Неточные совпадения
Сережа был разбойник: погнавшись за проезжающими, он споткнулся и на всем бегу ударился коленом
о дерево, так сильно, что я
думал, он расшибется вдребезги.
«Это под окном, должно быть, какой-нибудь сад, —
подумал он, — шумят
деревья; как я не люблю шум
деревьев ночью, в бурю и в темноту, скверное ощущение!» И он вспомнил, как, проходя давеча мимо Петровского парка, с отвращением даже
подумал о нем.
Затем он
подумал, что Варвара довольно широко, но не очень удачно тратила деньги на украшение своего жилища. Слишком много мелочи, вазочек, фигурок из фарфора, коробочек. Вот и традиционные семь слонов из кости, из черного
дерева, один — из топаза. Самгин сел к маленькому столику с кривыми позолоченными ножками, взял в руки маленького топазового слона и вспомнил
о семерке авторов сборника «Вехи».
—
Дерево — фонтан, это не тобой выдумано, — машинально сказал Самгин,
думая о другом.
Ночью, в вагоне, следя в сотый раз, как за окном плывут все те же знакомые огни, качаются те же черные
деревья, точно подгоняя поезд, он продолжал
думать о Никоновой, вспоминая, не было ли таких минут, когда женщина хотела откровенно рассказать
о себе, а он не понял, не заметил ее желания?
Наконец обратился к саду: он решил оставить все старые липовые и дубовые
деревья так, как они есть, а яблони и груши уничтожить и на место их посадить акации;
подумал было
о парке, но, сделав в уме примерно смету издержкам, нашел, что дорого, и, отложив это до другого времени, перешел к цветникам и оранжереям.
Но он сухо поблагодарил ее, не
подумал взглянуть на локти и извинился, что очень занят. Потом углубился в воспоминания лета, перебрал все подробности, вспомнил
о всяком
дереве, кусте, скамье,
о каждом сказанном слове, и нашел все это милее, нежели как было в то время, когда он наслаждался этим.
— В чем? А вот в чем! — говорила она, указывая на него, на себя, на окружавшее их уединение. — Разве это не счастье, разве я жила когда-нибудь так? Прежде я не просидела бы здесь и четверти часа одна, без книги, без музыки, между этими
деревьями. Говорить с мужчиной, кроме Андрея Иваныча, мне было скучно, не
о чем: я все
думала, как бы остаться одной… А теперь… и молчать вдвоем весело!
Глядя на эти коралловые заборы, вы
подумаете, что за ними прячутся такие же крепкие каменные домы, — ничего не бывало: там скромно стоят игрушечные домики, крытые черепицей, или бедные хижины, вроде хлевов, крытые рисовой соломой,
о трех стенках из тонкого
дерева, заплетенного бамбуком; четвертой стены нет: одна сторона дома открыта; она задвигается, в случае нужды, рамой, заклеенной бумагой, за неимением стекол; это у зажиточных домов, а у хижин вовсе не задвигается.
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав на идею, припомнил, как в последнем свидании с Митей, вечером, у
дерева, по дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить свою честь, что средство это здесь, вот тут, на его груди… «Я
подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь, говорил
о своем сердце, — продолжал Алеша, —
о том, что в сердце своем мог бы отыскать силы, чтобы выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и
о котором он даже мне не смел признаться.
После ужина казаки рано легли спать. За день я так переволновался, что не мог уснуть. Я поднялся, сел к огню и стал
думать о пережитом. Ночь была ясная, тихая. Красные блики от огня, черные тени от
деревьев и голубоватый свет луны перемешивались между собой. По опушкам сонного леса бродили дикие звери. Иные совсем близко подходили к биваку. Особенным любопытством отличались козули. Наконец я почувствовал дремоту, лег рядом с казаками и уснул крепким сном.
