Неточные совпадения
Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно
дорогому вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили
дорогую сулею: все разлилось на
землю вино, и схватил себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы если приведет Бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился
человек…
«Полуграмотному
человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен
людей. Он везет их сотни верст. Он может сойти с ума, спрыгнуть на
землю, убежать, умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла на
людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской
дороги увез революционеров-рабочих на глазах карательного отряда…»
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым
дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а
люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из
земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а
земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на
людей, которых учат ходить по
земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав
дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых
людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по
дороге из Вены в Мюнхен, молодого
человека, русского, который говорил, что объехал славянские
земли, везде сближался со всеми классами, в каждой
земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те
земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую
землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих
землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной
дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны
люди и деньги.
— Я тогда думал, — рассказывал он мне, — что в Сибири
люди под
землей живут, взял и убежал по
дороге из Тюмени.
Но,
дорогие, надо же сколько-нибудь думать, это очень помогает. Ведь ясно: вся человеческая история, сколько мы ее знаем, это история перехода от кочевых форм ко все более оседлым. Разве не следует отсюда, что наиболее оседлая форма жизни (наша) есть вместе с тем и наиболее совершенная (наша). Если
люди метались по
земле из конца в конец, так это только во времена доисторические, когда были нации, войны, торговли, открытия разных америк. Но зачем, кому это теперь нужно?
У него дом больше — такой достался ему при поступлении на место; в этом доме, не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому что
земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть; одежда его и жены
дороже стоит, хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий
человек, за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
— Позвольте,
дорогой сенатор! — прервал я его, — вероятно, кто-нибудь из русских"веселых
людей"ради шутки уверил вас, что каторга есть удел всех русских на
земле. Но это неправильно. Каторгою по-русски называется такой образ жизни, который присвоивается исключительно
людям, не выполняющим начальственных предписаний. Например, если не приказано на улице курить, а я курю — каторга! если не приказано в пруде публичного сада рыбу ловить, а я ловлю — каторга!
Не говоря уже там об оброках, пять крупчаток-мельниц, и если теперь положить minimum дохода по три тысячи серебром с каждой, значит: одна эта статья — пятнадцать тысяч серебром годового дохода; да подмосковная еще есть… ну, и прежде вздором, пустяками считалась, а тут вдруг — богатым
людям везде, видно, счастье, — вдруг прорезывается линия железной
дороги: какой-то господин выдумывает разбить тут огородные плантации и теперь за одну
землю платит — это черт знает что такое! — десять тысяч чистоганом каждогодно.
— Со вчерашнего вечера я обдумал дело, — начал он уверенно и методически, по-всегдашнему (и мне кажется, если бы под ним провалилась
земля, то он и тут не усилил бы интонации и не изменил бы ни одной йоты в методичности своего изложения), — обдумав дело, я решил, что замышляемое убийство есть не только потеря драгоценного времени, которое могло бы быть употреблено более существенным и ближайшим образом, но сверх того представляет собою то пагубное уклонение от нормальной
дороги, которое всегда наиболее вредило делу и на десятки лет отклоняло успехи его, подчиняясь влиянию
людей легкомысленных и по преимуществу политических, вместо чистых социалистов.
«Ехал
человек стар, конь под ним кар, по ристаням, по
дорогам, по притонным местам. Ты, мать, руда жильная, жильная, телесная, остановись, назад воротись. Стар
человек тебя запирает, на покой согревает. Как коню его воды не стало, так бы тебя, руда-мать, не бывало. Пух
земля, одна семья, будь по-моему! Слово мое крепко!»
Досыта насмотревшись на все, я возвращаюсь домой, чувствую себя взрослым
человеком, способным на всякую работу. По
дороге я смотрю с горы кремля на Волгу, — издали, с горы,
земля кажется огромной и обещает дать все, чего захочешь.
И все более удивляла меня бабушка, я привык считать ее существом высшим всех
людей, самым добрым и мудрым на
земле, а она неустанно укрепляла это убеждение. Как-то вечером, набрав белых грибов, мы, по
дороге домой, вышли на опушку леса; бабушка присела отдохнуть, а я зашел за деревья — нет ли еще гриба?
