Неточные совпадения
— Да хоть послезавтра. Что нам здесь делать-то! Шампанское с Кукшиной пить?
Родственника твоего, либерального сановника, слушать?.. Послезавтра же и махнем. Кстати — и моего отца усадьбишка оттуда недалеко. Ведь это Никольское по ***
дороге?
Приехали они в двух экипажах; в первом экипаже, в щегольской коляске, запряженной парой
дорогих лошадей, прибыл Петр Александрович Миусов со своим дальним
родственником, очень молодым человеком, лет двадцати, Петром Фомичом Калгановым.
Когда еще не было железных
дорог, ребятишек привозили в Москву с попутчиками, на лошадях. Какой-нибудь
родственник, живущий в Москве, также с попутчиком приезжал на побывку в деревню, одетый в чуйку, картуз с лаковым козырьком, сапоги с калошами, и на жилете — часы с шейной цепочкой.
Эта местность особенно славилась своими пиратами. «Молодые» ехали с визитом к жившему в этом переулке богатому и скупому
родственнику и поразили местное население невиданным экипажем на
дорогой паре лошадей под голубой шелковой сеткой. Глаза у пиратов сразу разгорелись на добычу.
Дешерт стал одеваться, крича, что он умрет в
дороге, но не останется ни минуты в доме, где смеются над умирающим
родственником. Вскоре лошади Дешерта были поданы к крыльцу, и он, обвязанный и закутанный, ни с кем не прощаясь, уселся в бричку и уехал. Весь дом точно посветлел. На кухне говорили вечером, каково-то у такого пана «людям», и приводили примеры панского бесчеловечья…
Они нагнали шагавшего по
дороге Кишкина уже в виду Тайболы, где сосновый бор точно расступался, открывая широкий вид на озеро. Кишкин остановился и подождал ехавших верхом
родственников.
Дорога до Мурмоса для Нюрочки промелькнула, как светлый, молодой сон. В Мурмос приехали к самому обеду и остановились у каких-то
родственников Парасковьи Ивановны. Из Мурмоса нужно было переехать в лодке озеро Октыл к Еловой горе, а там уже идти тропами. И лодка, и гребцы, и проводник были приготовлены заранее. Оказалось, что Парасковья Ивановна ужасно боялась воды, хотя озеро и было спокойно. Переезд по озеру верст в шесть занял с час, и Парасковья Ивановна все время охала и стонала.
— Да, — начал Белоярцев, — пока пожалуют
дорогие гости, нам нужно условиться, что говорить. Надо сказать, что все мы
родственники, и говорить это в одно слово. Вы, mademoiselle Бертольди, скажите, что вы жена Прорвича.
— Ну вот подите, — рассмеялся Петр Степанович, — она, видите, боится, что отсюда уже написали… то есть некоторые господа… Одним словом, тут, главное, Ставрогин; то есть князь К… Эх, тут целая история; я, пожалуй, вам
дорогой кое-что сообщу — сколько, впрочем, рыцарство позволит… Это мой
родственник, прапорщик Эркель, из уезда.
Хотя он и вышел уже при дневном свете, когда нервный человек всегда несколько ободряется (а майор,
родственник Виргинского, так даже в бога переставал веровать, чуть лишь проходила ночь), но я убежден, что он никогда бы прежде без ужаса не мог вообразить себя одного на большой
дороге и в таком положении.
— Как вам сказать… Намеднись, как ездил к зулусам, одних прогонов на сто тысяч верст, взад и вперед, получил. На осьмнадцать лошадей по три копейки на каждую — сочтите, сколько денег-то будет? На станциях между тем ямщики и прогонов не хотят получать, а только"ура"кричат… А потом еще суточные по положению, да подъемные, да к
родственникам по
дороге заехать…
— Га! — закричал хозяин. — Дядюшка Федор Тимофеич!
Дорогая тетушка! Милые
родственники, черт бы вас взял!
— Не знаю, — грустно ответила Дуня. — Я ведь не на своей воле. Марья Ивановна привезла меня сюда погостить и обещалась тятеньке привезти меня обратно. Да вот идут день за день, неделя за неделей… а что-то не видать, чтоб она собиралась в
дорогу… А путь не близкий — больше четырехсот верст… Одной как ехать? И
дороги не знаю и страшно… мало ли что может случиться? И жду поневоле… А тут какой-то ихний
родственник приедет погостить, Марья Ивановна для него остаться хочет — давно, слышь, не видались.
А после обеда кое-кого из счастливиц, у кого есть родные и
родственники, придут навестить давножданные,
дорогие посетители. Этот час в неделе приютские девочки любят больше всего.
На другой день, 20 июля, Алексей Аракчеев поступил в корпус, а отец его, встретившись с одним московским
родственником, давшим ему денег на
дорогу, «поручив сына под покровительство Казанской Богородицы», уехал в деревню.
Духовник шел с дарами на лестницу; вслед за ним входил Антонио Фиоравенти; навстречу шел хозяин дома, бледный, дрожащий, с растрепанной головой, с запекшимися губами. Был полдень; солнце ярко освещало лестницу, все предметы резко означались. Первым делом барона, гордого, спесивого,
родственника королевского, было броситься к ногам итальянца и молить его о спасении супруги. Золото, поместья, почести, все сулил он ему, лишь бы спасти ту, которая была для него
дороже самой жизни.
«Ну, нашествие друзей и
родственников, — думал между тем Владимир Игнатьевич Неелов по
дороге в Сокольники. — Авось догадаются и увезут ее в Петербург обратно к родителям… Вот одолжили бы».
Вся эта обстановка напоминала фон Зееману годы его юности, и он мысленно стал переживать эти минувшие безвозвратные годы, все испытанное им, все им перечувствованное, доведшее его до смелой решимости вызваться прибыть сегодня к графу и бросить ему в лицо жестокое, но, по убеждению Антона Антоновича, вполне заслуженное им слово, бросить, хотя не от себя, а по поручению других, но эти другие были для него
дороже и ближе самых ближайших
родственников, а не только этой «седьмой воды на киселе», каким приходился ему ненавистный Клейнмихель.