Неточные совпадения
В сей утомительной прогулке
Проходит час-другой, и вот
У Харитонья в переулке
Возок пред
домом у ворот
Остановился. К старой
тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь,
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык.
Встречает их в гостиной крик
Княжны, простертой на диване.
Старушки с плачем обнялись,
И восклицанья полились.
Сестра ее тотчас после чаю позвала ее к себе в кабинет и, предварительно приласкав ее, что всегда немного пугало Катю, посоветовала ей быть осторожней в своем поведении с Аркадием, а особенно избегать уединенных бесед с ним, будто бы замеченных и
теткой, и всем
домом.
И быстреньким шепотом он поведал, что
тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также, что родился в год, когда отец его воевал с турками, попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато; что ведьма
тетка, узнав об этом, выгнала из
дома мать и бабушку и что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка не пустила ее.
Штольц познакомил Обломова с Ольгой и ее
теткой. Когда Штольц привел Обломова в
дом к Ольгиной
тетке в первый раз, там были гости. Обломову было тяжело и, по обыкновению, неловко.
Появление Обломова в
доме не возбудило никаких вопросов, никакого особенного внимания ни в
тетке, ни в бароне, ни даже в Штольце. Последний хотел познакомить своего приятеля в таком
доме, где все было немного чопорно, где не только не предложат соснуть после обеда, но где даже неудобно класть ногу на ногу, где надо быть свежеодетым, помнить, о чем говоришь, — словом, нельзя ни задремать, ни опуститься, и где постоянно шел живой, современный разговор.
Они стали чутки и осторожны. Иногда Ольга не скажет
тетке, что видела Обломова, и он
дома объявит, что едет в город, а сам уйдет в парк.
«Жених, жених!» — написано у всех на лбу, а он еще не просил согласия
тетки, у него ни гроша денег нет, и он не знает, когда будут, не знает даже, сколько он получит дохода с деревни в нынешнем году;
дома в деревне нет — хорош жених!
— Как что? Ты обманываешь
тетку, тайком уходишь из
дома, видишься наедине с мужчиной… Попробуй сказать это все в воскресенье, при гостях…
— Боже мой! — говорил Обломов. — Да если слушать Штольца, так ведь до
тетки век дело не дойдет! Он говорит, что надо начать строить
дом, потом дорогу, школы заводить… Этого всего в целый век не переделаешь. Мы, Ольга, вместе поедем, и тогда…
В одно прекрасное утро Тарантьев перевез весь его
дом к своей куме, в переулок, на Выборгскую сторону, и Обломов дня три провел, как давно не проводил: без постели, без дивана, обедал у Ольгиной
тетки.
Ольга поехала с
теткой с визитом до обеда, а он пошел глядеть квартиры поблизости. Заходил в два
дома; в одном нашел квартиру в четыре комнаты за четыре тысячи ассигнациями, в другом за пять комнат просили шесть тысяч рублей.
Но главною заботою была кухня и обед. Об обеде совещались целым
домом; и престарелая
тетка приглашалась к совету. Всякий предлагал свое блюдо: кто суп с потрохами, кто лапшу или желудок, кто рубцы, кто красную, кто белую подливку к соусу.
Он познакомился с ней и потом познакомил с
домом ее бывшего своего сослуживца Аянова, чтобы два раза в неделю делать партию
теткам, а сам, пользуясь этим скудным средством, сближался сколько возможно с кузиной, урывками вслушивался, вглядывался в нее, не зная, зачем, для чего?
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей,
тетки разом слегли, в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись, и все обедают по своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из
дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что граф Милари и носа не показывает в
дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику и в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю в скобках).
В семействе
тетки и близкие старики и старухи часто при ней гадали ей, в том или другом искателе, мужа: то посланник являлся чаще других в
дом, то недавно отличившийся генерал, а однажды серьезно поговаривали об одном старике, иностранце, потомке королевского, угасшего рода. Она молчит и смотрит беззаботно, как будто дело идет не о ней.