Так и поехали втроем в дальнюю
дорогу… Не стоит описывать, как они переехали через границу и проехали через немецкую
землю; все это не так уж трудно. К тому же, в Пруссии немало встречалось и своих
людей, которые могли указать, как и что надо делать
дорогой. Довольно будет сказать, что приехали они в Гамбург и, взявши свои пожитки, отправились, не долго думая, к реке, на пристань, чтобы там узнать, когда следует ехать дальше.
Набитые полуслепыми
людьми, которые равнодушно верят всему, что не тревожит, не мешает им жить в привычном, грязном, зазорном покое, — распластались, развалились эти чужие друг другу города по великой
земле, точно груды кирпича, брёвен и досок, заготовленных кем-то, кто хотел возвести сказочно огромное здание, но тот, кто заготовил всё это богатство, — пропал, исчез, и весь
дорогой материал тоже пропадает без строителя и хозяина, медленно сгнивая под зимними снегами и дождями осени.
— Ну — летит. Ничего. Тень от неё по
земле стелется. Только
человек ступит в эту тень и — пропал! А то обернётся лошадью, и если озеро по
дороге ей — она его одним копытом всё на
землю выплескивает…
— Это такие
люди — неугомонные, много я их встречал. Говорят, будто щуров сон видели они: есть такая пичужка, щур зовётся. Она снами живёт, и песня у неё как бы сквозь дрёму: тихая да сладкая, хоть сам-то щур — большой, не меньше дрозда. А гнездо он себе вьёт при
дорогах, на перекрёстках. Сны его неведомы никому, но некоторые
люди видят их. И когда увидит
человек такой сои — шабаш! Начнёт по всей
земле ходить — наяву искать место, которое приснилось. Найдёт если, то — помрёт на нём…
Лука. И вот в это место — в Сибири дело-то было — прислали ссыльного, ученого… с книгами, с планами он, ученый-то, и со всякими штуками…
Человек и говорит ученому: «Покажи ты мне, сделай милость — где лежит праведная
земля и как туда
дорога?» Сейчас это ученый книги раскрыл, планы разложил… глядел-глядел — нет нигде праведной
земли! Всё верно, все
земли показаны, а праведной — нет!..
— Самую что ни на есть мелкую пташку, и ту не оставляет господь без призрения, Глеб Савиныч, и об той заботится творец милосердный! Много рассыпал он по
земле всякого жита, много зерен на полях и
дорогах! Немало также и добрых
людей посылает господь на помощь ближнему неимущему!.. Тогда… тогда к тебе приду, Глеб Савиныч!
А за кладбищем дымились кирпичные заводы. Густой, черный дым большими клубами шел из-под длинных камышовых крыш, приплюснутых к
земле, и лениво поднимался вверх. Небо над заводами и кладбищем было смугло, и большие тени от клубов дыма ползли по полю и через
дорогу. В дыму около крыш двигались
люди и лошади, покрытые красной пылью…
А в конце концов,
дорогие синьоры, надо сказать, что
человек должен расти, плодиться там, где его посеял господь, где его любит
земля и женщина…
— Были леса по
дороге, да, это — было! Встречались вепри, медведи, рыси и страшные быки, с головой, опущенной к
земле, и дважды смотрели на меня барсы, глазами, как твои. Но ведь каждый зверь имеет сердце, я говорила с ними, как с тобой, они верили, что я — Мать, и уходили, вздыхая, — им было жалко меня! Разве ты не знаешь, что звери тоже любят детей и умеют бороться за жизнь и свободу их не хуже, чем
люди?
— Боже мой, боже! — тяжело вздыхала Матица. — Что же это творится на свете белом? Что будет с девочкой? Вот и у меня была девочка, как ты!.. Зосталась она там, дома, у городи Хороли… И это так далеко — город Хорол, что если б меня и пустили туда, так не нашла бы я до него
дороги… Вот так-то бывает с
человеком!.. Живёт он, живёт на
земле и забывает, где его родина…
Если его спрашивали, как выйти из леса, он без слов указывал рукою
дорогу, ещё кланялся
человеку до
земли и, уходя в свою келью, запирался в ней.
