Неточные совпадения
До последней подробности рассказала она ему и весь сегодняшний день, посещение Ракитина и Алеши, как она,
Феня, стояла на сторожах, как барыня поехала и что она прокричала в окошко Алеше поклон ему, Митеньке, и чтобы «вечно помнил, как любила она его часочек».
Заслышав такой неистовый стук в ворота,
Феня, столь напуганная часа два назад и все еще от волнения и «думы» не решавшаяся лечь спать, была испугана теперь вновь почти
до истерики: ей вообразилось, что стучится опять Дмитрий Федорович (несмотря на то, что сама же видела, как он уехал), потому что стучаться так «дерзко» никто не мог, кроме его.
Наконец дело дошло
до той точки в рассказе, когда он вдруг узнал, что Грушенька его обманула и ушла от Самсонова тотчас же, как он привел ее, тогда как сама сказала, что просидит у старика
до полуночи: «Если я тогда не убил, господа, эту
Феню, то потому только, что мне было некогда», — вырвалось вдруг у него в этом месте рассказа.
И вот вчера только я решился сорвать мою ладонку с шеи, идя от
Фени к Перхотину, а
до той минуты не решался, и только что сорвал, в ту же минуту стал уже окончательный и бесспорный вор, вор и бесчестный человек на всю жизнь.
— То-то;
Феня,
Феня, кофею! — крикнула Грушенька. — Он у меня уж давно кипит, тебя ждет, да пирожков принеси, да чтобы горячих. Нет, постой, Алеша, у меня с этими пирогами сегодня гром вышел. Понесла я их к нему в острог, а он, веришь ли, назад мне их бросил, так и не ел. Один пирог так совсем на пол кинул и растоптал. Я и сказала: «Сторожу оставлю; коли не съешь
до вечера, значит, тебя злость ехидная кормит!» — с тем и ушла. Опять ведь поссорились, веришь тому. Что ни приду, так и поссоримся.
— Этакие бесстыжие глаза… — подивилась на него старуха, качая головой. — То-то путаник-мужичонка!.. И сон у них у всех один: Окся-то так же дрыхнет, как колода. Присунулась
до места и спит… Ох, согрешила я! Не нажить, видно, мне другой-то
Фени… Ах, грехи, грехи!..
— Нет так!.. — ответил Кожин. — Известно, какие горничные у Карачунского… Днем горничная, а ночью сударка. А кто ее довел
до этого? Вы довели… вы!..
Феня, моя голубка… родная… Что ты сделала над собой?..
— Что же я, братец Яков Родивоныч… — прошептала
Феня со слезами на глазах. — Один мой грех и тот на виду, а там уж как батюшка рассудит… Муж за меня ответит, Акинфий Назарыч. Жаль мне матушку
до смерти…
— Вот что я тебе скажу, Родион Потапыч, — заговорила старуха серьезно, — я к тебе за делом… Ты это что надумал-то? Не похвалю твою
Феню, а тебя-то вдвое. Девичья-то совесть известная:
до порога, а ты с чего проклинать вздумал?.. Ну пожурил, постращал, отвел душу — и довольно…
Карачунский проводил старика
до передней, и там Родион Потапыч поведал свое домашнее горе относительно сбежавшей
Фени.
Феня тихо крикнула и едва удержалась на ногах. Она утащила Мыльникова к себе в комнату и заставила рассказать все несколько раз. Господи, да что же это такое? Неужели Акинфий Назарыч мог дойти
до такого зверства?..
Карачунский приехал раньше, чем следовало, и ему действительно приходилось подождать. Отворив дверь в заднюю избу, он на дороге столкнулся с
Феней и даже как будто смутился,
до того это было неожиданно.
Феня тоже потупилась и вся вспыхнула.
— Да ведь ты женился, сказывают, Акинфий Назарыч? Какое тебе дело
до нашей
Фени?.. Ты сам по себе, она сама по себе.
— Пошевеливайся, Зотушка! — покрикивала
Феня на своего помощника. — Надо поспеть убраться
до вечера, а то, пожалуй, скажут про нас с тобою неладно что-нибудь. Алена Евстратьевна бедовая у вас. Да что ты сегодня точно мертвый?
Феню любил он
до безумия, хотя и не умел проявить своего чувства громкими внешними формами, как делают другие отцы.
До комнаты
Фени было всего несколько шагов — перейти залу и гостиную. Хозяйка указала гостю на стул около туалета красного дерева, а сама поместилась по другую его сторону.
О всем было переговорено, все было перемыто
до последней косточки, и только никто ни единым словом не обмолвился о
Фене Пятовой, точно она никогда не существовала…
Феня была большая охотница
до цветов, и все окна были уставлены цветочными горшками, но и цветки были тоже все старинные: герани, кактусы (эти кактусы сильно походили на шишковатые зеленые косы, которые вылезали прямо из земли), петухи, жасмин, олеандры, гортензии и т. д.
— Велика беда… — говорила модница в утешение
Фене. — Ведь ты не связана! Силком тебя никто не выдает… Братец тогда навеселе были, ну и ты тоже завела его к себе в спальню с разговорами, а братец хоть и старик, а еще за молодого ответит. Вон в нем как кровь-то заходила… Молодому-то еще далеко
до него!.. Эти мужчины пребедовые, им только чуточку позволь… Они всегда нашей женской слабостью пользуются. Ну, о чем же ты кручинишься-то? Было да сплыло, и весь сказ…
— Только для тебя,
Феня, и согрешил!.. — говорил расходившийся старик, вытирая вспотевшее лицо платком. — По крайности буду знать, в чем попу каяться в Великом посте… А у меня еще есть
до тебя большое слово,
Феня.
— А я еще зайду к Колобовым; может, у них не узнаю ли что, — успокаивала Марфа Петровна, — а от них, если ничего не узнаю, дойду
до Пятовых… Там уж наверно все знают. Феня-то Пятова с Нюшей Брагиной — водой не разлить…
Они вместе выбрали и время, когда переговорить
Фене с Гордеем Евстратычем, — за день
до крещенского сочельника, когда у Пятовых будут приглашены гости на вечер.
В восемь часов был подан ужин, потому что в Белоглинском заводе все ложатся очень рано. Стряпня была своя домашняя, не заморская, но гости находили все отличным и говорили нехитрые комплименты молодой хозяйке, которая так мило конфузилась и вспыхивала ярким румянцем
до самой шеи. Гордей Евстратыч особенно ласково поглядывал сегодня на
Феню и несколько раз принимался расхваливать ее в глаза, что уж было совсем не в его характере.