Неточные совпадения
— Как
Бог даст,
солнце не высоко. Нечто водочки ребятам?
(Из записной книжки Н.В. Гоголя.)] густой щетиною вытыкавший из-за ивы иссохшие от страшной глушины, перепутавшиеся и скрестившиеся листья и сучья, и, наконец, молодая ветвь клена, протянувшая сбоку свои зеленые лапы-листы, под один из которых забравшись
бог весть каким образом,
солнце превращало его вдруг в прозрачный и огненный, чудно сиявший в этой густой темноте.
Она поняла, что проиграла и просияла ее жизнь, что
Бог вложил в ее жизнь душу и вынул опять; что засветилось в ней
солнце и померкло навсегда… Навсегда, правда; но зато навсегда осмыслилась и жизнь ее: теперь уж она знала, зачем она жила и что жила не напрасно.
Тогда и премудрость приобретешь не из единых книг токмо, а будешь с самим
Богом лицом к лицу; и воссияет земля паче
солнца, и не будет ни печали, ни воздыхания, а лишь единый бесценный рай…»
— В Тамбове, ваше высокоблагородие, всегда, бывало, целый день на
солнце сидишь и голову подставишь — ничего; ляжешь на траве, спину и брюхо греешь — хорошо. А здесь
бог знает что: солнце-то словно пластырь! — отвечал он с досадой.
— Ничего-с. Свет создал Господь
Бог в первый день, а
солнце, луну и звезды на четвертый день. Откуда же свет-то сиял в первый день?
Ну, фрак, белый галстук, перчатки, и, однако, я был еще
бог знает где, и, чтобы попасть к вам на землю, предстояло еще перелететь пространство… конечно, это один только миг, но ведь и луч света от
солнца идет целых восемь минут, а тут, представь, во фраке и в открытом жилете.
— А вы завтра, как
солнце взлетит, вечно юный-то Феб как взлетит, хваля и славя
Бога, вы завтра пойдите к ней, Хохлаковой-то, и спросите у ней сами: отсыпала она мне три тысячи али нет? Справьтесь-ка.
Даруй,
бог света,
Теплое лето.
Красное
Солнце наше!
Нет тебя в мире краше.
Краснопогодное,
Лето хлебородное.
Красное
Солнце наше!
Нет тебя в мире краше.
А бедный пастушонко, // Кудрявый Лель, в угоду богу-Солнцу // И светлому царю, поможет ей!
Свет и сила,
Бог Ярило.
Красное
Солнце наше!
Нет тебя в мире краше.
Проснувшись, он испугался, когда увидел, что
солнце уже высоко: «Я проспал заутреню и обедню!» Тут благочестивый кузнец погрузился в уныние, рассуждая, что это, верно,
Бог нарочно, в наказание за грешное его намерение погубить свою душу, наслал сон, который не дал даже ему побывать в такой торжественный праздник в церкви.
Потом в глубине ничто и тьмы вдруг начал загораться свет, он вновь поверил, что есть
Бог, «ничто» превратилось в мир, ярко освещенный
солнцем, все восстановилось в новом свете.
— Что, они расходятся? Кончено? Всё кончено? Взошло
солнце? — спрашивал он тревожно, хватая за руку князя. — Который час? Ради
бога: час? Я проспал. Долго я спал? — прибавил он чуть не с отчаянным видом, точно он проспал что-то такое, от чего по крайней мере зависела вся судьба его.
Так кончило свое земное поприще тихое и доброе существо,
бог знает зачем выхваченное из родной почвы и тотчас же брошенное, как вырванное деревцо, корнями на
солнце; оно увяло, оно пропало без следа, это существо, и никто не горевал о нем.
С удивлением глядел студент на деревья, такие чистые, невинные и тихие, как будто бы
бог, незаметно для людей, рассадил их здесь ночью, и деревья сами с удивлением оглядываются вокруг на спокойную голубую воду, как будто еще дремлющую в лужах и канавах и под деревянным мостом, перекинутым через мелкую речку, оглядываются на высокое, точно вновь вымытое небо, которое только что проснулось и в заре, спросонок, улыбается розовой, ленивой, счастливой улыбкой навстречу разгоравшемуся
солнцу.
Гроза началась вечером, часу в десятом; мы ложились спать; прямо перед нашими окнами был закат летнего
солнца, и светлая заря, еще не закрытая черною приближающеюся тучею, из которой гремел по временам глухой гром, озаряла розовым светом нашу обширную спальню, то есть столовую; я стоял возле моей кроватки и молился
богу.
—
Бог с тобой, ревнуй меня, сколько хочешь; я перед тобой чист, как
солнце; но скажи, как ты мужа убедила отпустить тебя сюда?
Переночевав, кому и как
бог привел, путники мои, едва только появилось
солнце, отправились в обратный путь. День опять был ясный и теплый. Верстах в двадцати от города доктор, увидав из окна кареты стоявшую на горе и весьма недалеко от большой дороги помещичью усадьбу, попросил кучера, чтобы тот остановился, и затем, выскочив из кареты, подбежал к бричке Егора Егорыча...