Дорогие ковры, громадные кресла, бронза, картины, золотые и плюшевые рамы; на фотографиях, разбросанных по стенам, очень красивые женщины, умные, прекрасные лица, свободные позы; из гостиной дверь ведет прямо в сад, на балкон, видна сирень, виден стол, накрытый для завтрака, много бутылок, букет из роз, пахнет весной и
дорогою сигарой, пахнет счастьем, — и все, кажется, так и хочет сказать, что вот-де пожил
человек, потрудился и достиг наконец счастья, возможного на
земле.
— Кроме того-с, — продолжала Елена, вся раскрасневшаяся даже в лице, — всех законов знать нельзя, это требование невыполнимое, чтобы неведением законов никто не отзывался: иначе
людям некогда было бы ни
землю пахать, ни траву косить, ни
дорог себе строить. Они все время должны были бы изучать законы;
люди, хорошо знающие законы, как, например, адвокаты, судьи, огромные деньги за это получают.
— Это ужасно, ужасно,
дорогая! Но нет худа без добра. Ваш муж был, вероятно, дивный, чудный, святой
человек, а такие на небе нужнее, чем на
земле.
Он долго и подробно рисовал прелести жизни, которую собирался устроить мне у себя в Тифлисе. А я под его говор думал о великом несчастии тех
людей, которые, вооружившись новой моралью, новыми желаниями, одиноко ушли вперёд и встречают на
дороге своей спутников, чуждых им, неспособных понимать их… Тяжела жизнь таких одиноких! Они — над
землёй, в воздухе… Но они носятся в нём, как семена добрых злаков, хотя и редко сгнивают в почве плодотворной…
День — серенький; небо, по-осеннему, нахмурилось; всхрапывал, как усталая лошадь, сырой ветер, раскачивая вершины ельника, обещая дождь. На рыжей полосе песчаной
дороги качались тёмненькие фигурки
людей, сползая к фабрике; три корпуса её, расположенные по радиусу, вцепились в
землю, как судорожно вытянутые красные пальцы.
Затем предстали пред царем три
человека. Ведя общее торговое дело, нажили они много денег. И вот, когда пришла им пора ехать в Иерусалим, то зашили они золото в кожаный пояс и пустились в путь.
Дорогою заночевали они в лесу, а пояс для сохранности зарыли в
землю. Когда же они проснулись наутро, то не нашли пояса в том месте, куда его положили.
Погасла милая душа его, и сразу стало для меня темно и холодно. Когда его хоронили, хворый я лежал и не мог проводить на погост
дорогого человека, а встал на ноги — первым делом пошёл на могилу к нему, сел там — и даже плакать не мог в тоске. Звенит в памяти голос его, оживают речи, а
человека, который бы ласковую руку на голову мне положил, больше нет на
земле. Всё стало чужое, далёкое… Закрыл глаза, сижу. Вдруг — поднимает меня кто-то: взял за руку и поднимает. Гляжу — Титов.
Мутно текут потоки горя по всем
дорогам земли, и с великим ужасом вижу я, что нет места богу в этом хаосе разобщения всех со всеми; негде проявиться силе его, не на что опереться стопам, — изъеденная червями горя и страха, злобы и отчаяния, жадности и бесстыдства — рассыпается жизнь во прах, разрушаются
люди, отъединённые друг от друга и обессиленные одиночеством.
А по краям
дороги, под деревьями, как две пёстрые ленты, тянутся нищие — сидят и лежат больные, увечные, покрытые гнойными язвами, безрукие, безногие, слепые… Извиваются по
земле истощённые тела, дрожат в воздухе уродливые руки и ноги, простираясь к
людям, чтобы разбудить их жалость. Стонут, воют нищие, горят на солнце их раны; просят они и требуют именем божиим копейки себе; много лиц без глаз, на иных глаза горят, как угли; неустанно грызёт боль тела и кости, — они подобны страшным цветам.
Глядя на это движение-деяние, я вспоминаю, что где-то, по запутанным
дорогам великой неустроенной
земли, не спеша, одиноко шагает «проходящий»
человек Осип Шатунов и, присматриваясь ко всему недоверчивыми глазами, чутко слушает разные слова — не сойдутся ли они в «стих на всеобщее счастье»?