Однажды я влез на
дерево и свистнул им, — они остановились там, где застал их свист, потом сошлись не торопясь и, поглядывая на меня, стали
о чем-то тихонько совещаться. Я
подумал, что они станут швырять в меня камнями, спустился на землю, набрал камней в карманы, за пазуху и снова влез на
дерево, но они уже играли далеко от меня в углу двора и, видимо, забыли обо мне. Это было грустно, однако мне не захотелось начать войну первому, а вскоре кто-то крикнул им в форточку окна...
И никому ни разу в голову не пришло подойти ко мне и
подумать: а ведь это тоже человек, у него сердце и мозг, он
о чем-то
думает, что-то чувствует, ведь он сделан не из
дерева и набит не соломой, трухой или мочалкой!
Он говорит лениво, спокойно,
думая о чем-то другом. Вокруг тихо, пустынно и невероятно, как во сне. Волга и Ока слились в огромное озеро; вдали, на мохнатой горе, пестро красуется город, весь в садах, еще темных, но почки
деревьев уже набухли, и сады одевают дома и церкви зеленоватой теплой шубой. Над водою стелется густо пасхальный звон, слышно, как гудит город, а здесь — точно на забытом кладбище.
Сгущался вокруг сумрак позднего вечера, перерождаясь в темноту ночи, еле слышно шелестел лист на
деревьях, плыли в тёмном небе звёзды, обозначился мутный Млечный Путь, а в монастырском дворе кто-то рубил топором и крякал, напоминая об отце Посулова. Падала роса, становилось сыро, ночной осенний холодок просачивался в сердце. Хотелось
думать о чём-нибудь постороннем, спокойно, правильно и бесстрашно.
Егорушка
думал о бабушке, которая спит теперь на кладбище под вишневыми
деревьями; он вспомнил, как она лежала в гробу с медными пятаками на глазах, как потом ее прикрыли крышкой и опустили в могилу; припомнился ему и глухой стук комков земли
о крышку…
— Да, парень!
Думай… — покачивая головой, говорил Щуров. —
Думай, как жить тебе… О-о-хо-хо! как я давно живу!
Деревья выросли и срублены, и дома уже построили из них… обветшали даже дома… а я все это видел и — все живу! Как вспомню порой жизнь свою, то
подумаю: «Неужто один человек столько сделать мог? Неужто я все это изжил?..» — Старик сурово взглянул на Фому, покачал головой и умолк…
Но, утомлённая волнением, она скоро заснула не раздеваясь, а Пётр открыл окно, осмотрел сад, — там никого не было, вздыхал предрассветный ветер,
деревья встряхивали душистую тьму. Оставив окно открытым, он лёг рядом с женою, не закрывая глаз,
думая о случившемся. Хорошо бы жить вдвоём с Натальей на маленьком хуторе…
— Действительно, неодушевленная природа не
думает о красоте своих произведений, как
дерево не
думает о том, чтобы его плоды были вкусны.
Сидела раз Катерина Львовна у себя на вышке под окошечком, зевала-зевала, ни
о чем определенном не
думала, да и стыдно ей, наконец, зевать стало. А на дворе погода такая чудесная: тепло, светло, весело, и сквозь зеленую деревянную решетку сада видно, как по
деревьям с сучка на сучок перепархивают разные птички.
Он поторопился выпить свой чай и ушёл, заявив, что ему нужно разобрать привезённые книги. Но в комнате у него, несмотря на открытые двери, стоял запах керосина. Он поморщился и, взяв книгу, ушёл в парк. Там, в тесно сплочённой семье старых
деревьев, утомлённых бурями и грозами, царила меланхолическая тишина, обессиливающая ум, и он шёл, не открывая книги, вдоль по главной аллее, ни
о чём не
думая, ничего не желая.
Был уже весенний месяц март, но по ночам
деревья трещали от холода, как в декабре, и едва высунешь язык, как его начинало сильно щипать. Волчиха была слабого здоровья, мнительная; она вздрагивала от малейшего шума и все
думала о том, как бы дома без нее кто не обидел волчат. Запах человеческих и лошадиных следов, пни, сложенные дрова и темная унавоженная дорога пугали ее; ей казалось, будто за
деревьями в потемках стоят люди и где-то за лесом воют собаки.
