Неточные совпадения
Чувство беспричинного стыда, которое она испытывала
дорогой, и волнение совершенно
исчезли. В привычных условиях жизни она чувствовала себя опять твердою и безупречною.
Иногда, внезапно, это окисление
исчезало, Клим Самгин воображал себя почти здоровым, ехал на дачу, а
дорогой или там снова погружался в состояние общей расслабленности.
Путь, как известно из прежнего, тут не длинный. Я извозчика не взял, а пробежал всю
дорогу не останавливаясь. В уме моем было смутно и даже тоже почти что-то восторженное. Я понимал, что совершилось нечто радикальное. Опьянение же совершенно
исчезло во мне, до последней капли, а вместе с ним и все неблагородные мысли, когда я позвонил к Татьяне Павловне.
— А что же вы, мама, мне про нашего
дорогого гостя ничего не сказали? — спросил я вдруг, сам почти не ожидая, что так скажу. Все беспокойство разом
исчезло с лица ее, и на нем вспыхнула как бы радость, но она мне ничего не ответила, кроме одного только слова...
Мы уехали.
Дорогой я видел, как сквозь багровое зарево заката бледно мерцали уже звезды, готовясь вдруг вспыхнуть, лишь только
исчезнет солнце.
По
дороге от Паарля готтентот-мальчишка, ехавший на вновь вымененной в Паарле лошади, беспрестанно
исчезал дорогой в кустах и гонялся за маленькими черепахами. Он поймал две: одну дал в наш карт, а другую ученой партии, но мы и свою сбыли туда же, потому что у нас за ней никто не хотел смотреть, а она ползала везде, карабкаясь вон из экипажа, и падала.
— Извините, я оставлю вас на одну минуту, — проговорил он и сейчас же
исчез из кабинета; в полуотворенную дверь донеслось только, как он быстро скатился вниз по лестнице и обругал по
дороге дремавшего Пальку.
С полчаса посидел я у огня. Беспокойство мое
исчезло. Я пошел в палатку, завернулся в одеяло, уснул, а утром проснулся лишь тогда, когда все уже собирались в
дорогу. Солнце только что поднялось из-за горизонта и посылало лучи свои к вершинам гор.
В 1910 году, зимой, я вернулся в Хабаровск и тотчас поехал на станцию Корфовскую, чтобы навестить
дорогую могилку. Я не узнал места — все изменилось: около станции возник целый поселок, в пригорьях Хехцира открыли ломки гранита, начались порубки леса, заготовка шпал. Мы с А.И. Дзюлем несколько раз принимались искать могилу Дерсу, но напрасно. Приметные кедры
исчезли, появились новые
дороги, насыпи, выемки, бугры, рытвины и ямы…
Вскоре я убедился, что виденные мною птицы не были единственными. По
дороге мы встретили их еще несколько стаек. Впоследствии я узнал, что в конце ноября того же года садж видели около залива Ольги и около реки Самарги. Птицы эти продержались с неделю, затем
исчезли так же неожиданно, как и появились.
Спросить его он, разумеется, побоялся, а только проводил его глазами, пока он не
исчез на повороте
дороги, ведущей к соседнему лесу.
Через несколько минут старик
исчез из вида, и мы тоже пошли своей
дорогой.
Когда Марья Алексевна опомнилась у ворот Пажеского корпуса, постигла, что дочь действительно
исчезла, вышла замуж и ушла от нее, этот факт явился ее сознанию в форме следующего мысленного восклицания: «обокрала!» И всю
дорогу она продолжала восклицать мысленно, а иногда и вслух: «обокрала!» Поэтому, задержавшись лишь на несколько минут сообщением скорби своей Феде и Матрене по человеческой слабости, — всякий человек увлекается выражением чувств до того, что забывает в порыве души житейские интересы минуты, — Марья Алексевна пробежала в комнату Верочки, бросилась в ящики туалета, в гардероб, окинула все торопливым взглядом, — нет, кажется, все цело! — и потом принялась поверять это успокоительное впечатление подробным пересмотром.
В одну минуту
дорогу занесло; окрестность
исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снегу; небо слилося с землею.
