там, впереди, белеет бельмом облако, нелепое, пухлое, как щеки старинного «купидона», и это как-то мешает. Переднее окошко поднято, ветер, сохнут губы, поневоле их все время облизываешь и все время
думаешь о губах.
Эта таинственность только раздражала любопытство, а может быть, и другое чувство Лизы. На лице ее, до тех пор ясном, как летнее
небо, появилось облачко беспокойства, задумчивости. Она часто устремляла на Александра грустный взгляд, со вздохом отводила глаза и потупляла в землю, а сама, кажется,
думала: «Вы несчастливы! может быть, обмануты…
О, как бы я умела сделать вас счастливым! как бы берегла вас, как бы любила… я бы защитила вас от самой судьбы, я бы…» и прочее.
«Человек много
думает на море разного, — сказал он мне, — разное
думает о себе и
о боге,
о земле и
о небе…
Сгущался вокруг сумрак позднего вечера, перерождаясь в темноту ночи, еле слышно шелестел лист на деревьях, плыли в тёмном
небе звёзды, обозначился мутный Млечный Путь, а в монастырском дворе кто-то рубил топором и крякал, напоминая об отце Посулова. Падала роса, становилось сыро, ночной осенний холодок просачивался в сердце. Хотелось
думать о чём-нибудь постороннем, спокойно, правильно и бесстрашно.
Уже не раз в багряные вечера осени, поглядывая в
небо, где красные облака напоминали
о зиме, вьюгах, одиночестве, он
думал...
О, как тиха и ласкова была ночь, какою голубиною кротостию дышал лазурный воздух, как всякое страдание, всякое горе должно было замолкнуть и заснуть под этим ясным
небом, под этими святыми, невинными лучами! «
О Боже! —
думала Елена, — зачем смерть, зачем разлука, болезнь и слезы? или зачем эта красота, это сладостное чувство надежды, зачем успокоительное сознание прочного убежища, неизменной защиты, бессмертного покровительства?
Среди этих всеобщих и трудных занятий вдруг вниманье города, уже столь напряженное, обратилось на совершенно неожиданное, никому не известное лицо, — лицо, которого никто не ждал, ни даже корнет Дрягалов, ждавший всех, — лицо,
о котором никто не
думал, которое было вовсе не нужно в патриархальной семье общинных глав, которое свалилось, как с
неба, а в самом деле приехало в прекрасном английском дормезе.
«В ущелье лежа, Уж долго
думал о смерти птицы,
о страсти к
небу.
Казнит злодея провиденье!
Невинная погибла — жаль!
Но здесь ждала ее печаль,
А в
небесах спасенье!
Ах, я ее видал — ее глаза
Всю чистоту души изображали ясно.
Кто б
думать мог, что этот цвет прекрасный
Сомнет минутная гроза.
Что ты замолк, несчастный?
Рви волосы — терзайся — и кричи —
Ужасно! —
о, ужасно!
Глядел он на
небо и
думал о счастливом Константине и его жене.
Около Дмитровки приятели расстались, и Ярцев поехал дальше к себе на Никитскую. Он дремал, покачивался и все
думал о пьесе. Вдруг он вообразил страшный шум, лязганье, крики на каком-то непонятном, точно бы калмыцком языке; и какая-то деревня, вся охваченная пламенем, и соседние леса, покрытые инеем и нежно-розовые от пожара, видны далеко кругом и так ясно, что можно различить каждую елочку; какие-то дикие люди, конные и пешие, носятся по деревне, их лошади и они сами так же багровы, как зарево на
небе.
— Пальцем в
небе… Э, ну их ко всем чертям! Куда уж нам лаптем щи хлебать!.. Я, брат, теперь всем корпусом сел на мель. Ни искры в голове, — ни искорки! Всё про неё
думаю… Работаю — паять начну — всё льются в голову, подобно олову, мечты
о ней… Вот тебе и стихи… ха-ха!.. Положим, — тому и честь, кто во всём — весь… Н-да, тяжело ей…
Он долго сидел и
думал, поглядывая то в овраг, то в
небо. Свет луны, заглянув во тьму оврага, обнажил на склоне его глубокие трещины и кусты. От кустов на землю легли уродливые тени. В
небе ничего не было, кроме звёзд и луны. Стало холодно; он встал и, вздрагивая от ночной свежести, медленно пошёл полем на огни города.
Думать ему уже не хотелось ни
о чём: грудь его была полна в этот час холодной беспечностью и тоскливой пустотой, которую он видел в
небе, там, где раньше чувствовал бога.
