Неточные совпадения
Отец, поднявшись
до́
свету,
Будил дочурку ласкою,
А брат веселой песенкой...
Уподобив себя вечным должникам, находящимся во власти вечных кредиторов, они рассудили, что на
свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение не получает ничего. Рассудив таким образом, глуповцы стали ждать, не сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут
до сего дня.
Кроме занятий службы и
света, у Вронского было еще занятие — лошади,
до которых он был страстный охотник.
Она вспомнила, как она рассказала почти признание, которое ей сделал в Петербурге молодой подчиненный ее мужа, и как Алексей Александрович ответил, что, живя в
свете, всякая женщина может подвергнуться этому, но что он доверяется вполне ее такту и никогда не позволит себе унизить ее и себя
до ревности.
— Да, но здесь,
до тех пор, пока ни Анна… ни вы не чувствуете нужды в
свете…
Он не хотел видеть и не видел, что в
свете уже многие косо смотрят на его жену, не хотел понимать и не понимал, почему жена его особенно настаивала на том, чтобы переехать в Царское, где жила Бетси, откуда недалеко было
до лагеря полка Вронского.
Он не раздеваясь ходил своим ровным шагом взад и вперед по звучному паркету освещенной одною лампой столовой, по ковру темной гостиной, в которой
свет отражался только на большом, недавно сделанном портрете его, висевшем над диваном, и чрез ее кабинет, где горели две свечи, освещая портреты ее родных и приятельниц и красивые, давно близко знакомые ему безделушки ее письменного стола. Чрез ее комнату он доходил
до двери спальни и опять поворачивался.
Между Нордстон и Левиным установилось то нередко встречающееся в
свете отношение, что два человека, оставаясь по внешности в дружелюбных отношениях, презирают друг друга
до такой степени, что не могут даже серьезно обращаться друг с другом и не могут даже быть оскорблены один другим.
Даже не было надежды, чтоб ее пригласили, именно потому, что она имела слишком большой успех в
свете, и никому в голову не могло прийти, чтоб она не была приглашена
до сих пор.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить к брату, к Бетси и сделать несколько визитов с тем, чтоб начать ездить в тот
свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из дома с тем, чтобы не возвращаться
до поздней ночи.
Третий круг наконец, где она имела связи, был собственно
свет, —
свет балов, обедов, блестящих туалетов,
свет, державшийся одною рукой за двор, чтобы не спуститься
до полусвета, который члены этого круга думали, что презирали, но с которым вкусы у него были не только сходные, но одни и те же.
— Я игнорирую это
до тех пор, пока
свет не знает этого, пока мое имя не опозорено.
— Да,
до всего дошло теперь всякое усовершенствование, — сказал Степан Аркадьич, влажно и блаженно зевая. — Театры, например, и эти увеселительные…. а-а-а! — зевал он. — Электрический
свет везде…. а-а!
Так он жил, не зная и не видя возможности знать, что он такое и для чего живет на
свете, и мучаясь этим незнанием
до такой степени, что боялся самоубийства, и вместе с тем твердо прокладывая свою особенную, определенную дорогу в жизни.
Старший брат, всегда уважавший суждения меньшего, не знал хорошенько, прав ли он или нет,
до тех пор, пока
свет не решил этого вопроса; сам же, с своей стороны, ничего не имел против этого и вместе с Алексеем пошел к Анне.
Свет мелькнул в одном окошке и досягнул туманною струею
до забора, указавши нашим дорожным ворота.
— От кого? — сказал председатель и, распечатавши, воскликнул: — А! от Плюшкина. Он еще
до сих пор прозябает на
свете. Вот судьба, ведь какой был умнейший, богатейший человек! а теперь…
Скоро вслед за ними все угомонилось, и гостиница объялась непробудным сном; только в одном окошечке виден еще был
свет, где жил какой-то приехавший из Рязани поручик, большой, по-видимому, охотник
до сапогов, потому что заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую.
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он
до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем
свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
Все они были
до того нелепы, так странны, так мало истекали из познанья людей и
света, что оставалось только пожимать плечами да говорить: «Господи боже! какое необъятное расстояние между знаньем
света и уменьем пользоваться этим знаньем!» Почти все прожекты основывались на потребности вдруг достать откуда-нибудь сто или двести тысяч.
Татьяна с ключницей простилась
За воротами. Через день
Уж утром рано вновь явилась
Она в оставленную сень,
И в молчаливом кабинете,
Забыв на время всё на
свете,
Осталась наконец одна,
И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не
до них,
Но показался выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной.
Но не теперь. Хоть я сердечно
Люблю героя моего,
Хоть возвращусь к нему, конечно,
Но мне теперь не
до него.
Лета к суровой прозе клонят,
Лета шалунью рифму гонят,
И я — со вздохом признаюсь —
За ней ленивей волочусь.
Перу старинной нет охоты
Марать летучие листы;
Другие, хладные мечты,
Другие, строгие заботы
И в шуме
света и в тиши
Тревожат сон моей души.
Она просидела
до самого
света, вовсе не была утомлена и внутренне желала, чтобы ночь протянулась как можно дольше.
И все козаки,
до последнего в поле, выпили последний глоток в ковшах за славу и всех христиан, какие ни есть на
свете. И долго еще повторялось по всем рядам промеж всеми куренями...
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с
светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится
до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру.
Я, конечно, все свалил на свою судьбу, прикинулся алчущим и жаждущим
света и, наконец, пустил в ход величайшее и незыблемое средство к покорению женского сердца, средство, которое никогда и никого не обманет и которое действует решительно на всех
до единой, без всякого исключения.