И я не увидел их более — я не увидел Аси. Темные слухи доходили до меня о нем, но она навсегда для меня
исчезла. Я даже не знаю, жива ли она. Однажды, несколько лет спустя, я мельком увидал за границей, в вагоне железной
дороги, женщину, лицо которой живо напомнило мне незабвенные черты… но я, вероятно, был обманут случайным сходством. Ася осталась в моей памяти той самой девочкой, какою я знавал ее в лучшую пору моей жизни, какою я ее видел в последний раз, наклоненной на спинку низкого деревянного стула.
Простой народ еще менее враждебен к сосланным, он вообще со стороны наказанных. Около сибирской границы слово «ссыльный»
исчезает и заменяется словом «несчастный». В глазах русского народа судебный приговор не пятнает человека. В Пермской губернии, по
дороге в Тобольск, крестьяне выставляют часто квас, молоко и хлеб в маленьком окошке на случай, если «несчастный» будет тайком пробираться из Сибири.
Жизнь… жизни, народы, революции, любимейшие головы возникали, менялись и
исчезали между Воробьевыми горами и Примроз-Гилем; след их уже почти заметен беспощадным вихрем событий. Все изменилось вокруг: Темза течет вместо Москвы-реки, и чужое племя около… и нет нам больше
дороги на родину… одна мечта двух мальчиков — одного 13 лет, другого 14 — уцелела!
Сунгуров, избрав удобную минуту, свернул с
дороги и
исчез.
Но матушка уже догадалась, что Степка-балбес подслушивает. Дверь спальни с шумом отворилась; мы моментально
исчезли, и Степан получил возмездие, впрочем, довольно умеренное, так как при
дорогой гостье настоящим образом драться было совестно.
Традиционно в ночь на 12 января огромный зал «Эрмитажа» преображался.
Дорогая шелковая мебель
исчезала, пол густо усыпался опилками, вносились простые деревянные столы, табуретки, венские стулья… В буфете и кухне оставлялись только холодные кушанья, водка, пиво и дешевое вино. Это был народный праздник в буржуазном дворце обжорства.
Моющийся сдавал платье в раздевальню, получал жестяной номерок на веревочке, иногда надевал его на шею или привязывал к руке, а то просто нацеплял на ручку шайки и шел мыться и париться. Вор, выследив в раздевальне, ухитрялся подменить его номерок своим, быстро выходил, получал платье и
исчезал с ним. Моющийся вместо
дорогой одежды получал рвань и опорки.
Кузьма резал дымящийся окорок, подручные черпали серебряными ложками зернистую икру и раскладывали по тарелочкам. Розовая семга сменялась янтарным балыком… Выпили по стопке эля «для осадки». Постепенно закуски
исчезали, и на месте их засверкали
дорогого фарфора тарелки и серебро ложек и вилок, а на соседнем столе курилась селянка и розовели круглые расстегаи.
У ябедника Антония был брат Фортунат. Образ жизни он вел загадочный, часто куда-то отлучался и пропадал надолго с гарнолужского горизонта. Водился он с цыганами, греками и вообще сомнительными людьми «по лошадиной части». Порой к гарнолужскому табуну нивесть откуда присоединялись
дорогие статные лошади, которые также таинственно
исчезали. Многие качали при этом головами, но… пан Фортунат был человек обходительный и любезный со всеми…
Мы миновали православное кладбище, поднявшись на то самое возвышение
дороги, которое когда-то казалось мне чуть не краем света, и откуда мы с братом ожидали «рогатого попа». Потом и улица, и дом Коляновских
исчезли за косогором… По сторонам тянулись заборы, пустыри, лачуги, землянки, перед нами лежала белая лента шоссе, с звенящей телеграфной проволокой, а впереди, в дымке пыли и тумана, синела роща, та самая, где я когда-то в первый раз слушал шум соснового бора…
В «коренной» России благодаря громадной сети железных
дорог давно уже
исчезла мертвая зависимость от времен года, а в Сибири эта зависимость сохранялась еще в полной силе.