В самом деле, ведь стоит только вдуматься в положение каждого взрослого, не только образованного, но самого простого человека нашего времени, набравшегося носящихся в воздухе понятий о геологии, физике, химии, космографии, истории, когда он в первый раз сознательно отнесется к тем, в детстве внушенным ему и поддерживаемым церквами, верованиям о том, что
бог сотворил мир в шесть дней; свет прежде
солнца, что Ной засунул всех зверей в свой ковчег и т. п.; что Иисус есть тоже бог-сын, который творил всё до времени; что этот
бог сошел на землю за грех Адама; что он воскрес, вознесся и сидит одесную отца и придет на облаках судить мир и т. п.
— Всепетая мати — это и есть весна, а
бог —
солнце! Так когда-то верили люди, — это не плохо! Добрые
боги созданы весною. Сядемте!
Прасковья Ивановна стояла на коленях и со слезами молилась
богу на новый церковный крест, который горел от восходящего
солнца перед самыми окнами дома; никакого образа в комнате не было.
— Потому что это — он. Он уже стал теперь как тень, — пора! Он живет тысячи лет,
солнце высушило его тело, кровь и кости, и ветер распылил их. Вот что может сделать
бог с человеком за гордость!..
Немая и черная, словно окована непобедимой печалью, она что-то ищет в ночи, уводя воображение глубоко во тьму древних верований, напоминая Изиду, [Изида (точнее Исида) — одна из самых почитаемых богинь Древнего Египта, дочь
бога солнца Ра, сестра и жена
бога Озириса, растерзанного злым
богом Сетом.
В небе, море и душе — тишина, хочется слышать, как всё живое безмолвно поет молитву богу-Солнцу.
Остров, среди темной равнины сонных вод, под бледным куполом неба, подобен жертвеннику пред лицом бога-солнца.
Яркое, горячее
солнце, бьющее в открытые окна и в дверь на балконе, крики внизу, плесканье весел, звон колоколов, раскатистый гром пушки в полдень и чувство полной, полной свободы делали со мной чудеса; я чувствовал на своих боках сильные, широкие крылья, которые уносили меня
бог весть куда.
— Я пропал… знаю! Только — не от вашей силы… а от своей слабости… да! Вы тоже черви перед
богом… И — погодите! Задохнетесь… Я пропал — от слепоты… Я увидал много и ослеп… Как сова… Мальчишкой, помню… гонял я сову в овраге… она полетит и треснется обо что-нибудь…
Солнце ослепило ее… Избилась вся и пропала. А отец тогда сказал мне: «Вот так и человек: иной мечется, мечется, изобьется, измучается и бросится куда попало… лишь бы отдохнуть!..» Эй! развяжите мне руки…
Иванов (волнуясь). Голубушка моя, родная моя, несчастная, умоляю тебя, не мешай мне уезжать по вечерам из дому. Это жестоко, несправедливо с моей стороны, но позволяй мне делать эту несправедливость! Дома мне мучительно тяжело! Как только прячется
солнце, душу мою начинает давить тоска. Какая тоска! Не спрашивай, отчего это. Я сам не знаю. Клянусь истинным
богом, не знаю! Здесь тоска, а поедешь к Лебедевым, там еще хуже; вернешься оттуда, а здесь опять тоска, и так всю ночь… Просто отчаяние!..
Василиса Перегриновна. Ребенок, благодетельница! Уж нечего сказать, дал вам
бог сына на радость да на утешение. И мы-то все на него не нарадуемся. Словно
солнце какое у нас показалось. Такой добрый, такой веселый, такой ко всем ласковый! А уж за девушками так и бегает; проходу нигде не дает; а они-то, дуры, рады-радехоньки, так и ржут.
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда.
Птичка жить нам не мешает
Никак и никогда!
Долгу ночь на ветке дремлет,
Солнце красное взойдет —
Птичка гласу
бога внемлет,
Встрепенется и поет:
— Барыня, барыня!
Сударыня барыня!
Ты скажи нам, барыня,
Чего тебе надобно?
Лешка! Дергай! Делай! Зверски делай! Дико! И — эх ты-и!
Шла барыня из Ростова
Поглядеть на Льва Толстого,
А барыня из Орла —
Неизвестно куда шла!
Барыня…
Дай
бог, повторяю я, преданнейший слуга и брат твой, усердно моля за тебя умершего на кресте спасителя, чтобы все великие и святые обязанности женщины стали для тебя ясны, как ясно это
солнце, освещающее дорогой для всех нас день твоего совершеннолетия (
солнце ярко и весело смотрело в окна через невысокие деревья палисадника).
Дай
бог, чтобы зло и неправда человеческая бежали от тебя, как тьма бежит от лучей этого
солнца!
— Я помню, Суламифь, как обернулась ты на мой зов. Под тонким платьем я увидел твое тело, твое прекрасное тело, которое я люблю как
Бога. Я люблю его, покрытое золотым пухом, точно
солнце оставило на нем свой поцелуй. Ты стройна, точно кобылица в колеснице фараоновой, ты прекрасна, как колесница Аминодавова. Глаза твои как два голубя, сидящих у истока вод.