Бывало, после вечернего чая, сидя на крыльце, он заставлял Митьку читать страшные рассказы из «Вокруг света». Около него всё семейство — жена, дочь, — а кругом так тихо, родственно. Душа спокойна,
думать не
о чем. Иногда попадается интересная картинка: изображены на ней
деревья с такими громадными узорчатыми листьями; река течёт; ширь, даль, простор, не наши русские — пустынные и скучные, — а такие заманчивые. Семейство рассуждает...
На шестой или седьмой день после свидания с еврейкой, утром Крюков сидел у себя в кабинете и писал поздравительное письмо к тетке. Около стола молча прохаживался Александр Григорьевич. Поручик плохо спал ночь, проснулся не в духе и теперь скучал. Он ходил и
думал о сроке своего отпуска, об ожидавшей его невесте,
о том, как это не скучно людям весь век жить в деревне. Остановившись у окна, он долго глядел на
деревья, выкурил подряд три папиросы и вдруг повернулся к брату.
Он смотрел в окно, как ветер пригибает к крыше ракиту, бессильную в своем трепетном сопротивлении, и старался
думать о том, переломится ли
дерево или нет и чувствуются ли ветер этот и туча в богатом доме.
Я совсем забыл
о черемухе и только
думал о том, как бы скорее свалить ее. Когда я запыхался, я положил топор, уперся с мужиком в
дерево и попытался свалить его.
Ветвь, отрезанная от своего сучка, тем самым отделилась от целого
дерева. Так и человек при раздоре с другим человеком отрывается и от всего человечества. Но ветвь отсекается чужой рукой, человек же сам своей ненавистью отрезает себя от ближнего своего и не
думает о том, что он этим отрывает себя от всего человечества.
Холод утра и угрюмость почтальона сообщились мало-помалу и озябшему студенту. Он апатично глядел на природу, ждал солнечного тепла и
думал только
о том, как, должно быть, жутко и противно бедным
деревьям и траве переживать холодные ночи. Солнце взошло мутное, заспанное и холодное. Верхушки
деревьев не золотились от восходящего солнца, как пишут обыкновенно, лучи не ползли по земле, и в полете сонных птиц не заметно было радости. Каков был холод ночью, таким он остался и при солнце…
Он прекрасно говорит, но кто поручится мне, что это не фразерство? Он постоянно
думает и говорит только
о своих лесах, сажает
деревья… Это хорошо, но ведь очень может быть, что это психопатия… (Закрывает лицо руками.) Ничего не понимаю! (Плачет.) Учился на медицинском факультете, а занимается совсем не медициной… Это все странно, странно… Господи, да помоги же мне все это обдумать!
Мог ли я при этом
думать еще
о каких-нибудь кладах, — тех ли, которые прятались под густою мглою
деревьев, тех ли, которые покоились под одною со мною кровлею?
И доктор в соседней комнате стал говорить
о суровой природе, влияющей на характер русского человека,
о длинных зимах, которые, стесняя свободу передвижения, задерживают умственный рост людей, а Лыжин с досадой слушал эти рассуждения, смотрел в окна на сугробы, которые намело на забор, смотрел на белую пыль, заполнявшую всё видимое пространство, на
деревья, которые отчаянно гнулись то вправо, то влево, слушал вой и стуки и
думал мрачно...
Как цветистое
дерево в пышном саду, русский реалист прекрасно знал и изображал близлежащий пейзаж, а в то, что лежит за пределами леса, либо не верил, как и в черта, либо
думал о нем с отвращением и досадой Но как в самое Россию, — заканчивал Андреев, — я верю в русскую литературу, в ее молодую силу, в ее крепкое органическое здоровье.