А как кончил бы, из пятой да из второй вынул бы по кредитке, да опять на
свет, да опять сомнительно, «перемените, пожалуйста», — да
до седьмого поту конторщика бы довел, так что он меня как и с рук-то сбыть уж не знал бы!
Свету было довольно, и он поскорей стал себя оглядывать, всего, с ног
до головы, все свое платье: нет ли следов?
— Я бы вот как стал менять: пересчитал бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов, в каждую бумажку всматриваясь, и принялся бы за другую тысячу; начал бы ее считать, досчитал бы
до средины, да и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да на
свет, да переворотил бы ее и опять на
свет — не фальшивая ли?
Огромная масса людей, материал, для того только и существует на
свете, чтобы, наконец, чрез какое-то усилие, каким-то таинственным
до сих пор процессом, посредством какого-нибудь перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить, наконец, на
свет, ну хоть из тысячи одного, хотя сколько-нибудь самостоятельного человека.
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло
до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для… да непременно же подумают! Да ни за что же на
свете!
А сам, как бурный вихрь, пустился,
Не взвидя
света, ни дорог,
Поколь, в овраг со всех махнувши ног,
До-смерти не убился.
«Соседка, слышала ль ты добрую молву?»
Вбежавши, Крысе Мышь сказала: —
«Ведь кошка, говорят, попалась в когти льву?
Вот отдохнуть и нам пора настала!» —
«Не радуйся, мой
свет»,
Ей Крыса говорит в ответ:
«И не надейся попустому!
Коль
до когтей у них дойдёт,
То, верно, льву не быть живому:
Сильнее кошки зверя нет...
— Смела ли Маша? — отвечала ее мать. — Нет, Маша трусиха.
До сих пор не может слышать выстрела из ружья: так и затрепещется. А как тому два года Иван Кузмич выдумал в мои именины палить из нашей пушки, так она, моя голубушка, чуть со страха на тот
свет не отправилась. С тех пор уж и не палим из проклятой пушки.
Я пришел к себе на квартиру и нашел Савельича, горюющего по моем отсутствии. Весть о свободе моей обрадовала его несказанно. «Слава тебе, владыко! — сказал он перекрестившись. — Чем
свет оставим крепость и пойдем куда глаза глядят. Я тебе кое-что заготовил; покушай-ка, батюшка, да и почивай себе
до утра, как у Христа за пазушкой».
Теперь мне
до того ли!
Хотел объехать целый
светИ не объехал сотой доли.
Он взглянул на нее. Она закинула голову на спинку кресел и скрестила на груди руки, обнаженные
до локтей. Она казалась бледней при
свете одинокой лампы, завешенной вырезною бумажною сеткой. Широкое белое платье покрывало ее всю своими мягкими складками; едва виднелись кончики ее ног, тоже скрещенных.
В то время в петербургском
свете изредка появлялась женщина, которую не забыли
до сих пор, княгиня Р. У ней был благовоспитанный и приличный, но глуповатый муж и не было детей.
— Я думаю: хорошо моим родителям жить на
свете! Отец в шестьдесят лет хлопочет, толкует о «паллиативных» средствах, лечит людей, великодушничает с крестьянами — кутит, одним словом; и матери моей хорошо: день ее
до того напичкан всякими занятиями, ахами да охами, что ей и опомниться некогда; а я…
Николай Петрович объяснил ему в коротких словах свое душевное состояние и удалился. Павел Петрович дошел
до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял глаза к небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме
света звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая [Мизантропический — нелюдимый, человеконенавистнический.] душа…
Часу в первом утра он, с усилием раскрыв глаза, увидел над собою при
свете лампадки бледное лицо отца и велел ему уйти; тот повиновался, но тотчас же вернулся на цыпочках и,
до половины заслонившись дверцами шкафа, неотвратимо глядел на своего сына.
Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда на полках приобрела сходство с оружием, а белая масса плиты — точно намогильный памятник. В мутном пузыре
света старики сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар, в пальто, застегнутом
до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку на колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие усы.
Это было его первое слово.
До этого он сидел молча, поставив локти на стол, сжав виски ладонями, и смотрел на Маракуева, щурясь, как на яркий
свет.
— Нет, наша редакция вся у Сен-Жоржа сегодня, оттуда и поедем на гулянье. А ночью писать и чем
свет в типографию отсылать.
До свидания.
Или объявит, что барин его такой картежник и пьяница, какого
свет не производил; что все ночи напролет
до утра бьется в карты и пьет горькую.
— Боже мой, если б я знал, что дело идет об Обломове, мучился ли бы я так! — сказал он, глядя на нее так ласково, с такою доверчивостью, как будто у ней не было этого ужасного прошедшего. На сердце у ней так повеселело, стало празднично. Ей было легко. Ей стало ясно, что она стыдилась его одного, а он не казнит ее, не бежит! Что ей за дело
до суда целого
света!
Казалось бы, заснуть в этом заслуженном покое и блаженствовать, как блаженствуют обитатели затишьев, сходясь трижды в день, зевая за обычным разговором, впадая в тупую дремоту, томясь с утра
до вечера, что все передумано, переговорено и переделано, что нечего больше говорить и делать и что «такова уж жизнь на
свете».
Она заглядывала ему в глаза, но ничего не видела; и когда, в третий раз, они дошли
до конца аллеи, она не дала ему обернуться и, в свою очередь, вывела его на лунный
свет и вопросительно посмотрела ему в глаза.
Равнодушный ко всему на
свете, кроме красоты, Райский покорялся ей
до рабства, был холоден ко всему, где не находил ее, и груб, даже жесток, ко всякому безобразию.
Она, кажется, не слыхала, что есть на
свете страсти, тревоги, дикая игра событий и чувств, доводящие
до проклятий, стирающие это сияние с лица.