Князь перешел через
дорогу и
исчез в парке, оставив в раздумье несколько озадаченного Келлера. Он еще не видывал князя в таком странном настроении, да и вообразить до сих пор не мог.
Наконец медный грош летит мимо нас, и жалкое созданье, в обтянувшем его худые члены, промокшем до нитки рубище, качаясь от ветра, в недоумении останавливается посреди
дороги и
исчезает из моих глаз.
[Это очень важно,
дорогой мой! (франц.)] потому, что без князя Ивана Семеныча tout mon systeme s'ecroule et s'evanouit! [вся моя система рушится и
исчезает (франц.)]
Деревья в парке грузно опустили отягченные инеем ветви и едва шевелили ими; речка застыла; изредка вдали показывался проезжий, и тот словно нырял в сугробах, то показываясь на
дороге, то
исчезая.
Хотя не самое чувство умиления и набожности, но самодовольство в том, что я испытал его, удержалось во мне всю
дорогу, несмотря на народ, который при ярком солнечном блеске пестрел везде на улицах, но как только я приехал домой, чувство это совершенно
исчезло.
Дорогой где-то в парке потеряли В.М. Дорошевича, который ни с того ни с сего выскочил из саней и
исчез в метели.
Набитые полуслепыми людьми, которые равнодушно верят всему, что не тревожит, не мешает им жить в привычном, грязном, зазорном покое, — распластались, развалились эти чужие друг другу города по великой земле, точно груды кирпича, брёвен и досок, заготовленных кем-то, кто хотел возвести сказочно огромное здание, но тот, кто заготовил всё это богатство, — пропал,
исчез, и весь
дорогой материал тоже пропадает без строителя и хозяина, медленно сгнивая под зимними снегами и дождями осени.
Желание спорить
исчезло — не с кем было спорить. И смотреть на
дорогу не хотелось закат погас, кумач с полей кто-то собрал и шёлковые ленты тоже, а лужи стали синими.
Многие притворялись пьяными больше, чем были, обнимались, качались и, стоя среди
дороги, запевали песню встречу гробу; свои же товарищи смотрели на них с любопытством, никто не останавливал, и, сконфуженные, они, обрывая песню на полуслове,
исчезали.
Я пробился к самому шару. Вдали играл оркестр. Десяток пожарных и рабочих удерживали шар, который жестоко трепало ветром. Волновался владелец шара, старичок, немец Берг, —
исчез его помощник Степанов, с которым он должен был лететь. Его ужас был неописуем, когда подбежавший посланный из номеров сказал, что Степанов вдребезги пьян, и велел передать, что ему своя голова
дорога и что на такой тряпке он не полетит. Берг в отчаянии закричал...
По правой стороне
дороги на всем ее протяжении стояли телеграфные столбы с двумя проволоками. Становясь все меньше и меньше, они около деревни
исчезали за избами и зеленью, а потом опять показывались в лиловой дали в виде очень маленьких, тоненьких палочек, похожих на карандаши, воткнутые в землю. На проволоках сидели ястребы, кобчики и вороны и равнодушно глядели на двигавшийся обоз.
Теснясь и выглядывая друг из-за друга, эти холмы сливаются в возвышенность, которая тянется вправо от
дороги до самого горизонта и
исчезает в лиловой дали; едешь-едешь и никак не разберешь, где она начинается и где кончается…
Иногда ветер менялся,
дорога уклонялась — вся масса вдруг
исчезала и тотчас же виднелась в противоположном окне; потом опять перебрасывался громадный хвост и опять застилал Литвинову вид широкой прирейнской равнины.
Она унесла с собою все, что мне до сих пор казалось желанным и
дорогим; все мои предположения, планы, намерения
исчезли вместе с нею; самые труды мои пропали, продолжительная работа обратилась в ничто, все мои занятия не имеют никакого смысла и применения; все это умерло, мое я, мое прежнее я умерло и похоронено со вчерашнего дня.
Через три дня я был на коше у молокан, где Самат оказался своим человеком, и меня приняли как родного. Винтовку и почти сотню патронов я подарил старому молоканину — и радость его была безмерна: у них была одна гладкостволка, связанная проволокой. Самат, расцеловавшись со мной по-русски,
исчез навсегда. На мои излияния чувств за спасение жизни и за все сделанное мне он ответил одним словом, уже на
дороге, крепко пожав руку...
