Вернувшись с завода и наскоро пообедав, Бобров вышел на крыльцо. Кучер Митрофан, еще раньше получивший приказание оседлать Фарватера, гнедую
донскую лошадь, с усилием затягивал подпругу английского седла. Фарватер надувал живот и несколько раз быстро изгибал шею, ловя зубами рукав Митрофановой рубашки. Тогда Митрофан кричал на него сердитым и ненатуральным басом: «Но-о! Балуй, идол!» — и прибавлял, кряхтя от напряжения: «Ишь ты, животная».
Неточные совпадения
Это он почувствовал при одном виде Игната и
лошадей; но когда он надел привезенный ему тулуп, сел закутавшись в сани и поехал, раздумывая о предстоящих распоряжениях в деревне и поглядывая на пристяжную, бывшую верховою,
Донскую, надорванную, но лихую
лошадь, он совершенно иначе стал понимать то, что с ним случилось.
То клячонка его, — он ездил на своей
лошади в Тифлис и в Редут-Кале, — падала неподалеку Земли
донских казаков, то у него крали половину груза, то его двухколесная таратайка падала, причем французские духи лились, никем не оцененные, у подножия Эльбруса на сломанное колесо; то он терял что-нибудь, и когда нечего было терять, терял свой пасс.
А как любили пожарные своих
лошадей! Как гордились ими! Брандмейстер Беспалов, бывший вахмистр 1-го
Донского полка, всю жизнь проводил в конюшне, дневал и ночевал в ней.
Дня через три вдруг я вижу в этой газете заметку «Средство от холеры» — по цензурным условиям ни о
Донской области, ни о корреспонденте «Русских ведомостей» не упоминалось, а было напечатано, что «редактор журнала „Спорт“ В.А. Гиляровский заболел холерой и вылечился калмыцким средством: на
лошади сделал десять верст галопа по скаковому кругу — и болезнь как рукой сняло».
Так образовалась знаменитая персидско-донская порода, которая впоследствии в соединении с английской чистокровной
лошадью дала чудный скаковой материал. Особенно им славился завод Подкопаева — патриарха
донских коневодов. Он умер в очень преклонных годах в начале столетия. У него было тавро: сердце, пронзенное стрелой.
Эти степи принадлежали войску
Донскому и сдавались, для порядка, арендаторам по три копейки за десятину с обязательством доставить известное количество
лошадей. Разводить скот и, главное, овец было запрещено, чтобы не портить степи — овца
лошадь съест, говорили калмыки. Овца более даже, чем рогатый скот, выбивает степь и разносит заразные болезни.
Лошади, на левой лопатке которых стояло «сердце, пронзенное стрелой», ценились на Дону, а потом и по всей России очень дорого. Подкопаевский зимовник был безусловно лучший из всех
донских зимовников.
Хотя Митрофан и считал необходимым, как и всякий хороший русский кучер, обращаться с
лошадью сурово, отнюдь не позволяя ни себе, ни ей никаких проявлений нежности, и поэтому называл ее и «каторжной», и «падалью», и «убивцею», и даже «хамлетом», тем не менее он в глубине души страстно любил Фарватера. Эта любовь выражалась в том, что
донской жеребчик был и вычищен лучше и овса получал больше, чем другие казенные
лошади Боброва: Ласточка и Черноморец.
Рославлев не отвечал ни слова; казалось, он боролся с самим собою. Вдруг сверкающие глаза его наполнились слезами, он закрыл их рукою, бросил пистолет, и прежде чем Зарецкой успел поднять его и сесть на
лошадь, Рославлев был уже у стен
Донского монастыря.
Пока закладывали для Амвросия
лошадей, толпа ворвалась в
Донской монастырь. Митрополит увидел, что отъезд немыслим, он отпустил офицера, отдал свои часы и деньги своему племяннику, все время находившемуся при нем.
Александр Васильевич прождал пять дней, во время которых австрийские комиссионеры уверяли, что мулы должны прийти с минуты на минуту, но, увы, последние не появлялись. Собрался военный совет, и по мысли великого князя Константина Павловича Суворов приказал спешить
донских казаков и
лошадей их употребить под тяжести.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой
лошади, а на казацкой. И знаток, и охотник, он недавно достал себе лихую
донскую, крупную и добрую игреневую
лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой
лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о
лошади, об утре, о докторше, и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля;
лошадь, на которой он ехал, была
донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок.