Неточные совпадения
— Как попали! Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты, доктор, ты, который прежде всего
человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого же разу, что все, что он показал при
допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и попали в руки, как он показал. Наступил на коробку и поднял!
Офицер, который ведет его дело, — очень любезный
человек, — пожаловался мне, что Дмитрий держит себя на
допросах невежливо и не захотел сказать, кто вовлек его… в эту авантюру, этим он очень повредил себе…
— Вы не только эгоист, но вы и деспот, брат: я лишь открыла рот, сказала, что люблю — чтоб испытать вас, а вы — посмотрите, что с вами сделалось: грозно сдвинули брови и приступили к
допросу. Вы, развитой ум, homme blase, grand coeur, [
человек многоопытный, великодушный (фр.).] рыцарь свободы — стыдитесь! Нет, я вижу, вы не годитесь и в друзья! Ну, если я люблю, — решительно прибавила она, понижая голос и закрывая окно, — тогда что?
Про этот финал речи, именно про подвиги прокурора в Мокром, при
допросе преступника, потом у нас в обществе говорили и над Ипполитом Кирилловичем подсмеивались: «Не утерпел, дескать,
человек, чтобы не похвастаться своими способностями».
Уткин, «вольный художник, содержащийся в остроге», как он подписывался под
допросами, был
человек лет сорока; он никогда не участвовал ни в каком политическом деле, но, благородный и порывистый, он давал волю языку в комиссии, был резок и груб с членами. Его за это уморили в сыром каземате, в котором вода текла со стен.
Отдохнув, Полуянов повел атаку против свидетелей с новым ожесточением. Он требовал очных ставок, дополнительных
допросов, вызова новых свидетелей, — одним словом, всеми силами старался затянуть дело и в качестве опытного
человека пользовался всякою оплошностью. Больше всего ему хотелось притянуть к делу других, особенно таких важных свидетелей, как о. Макар и запольские купцы.
Наконец пятое лицо — местный околоточный надзиратель Кербеш. Это атлетический
человек; он лысоват, у него рыжая борода веером, ярко-синие сонные глаза и тонкий, слегка хриплый, приятный голос. Всем известно, что он раньше служил по сыскной части и был грозою жуликов благодаря своей страшной физической силе и жестокости при
допросах.
— Я журнала их о предании вас суду не пропустил, — начал прокурор. — Во-первых, в деле о пристрастии вашем в
допросах спрошены совершенно не те крестьяне, которых вы спрашивали, — и вы, например, спросили семьдесят
человек, а они — троих.
Он был судебным следователем в том округе, где судился Степан Пелагеюшкин. Еще на первом
допросе Степан удивил его своими ответами простыми, правдивыми и спокойными. Махин бессознательно чувствовал, что этот стоящий перед ним
человек в кандалах и с бритой головой, которого привели и караулят и отведут под замок два солдата, что это
человек вполне свободный, нравственно недосягаемо высоко стоящий над ним.
Тот на это преловкий
человек, ни один арестант теперь из острога к
допросу не уедет без его наставления, и старик сведущий… законник… лет семь теперь его по острогам таскают…
— Мы, батюшка-князь, — продолжал он с насмешливою покорностью, — мы перед твоею милостью малые
люди; таких больших бояр, как ты, никогда еще своими руками не казнили, не пытывали и к допросу-то приступить робость берет! Кровь-то, вишь, говорят, не одна у нас в жилах течет…
— Государь, — сказал он, — не слушай боярина. То он на меня сором лает, затем что я малый
человек, и в том промеж нас правды не будет; а прикажи снять
допрос с товарищей или, пожалуй, прикажи пытать нас обоих накрепко, и в том будет промеж нас правда.
— Он, бабушка, на днях яблоко в саду поднял да к себе в шкапик и положил, а я взял да и съел. Так он потом искал его, искал, всех
людей к
допросу требовал…
На все
допросы Алексей Степаныч отвечал: «Батюшке не угодно, я
человек погибший, я не жилец на этом свете».
Начался
допрос. Дети сначала не признавались, но когда директор объявил, что все три низшие класса будут высечены через четыре
человека пятый, началось смятение.
Это была первая ночь, которую я спал спокойно. Я не видел никаких снов, и ничего не чувствовал, кроме благодарности к этому скромному молодому
человеку, который, вместо ста тысяч, удовольствовался двумя билетами и даже не отнял у меня всех пяти, хотя я сам сознался в обладании ими. На другой день утром все было кончено. Я отдал билеты и получил обещание, что еще два, три
допроса — и меня не будут больше тревожить.
Теперь глухая ночь; здесь все вам преданы, начиная от этой собаки, которая готова загрызть меня, если вы ей это прикажете; отойдя кругом на пять миль нет человеческого жилья; зима, мороз, в овраге волки воют; вы — все говорят, вы страшный
человек; никто еще ни жалости и ни улыбки не видывал на вашем лице ужасном; и вы меня силою позвали на
допрос!..
С каким трогательным красноречием изображает Она ужас сего варварского обыкновения терзать
людей прежде осуждения, сей адом вымышленный способ
допросов, страшнейший самой казни, вину бесчисленных ложных показаний и неправедных приговоров! (193–197) Сердце всякого чувствительного, содрогаясь вместе с добродетельным сердцем Монархини, уверено, что в Ее царствование ни в каком случае не могло быть терпимо сие лютое и безрассудное истязание.
Бродяга еще больше растерялся, и, если бы полковник был несколько наблюдательнее, у него, вероятно, нe хватило бы духу продолжать свой
допрос. Но он принадлежал к числу тех
людей, для которых самодовольное прекраснодушие застилает все происходящее перед их глазами. В этом была его несомненная сила, и Бесприютный как-то растерянно ответил...
Подобный
допрос имел бы еще смысл, если бы борьба, страдания и т. п. были чем-нибудь обязательным, необходимым для сохранения чести и благородства
человека.
Но, к сожалению, нашлись такие
люди и показали нам возможность строгого
допроса, обращенного к памяти
человека, о котором с любовью и уважением вспоминают все, кто только знал его.
И точно, слезы проливались, благородные юноши изображались в повестях десятками и, несмотря на свою очевидную пошлость, занимали собою наших талантливейших писателей и в общем мнении признавались за
людей весьма способных и нужных. На это были, говорят, в свое время и свои причины; но теперь мы можем смотреть на дело немножко иначе. Требуя от
людей дела, мы строже можем допрашивать всяких мечтателей, как бы ни были высоки их мечтания; и по
допросе окажется, что мечтатели эти — весьма ничтожные
люди.
Толковали, что дворник поймал на поджоге протопопа в камилавке; что поджигает главнейшим образом какой-то генерал, у которого спина намазана горючим составом, так что стоит ему почесаться спиною о забор — он и загорится; что за Аракчеевскими казармами приготовлено пять виселиц, и на одной из них уже повешен один генерал «за измену»; что пожарные представили одного иностранца и одного русского, которые давали им 100 р., чтобы только они не тушили Толкучего рынка; что семидесятилетняя баба ходила в Смольный поджигать и, схваченная там, объяснила на
допросе, будто получила 100 рублей, но не откроет-де, кто дал ей деньги, хошь в кусочки искрошите; что Петербург поджигает целая шайка в триста
человека и что видели, как ночью Тихвинская Богородица ходила, сама из Тихвина пришла и говорила: «вы, голубчики, не бойтесь, эфтому кварталу не гореть».
Являясь на
допросы, он то нес свой вздор и выставлял себя предтечей других сильнейших и грозных новаторов, которые, воспитываясь на ножах, скоро придут с ножами же водворять свою новую вселенскую правду; то вдруг впадал в какой-то раж покаяния и с азартом раскрывал все тайники своей души, и с неуместною откровенностию рассказывал истинную правду обо всем, что он перенес в своей жизни от разных коварных
людей и в особенности от Глафиры и от Горданова.