Скала была взорвана, и в пещере находился склад пороха и динамита.
Дорога пока дошла только до этого места. Мы спустились к Череку, к мосту по «чертовой» лестнице, по отвесу, не тронутому инженерами. На том же месте стадо коз. Такой же мост из прутьев. Тот же подъем по осыпи, по тропинке, ведущей в Безенги, к леднику у Каштан-тау. Горцы сказали мне, что как начали прокладывать
дорогу, так туры
исчезли. С той поры не был я в тех краях.
Они обыкновенно не могли долго бежать за своею матерью и ходившим с нею на пристяжке старшим братцем и или где-нибудь отставали и терялись, или умирали на
дороге от перегона; а через год Дон-Кихот опять скакал на своих удивительных лошадях, и за ним со звонким ржанием опять гнался новый жеребенок, пока где-нибудь не
исчезал и этот.
Но, однако, ответа не было, а темная фигурка, легко скользя стороною
дороги, опять
исчезла в темноте ночи, и только по серому шару, который катился за нею, Марья Николаевна основательно убедилась, что это была она, то есть Ольга Федотовна, так как этот прыгающий серый шар был большой белый пудель Монтроз, принадлежавший Патрикею Семенычу и не ходивший никуда ни за кем, кроме своего хозяина и Ольги Федотовны.
— То, что я вам сказал вчера, — продолжал он, — может быть до некоторой степени применено ко мне, к теперешнему моему положению. Но опять-таки об этом говорить не стоит. Эта сторона жизни для меня уже
исчезла. Мне остается теперь тащиться по знойной и пыльной
дороге, со станции до станции, в тряской телеге… Когда я доеду, и доеду ли — Бог знает… Поговоримте лучше о вас.
Зашуршал по листьям редкий теплый дождь, и вместе с ним
исчезла всякая надежда найти лесную сторожку: в молчаливом лесу они шли одни, и было в этом что-то похожее на
дорогу и движение, а теперь в шорохе листвы двинулся весь лес, наполнился звуком шагов, суетою.
Юрий, выскакав на
дорогу, ведущую в село Палицыно, приостановил усталую лошадь и поехал рысью; тысячу предприятий и еще более опасений теснилось в уме его; но спасти Ольгу или по крайней мере погибнуть возле нее было первым чувством, господствующею мыслию его; любовь, сначала очень обыкновенная, даже не заслуживавшая имя страсти, от нечаянного стечения обстоятельств возросла в его груди до необычайности: как в тени огромного дуба прячутся все окружающие его скромные кустарники, так все другие чувства склонялись перед этой новой властью,
исчезали в его потоке.
Вечером, когда вдали показался дымный город,
дорогу перерезал запыхавшийся поезд, свистнул, обдал паром и врезался под землю,
исчез в какой-то полукруглой дыре.
Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не
дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя внимание и естествонаблюдателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть ее в микроскоп; существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого всё же таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь, и на которое так же потом нестерпимо обрушилось несчастие, как обрушивалось на царей и повелителей мира…
Кабак, куда направлялись они, стоял одиноко на распутье, между столбовой
дорогой и глубоким, узким проселком; сделав два или три поворота, проселок
исчезал посреди черных кочковатых полей и пустырей, расстилавшихся во все стороны на неоглядное пространство. Ни одно деревцо не оживляло их; обнаженнее, глуше этого места трудно было сыскать во всей окрестности.
Когда трубка была набита и вспыхнувшая серная спичка осветила лицо служивого, Прошка окончательно сконфузился. Лицо приятеля было сурово. Он сидел на корточках, потягивая из чубука и глядя задумчиво в сторону. Прошка ясно понял, что мысли служивого теперь далеко: по-видимому, он предавался общим размышлениям о горькой жизни, не обращая внимания на
дорогу, как будто его приговор над хвалеными местами был уже окончательно составлен. Прошке стало очень стыдно, и вся его чванливость совершенно
исчезла.