Есть остров в море, проклятый небесами,
Заросший вес кругом дремучими лесами,
Покрытый иссини густейшим мраком туч,
Куда не проникал ни разу
солнца луч,
Где ветры вечные кипяще море роют,
Вода пускает гром, леса, колеблясь, воют,
Исчадье мерзкое подземна
бога там.
Торопливо горят звёзды, чтобы до восхода
солнца показать всю красоту свою; опьяняет, ласкает тебя любовь и сон, и сквозь душу твою жарко проходит светлый луч надежды: где-то есть прекрасный
бог!
— Что же — люди? Люди, как травы, все разные. Для слепого и
солнце черно. Кто сам себе не рад, тот и
богу враг. А впрочем, молоды люди — трёх лет Ивана по отчеству звать рано!
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда,
В долгу ночь на ветке дремлет;
Солнце красное взойдет,
Птичка гласу
бога внемлет,
Встрепенется и поет.
За весной, красой природы,
Лето знойное пройдет —
И туман и непогоды
Осень поздняя несет:
Людям скучно, людям горе;
Птичка в дальные страны,
В теплый край, за сине море
Улетает до весны.
— Дура! Противу
солнца тени быть не может, оно всякую тень прободеет. Раз! А
бог — утверждается — светлый, — какая от него тень? Два! Кроме того — в небе везде пустота одна, — откуда в пустоте тень появится? Три. Дура она неповитая…
— Когда видишь людей и как всё это гадко у них и потом вспомнишь о
боге, о страшном суде — даже сердце сожмётся! Потому что ведь он может всегда — сегодня, завтра, через час — потребовать ответов… И знаете, иногда мне кажется — это будет скоро! Днём это будет… сначала погаснет
солнце… а потом вспыхнет новое пламя, и в нём явится он.
Акулина как бы успокоилась, и только судорожно стиснутые губы и смертная бледность лица свидетельствовали, что не все еще стихло в груди ее; но потом, когда дружка невесты произнес: «Отцы, батюшки, мамки, мамушки и все добрые соседушки, благословите молодого нашего отрока в путь-дорогу, в чистое поле, в зеленые луга, под восточную сторону, под красное
солнце, под светлый месяц, под часты звезды, к божьему храму, к колокольному звону», и особенно после того, как присутствующие ответили: «
Бог благословит!», все как бы разом окончательно в ней замерло и захолонуло.
Вот вы подумайте себе, добрые люди, какую штуку устроил: рано поутру, еще и
солнце только что думает всходить и коров еще не выгоняли, а он без шапки, простоволосый, да без сапогов, босой, да весь расхристанный ввалился в избу ко вдове с молодою дочкой! Э, что там еще без шапки: слава
богу, что хоть чего другого не потерял по дороге, тогда бы уж навеки бедных баб осрамил!.. Да еще и говорит: «А слава ж
богу! Вот я и у вас».
Перед вечером все моются в речке или на ставах [Став — пруд.], а как зайдет
солнце, идут бедняги в свою школу [Простой народ в Юго-западном крае называет синагоги школами.], и уж какой оттуда крик слышится, так и не приведи
бог: все орут в голос, а глаза от страха закрывают…
Святители, как она была одета! платье на ней было белое, как лебедь: фу, какое пышное! а как глянула:
солнце, ей-богу
солнце!
Тут старик под кедрой сидит, а тут мы ему могилу роем; вырыли могилу ножами, помолились
богу, старик уж у нас молчит, только головой качает, слезно плачет. Село
солнце, старик у нас помер. Стемнело, мы уж и яму сровняли.
В писании читается: „да не зайдет
солнце во гневе вашем“; прости же ты меня за мою дерзость; давай помиримся!» — поклонилась ей до земли и взяла ее руку поцеловала: вот тебе, ей-богу, как завтрашний день хочу видеть, так поцеловала.
— А у нас такой порядок, что вы мажете неодобрительно отзываться о
солнце, о луне, о чем угодно, но храни вас
бог трогать либералов! Боже вас сохрани! Либерал — это тот самый поганый сухой гриб, который, если вы нечаянно дотронетесь до него пальцем, обдаст вас облаком пыли.
Любовь. Глупости, мама! Какое дело
богу, природе,
солнцу — до нас? Мы лежим на дороге людей, как обломки какого-то старого, тяжёлого здания, может быть — тюрьмы… мы валяемся в пыли разрушения и мешаем людям идти… нас задевают ногами, мы бессмысленно испытываем боль… иногда, запнувшись за нас, кто-нибудь падает, ломая себе кости…
Голодал он, и мерз, и на
солнце жарился, и переходы делал по сорока и пятидесяти верст в жару и в мороз; случалось и под пулями бывать, да, слава
богу, ни одна не задела.
— А весна в этом году поздняя, — сказал Матвей, прислушиваясь. — Оно и лучше, я не люблю весны. Весной грязно очень, Сергей Никанорыч. В книжках пишут: весна, птицы поют,
солнце заходит, а что тут приятного? Птица и есть птица и больше ничего. Я люблю хорошее общество, чтоб людей послушать, об леригии поговорить или хором спеть что-нибудь приятное, а эти там соловьи да цветочки —
бог с ними!