В той самой избе, где за час до этого сидел грозный немец-полковник и венгерские офицеры, его помощники, делая
допрос Игорю Корелину, в этой самой избушке, на пороге её, встретил обоих молодых
людей улыбающийся и довольный Павел Павлович Любавин.
— А лица такие неприятные, глаза бегают… Но что было делать? Откажешь, а их расстреляют! Всю жизнь потом никуда не денешься от совести… Провела я их в комнату, — вдруг в дом комендант, матрос этот, Сычев, с ним еще матросы. «Офицеров прятать?» Обругал, избил по щекам, арестовали. Вторую неделю сижу. И недавно, когда на
допрос водили, заметила я на дворе одного из тех двух. Ходит на свободе, как будто свой здесь
человек.
Из
допроса номерного лакея Узелков узнал, что больше чем половина тех
людей, которых он помнил, вымерло, обедняло, забыто.
Это был
человек лет сорока, высокий, немного сутуловатый брюнет, с небольшой черной бородой и умным, симпатичным лицом. Савин подробно рассказал ему о случившемся с ним, также о
допросе и разговоре с господином Гильо.
Постоянные полицейские розыски, тасканья к
допросу, чуть не ежедневные обыски, аресты — часто ни в чем не повинных
людей, — и, наконец, чувство самосохранения от близости кучки неуловимых злодеев, привели все село в уныние.
Только один
человек старался поддержать в ней бодрость духа в это тревожное время. Это был саксонский посланник граф Линар. Он предложил решительную меру — подвергнуть великую княжну
допросу и следствию и заставить отречься от прав на престол или арестовать ее.
Этим кончился
допрос. Мариула, вместо ожиданной напасти, понесла с собою лишний серебряный рублевик, да еще уверение в покровительстве первого
человека в империи. Можно догадаться, как обрадовался Василий, увидав ее живою и веселою.
Бросились расхищать балаганы и лавки на Славковой улице. На дворе архиепископском тоже грабили и сажали в застенок [Тюрьма.] подозрительных
людей, которых тут же без
допроса и суда убивали.
Совет этот подал опытный руководитель молодого
человека после того, как тот рассказал ему о
допросе его у следователя...
Когда арестанта после обыска снова одели, то земский заседатель снова начал снимать с него подробный
допрос. После обычных расспросов об имени, отчестве, летах, местожительстве и роде занятий, заседатель предложил обвиняемому рассказать, где он провел ночь, в которую было совершено убийство неизвестного молодого
человека.
Царь, удрученный результатом
допроса ведуний, воочию разрушившим его горделивую мечту о том, что он, представитель власти от Бога, в торжественные минуты праведного суда, могучим словом своим, как глаголом божества, разрушающим чары, может дать силу воле разорвать узы языка, связанные нечистым, теперь пришел в уме своем к другому роковому для него решению, что «царь тоже
человек и смертный», и эта мысль погрузила его душу в состояние тяжелого нравственного страданья.
Но когда прошел день, другой, третий, прошла неделя, другая, третья в грязной, сырой, наполненной насекомыми камере и в одиночестве и невольной праздности, прерываемой только перестукиваниями с товарищами заключенными, передававшими все недобрые и нерадостные вести, да изредка
допросами холодных, враждебных
людей, старавшихся выпытывать от него обвинения товарищей, нравственные силы его вместе с физическими постоянно ослабевали, и он только тосковал и желал, как он говорил себе, какого-нибудь конца этого мучительного положения.
— Я, — говорит, — спешу кончить следствие и нынче рано вызвал к
допросу убийцу и говорил с ним, а сам в это время брился и потом шутя спрашиваю его: отчего он столько
человек порезал, а меня не хотел зарезать моею же бритвою? — А он отвечает: „Не знаю: нонче мне что-то рук кровянить не хочется“.
При
допросах, перед заключением в крепость, он удивлял следователей и судей своей твердостью и презрительным отношением к тем
людям, во власти которых он находился.