Это была уверенность, как будто синее холодное
небо содержало в себе пророчество, но через мгновение я
думал уже
о другом и верил в другое.
Музыка, рассказ
о театре, смех и говор празднично одетой толпы людей, весеннее
небо, пропитанное солнцем, — опьяняло Климкова. Он смотрел на Якова, с удивлением
думая...
— Вывалил! Вывалил! Кучер вывалил! — восклицает князь с необыкновенным одушевлением. — Я уже
думал, что наступает светопреставление или что-нибудь в этом роде, и так, признаюсь, испугался, что — прости меня, угодник! —
небо с овчинку показалось! Не ожидал, не ожи-дал! совсем не о-жи-дал! И во всем этом мой кучер Фе-о-фил виноват! Я уж на тебя во всем надеюсь, мой друг: распорядись и разыщи хорошенько. Я у-ве-рен, что он на жизнь мою по-ку-шался.
Так состоялось их знакомство. И, глядя вслед удалявшемуся Колесникову, менее всего
думал и ожидал Саша, что вот этот чужой человек, озабоченно попрыгивающий через лужи, вытеснит из его жизни и сестру и мать и самого его поставит на грань нечеловеческого ужаса. И, глядя на тихое весеннее
небо, голубевшее в лужах и стеклах домов, менее всего
думал он
о судьбе, приходившей к нему, и
о том, что будущей весны ему уж не видать.
Покрыто ли
небо тучами или сияют на нем луна и звезды, я всякий раз, возвращаясь, гляжу на него и
думаю о том, что скоро меня возьмет смерть.
— Вам поздно
думать о любви, — начала, медленно приподнимаясь с кресла, Ида… — Мы вас простили, но за вами, как Авелева тень за Каином, пойдет повсюду тень моей сестры. Каждый цветок, которым она невинно радовалась; птичка, за которой она при вас следила по
небу глазами, само
небо, под которым мы ее лелеяли для того, чтобы вы отняли ее у нас, — все это за нее заступится.
— Она одна, — произнес с чувством Бер, — и мы с тобою будем одиноки. Всегда вот в этот час, когда она одна становится на
небе, я стану на нее смотреть и
думать о тебе; проснись и ты тогда и тоже погляди, и трое одиноких будем вместе.
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу
о землях и выиграл ее и отнял у него всё имение; я видал отца твоего перед кончиной; его седая голова неподвижная, сухая, подобная белому камню, остановила на мне пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти… и мне она осталась в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею тенью семейство злодея… я не знаю, каким образом всё это сделалось… но кто, ты
думаешь, кто этот нежный друг? — как,
небо!.. в продолжении 17-ти лет ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце билось бы для него одною благодарностью.
И догадался; — с досадой смотрел он на веселую толпу и
думал о будущем, рассчитывал дни, сквозь зубы бормотал какие-то упреки… и потом, обратившись к дому… сказал: так точно! слух этот не лжив… через несколько недель здесь будет кровь, и больше; почему они не заплотят за долголетнее веселье одним днем страдания, когда другие, после бесчисленных мук, не получают ни одной минуты счастья!.. для чего они любимцы
неба, а не я! —
о, создатель, если б ты меня любил — как сына, — нет, — как приемыша… половина моей благодарности перевесила бы все их молитвы… — но ты меня проклял в час рождения… и я прокляну твое владычество, в час моей кончины…
— Не правда ли я очень безобразен! — воскликнул Вадим. Она пустила его руку. — Да, — продолжал он. — Я это знаю сам. —
Небо не хотело, чтоб меня кто-нибудь любил на свете, потому что оно создало меня для ненависти; — завтра ты всё узнаешь: — на что мне беречь тебя? —
О, если б… не укоряй за долгое молчанье. — Быть может настанет время и ты
подумаешь: зачем этот человек не родился немым, слепым и глухим, — если он мог родиться кривобоким и горбатым?..
Ночью, разбуженная плачем ребёнка, покормив, успокоив его, она подходила к окну и долго смотрела в сад, в
небо, без слов
думая о себе,
о матери, свёкре, муже, обо всём, что дал ей незаметно прошедший, нелёгкий день.
И вот перед этими людьми встает вопрос: искать других
небес. Там они тоже будут чужие, но зато там есть настоящее солнце, есть тепло и уже решительно не нужно
думать ни
о сене, ни
о жите, ни об огурцах. Гуляй, свободный и беспечный, по зеленым паркам и лесам, и ежели есть охота, то решай в голове судьбы человечества.