Человек, застигнутый вихрем в
дороге, садится, крестясь, на
землю.
— Указано им — плодитесь, множьтесь и населяйте
землю, всё остальное приложился вам! И, ей-богу, миленький, ни на что более сложное, чем это простое и приятное занятие, не способны
люди, и вы,
дорогой, из их числа!
Нас догоняют верховые, скачут они во тьме и для храбрости ревут разными голосами, стараются спугнуть ночные страхи. Чёрные кусты по бокам
дороги тоже к мельнице клонятся, словно сорвались с корней и лени над
землей; над ними тесной толпой несутся тучи. Вся ночь встрепенулась, как огромная птица, и, широко и пугливо махая крыльями, будит окрест всё живое, обнимает, влечёт с собою туда, где безумный
человек нарушил жизнь.
Своротил он с
дороги, соскочил нá
землю… Видит гроб, крытый голубым бархатом, видит много
людей, и
люди все знакомые. В смущении скинул он шапку.
Приехали
люди на остров, где было много
дорогих каменьев.
Люди старались найти больше; они мало ели, мало спали, а все работали. Один только из них ничего не делал, а сидел на месте, ел, пил и спал. Когда стали собираться домой, они разбудили этого
человека и сказали: «Ты с чем же домой поедешь?» Он взял поднял горсть
земли под ногами и положил в сумку.
Русские
люди, чуждую
землю заняв, селились в ней по путям, по
дорогам.
— Нет, не они, a ты, ты, Мила… Это была ты… В ту минуту, когда я почувствовал, что жизнь кончается, что я умру, погибну, расстрелянный этими
людьми — передо мной предстал, как живой, твой милый образ… И тогда я понял, что ты — самое
дорогое для меня существо в мире и что я люблю тебя, как самого
дорогого друга на
земле, как самую
дорогую сестру… И я никогда, никогда не забуду этой минуты, Милочка… Никогда не забуду…
Дымба (встает, смущенно). Я могу говорить такое… Которая Россия и которая Греция. Теперь которые
люди в России и которые в Греции… И которые по морю плавают каравия, по русскому знацит корабли, а по
земле разные которые зелезные
дороги. Я хоросо понимаю… Мы греки, вы русские и мне ницего не надо… Я могу говорить такое… Которая Россия и которая Греция.
К Теркину он быстро стал привязываться. Не очень он долюбливал нынешних „самодельных
людей“, выскочивших из простого звания, считал многим хуже самых плохих господ, любил прилагать к ним разные прозвания, вычитанные в журналах и газетах. Но этот хоть и делец, он ему верит: они с ним схожи в мыслях и мечтаниях. Этому
дороги родная
земля, Волга, лес; в компании, где он главный воротила, есть идея.
Ефимовна. Испужаешься, добрый
человек, коли на пути такая ночь захватит. Таперича, слава богу, благодать, по
дорогам деревень и дворов много, есть где от погоды уйти, а допрежь и не приведи создатель что было! Сто верст пройдешь и не токмо что деревни или двора, щепочки не узришь. Так и ночуешь на
земле…
Набожно склонилась она перед свежим могильным холмом и устремила полные слез прекрасные глаза на этот клочок
земли, под которым был скрыт
дорогой для нее
человек.
[ «
Человек, если можно так выразиться, есть точка пересечения всего, перекресток всех
дорог, которые ведут с
земли на небо и с неба на
землю; именно через него, следовательно, должны пройти все восходящие и нисходящие потоки; более того, он — великий распределитель всего; без него ничто не может жить» (фр.).]].
Но так как съестные припасы были слишком
дороги для того, чтобы давать их
людям чужой
земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтоб они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
Схоронили его за Москвой-рекой,
На чистом поле промеж трех
дорог:
Промеж тульской, рязанской, владимирской,
И бугор
земли сырой тут насыпали,
И кленовый крест тут поставили.
И гуляют шумят ветры буйные
Над его безымянной могилкою.
И проходят мимо
люди добрые:
Пройдет стар
человек — перекрестится,
Пройдет молодец — приосанится,
Пройдет девица — пригорюнится,
А пройдут гусляры — споют песенку.