Она глядела на
небо и
думала о том, где теперь душа ее мальчика: идет ли следом за ней или носится там вверху, около звезд, и уже не
думает о своей матери?
Цветаева(улыбаясь Поле). Запела коноплянка… Ты знаешь, Таня, я не сантиментальна… но когда
подумаю о будущем…
о людях в будущем,
о жизни — мне делается как-то сладко-грустно… Как будто в сердце у меня сияет осенний, бодрый день… Знаешь — бывают такие дни осенью: в ясном
небе — спокойное солнце, воздух — глубокий, прозрачный, вдали всё так отчетливо… свежо, но не холодно, тепло, а не жарко…
Он вышел. Он в маленьком масштабе испытал все, что чувствует преступник, приговоренный к смертной, казни. Так же его вели, и он даже не помышлял
о бегстве или
о сопротивлении, так же он рассчитывал на чудо, на ангела божия с
неба, так же он на своем длинном пути в спальню цеплялся душой за каждую уходящую минуту, за каждый сделанный шаг, и так же он
думал о том, что вот сто человек остались счастливыми, радостными, прежними мальчиками, а я один, один буду казнен.
Написал, выправил паспорт, ушёл. Нарочно пешком иду, не уляжется ли дорогой-то смятение души. Но хотя каяться иду, а
о боге не
думаю — не то боюсь, не то обидно мне — искривились все мысли мои, расползаются, как гнилая дерюга, темны и неясны
небеса для меня.
Он не смел и
думать о том, чтобы получить какое-нибудь право на внимание улетавшей вдали красавицы, тем более допустить такую черную мысль,
о какой намекал ему поручик Пирогов; но ему хотелось только видеть дом, заметить, где имеет жилище это прелестное существо, которое, казалось, слетело с
неба прямо на Невский проспект и, верно, улетит неизвестно куда.
Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный ввиду этой сказочной обстановки — моря, гор, облаков, широкого
неба, Гуров
думал о том, как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем
о высших целях бытия,
о своем человеческом достоинстве.
Марфа твердым голосом сказала пустыннику: «Когда бы все
небо запылало и земля, как море, восколебалась под моими ногами, и тогда бы сердце мое не устрашилось: если Новуграду должно погибнуть, то могу ли
думать о жизни своей?» Она известила его
о происшествии.
Всё было тихо в доме. Облака
Нескромный месяц дымкою одели,
И только раздавались изредка
Сверчка ночного жалобные трели;
И мышь в тени родного уголка
Скреблась в обои старые прилежно.
Моя чета, раскинувшись небрежно,
Покоилась, не
думая о том,
Что
небеса грозили близким днем,
Что ночь… Вы на веку своем едва ли
Таких ночей десяток насчитали…
И когда растения болтали между собою, Attalea всегда молчала, тосковала и
думала только
о том, как хорошо было бы постоять даже и под этим бледненьким
небом.
Мы молчим с минуту. Потом я прощаюсь и ухожу. Мне идти далеко, через все местечко, версты три. Глубокая тишина, калоши мои скрипят по свежему снегу громко, на всю вселенную. На
небе ни облачка, и страшные звезды необычайно ярко шевелятся и дрожат в своей бездонной высоте. Я гляжу вверх,
думаю о горбатом телеграфисте. Тонкая, нежная печаль обволакивает мое сердце, и мне кажется, что звезды вдруг начинают расплываться в большие серебряные пятна.
— Быв так долго другом семейства нашего, быв, могу сказать, сыном, — и кто знает, что
небо предполагало, Осип Михайлыч! И вдруг что же, донос, готовить донос, и вот теперь!.. Что после этого
думать о людях, Осип Михайлыч?
Всякий человек,
думая о том, что он такое, не может не видеть того, что он не всё, а особенная, отдельная часть чего-то.И, поняв это, человек обыкновенно
думает, что это что-то, от чего он отделен, есть тот мир вещественный, который он видит, та земля, на которой он живет и жили его предки, то
небо, те звезды, то солнце, какие он видит.
Люди спрашивают: что будет после смерти? На это надо ответить так: если ты точно не языком, а сердцем говоришь: да будет воля твоя, как на земле, так и на
небе, то есть как во временной этой жизни, так и во вневременной, и знаешь, что воля его есть любовь, то тебе нечего и
думать о том, что будет после смерти.
«Проект» есть не только последнее слово экономизма, капитулировавшего перед косностью греховной плоти, но вместе с тем и первая молитва к Богу
о воскресении, первый зов земли к
небу о восстании умерших, и радостно
думать, что в мире уже был Федоров со своим «проектом».