Сами они блистали некогда в свете, и по каким-то, кроме их, всеми забытым причинам остались девами. Они уединились в родовом
доме и там, в семействе женатого брата, доживали старость, окружив строгим вниманием, попечениями и заботами единственную дочь Пахотина, Софью. Замужество последней расстроило было их жизнь, но она овдовела, лишилась матери и снова, как в монастырь, поступила под авторитет и опеку
теток.
Зверева (ему тоже было лет девятнадцать) я застал на дворе
дома его
тетки, у которой он временно проживал. Он только что пообедал и ходил по двору на ходулях; тотчас же сообщил мне, что Крафт приехал еще вчера и остановился на прежней квартире, тут же на Петербургской, и что он сам желает как можно скорее меня видеть, чтобы немедленно сообщить нечто нужное.
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у
теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел на крыльцо. На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была в ста шагах под кручью перед
домом, слышны были странные звуки: это ломался лед.
Нехлюдов встал, поздоровался с Мисси, Мишей и Остеном и остановился, разговаривая. Мисси рассказала ему про пожар их
дома в деревне, заставивший их переезжать к
тетке. Остен по этому случаю стал рассказывать смешной анекдот про пожар.
Одна из них приходилась, впрочем,
теткой лишь сестре Агафье Ивановне; это была та бессловесная особа в
доме ее отца, которая ухаживала за нею там вместе с сестрой, когда она приехала к ним туда из института.
Княгиня жила во флигеле
дома, занимаемого ее
теткой, княжной Мещерской, девицей лет восьмидесяти.
Отец мой почти совсем не служил; воспитанный французским гувернером в
доме набожной и благочестивой
тетки, он лет шестнадцати поступил в Измайловский полк сержантом, послужил до павловского воцарения и вышел в отставку гвардии капитаном; в 1801 он уехал за границу и прожил, скитаясь из страны в страну, до конца 1811 года.
Я помню, что, когда уехали последние старшие дети, отъезд этот произвел на меня гнетущее впечатление.
Дом вдруг словно помертвел. Прежде хоть плач слышался, а иногда и детская возня; мелькали детские лица, происходили судбища, расправы — и вдруг все разом опустело, замолчало и, что еще хуже, наполнилось какими-то таинственными шепотами. Даже для обеда не раздвигали стола, потому что собиралось всего пять человек: отец, мать, две
тетки и я.
Мы знали, что его тревожные взгляды относятся главным образом к нашему
дому: он не хотел, чтобы его видела в утреннем неглиже одна из моих
теток, которую он иной раз провожал в костел.
Это меня смущало: трудно было признать, что в
доме всё хорошо; мне казалось, в нем живется хуже и хуже. Однажды, проходя мимо двери в комнату дяди Михаила, я видел, как
тетка Наталья, вся в белом, прижав руки ко груди, металась по комнате, вскрикивая негромко, но страшно...
Он был вдов, совершенно никого наследников, кроме
тетки князя, родной племянницы Папушина, весьма бедной женщины и приживавшей в чужом
доме.
Иван воспитывался не
дома, а у богатой старой
тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флёра: перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями, умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках, — и умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
Когда она жила еще
дома, так все под ее дудку плясали: и сама Устинья Марковна, и
тетка Анна, и Феня.
Не желая, чтобы его старший брат женился на Кузьминой,
тетке его жены Жозефины Брашман, А. Муравьев грубо выгнал К. из
дому.
Лиза, от природы нежная, пытливая и впечатлительная, не нашла
дома ничего, таки ровно ничего, кроме странной, почти детской ласки отца, аристократического внимания
тетки и мягкого бичевания от всех прочих членов своей семьи.
— Залой я вам могу услужить, — сказал Марьеновский, — у меня одна
тетка уехала и оставила на мой присмотр свой
дом, в котором есть и прислуга и зала. Это именно
дом на Никитской князей Курских.
— Вот — почему! — заговорил доктор быстро и неровно. — Вы исчезли из
дому за час до ареста Николая. Вы уехали на завод, где вас знают как
тетку учительницы. После вашего приезда на заводе явились вредные листки. Все это захлестывается в петлю вокруг вашей шеи.
Махин был гимназист с усами. Он играл в карты, знал женщин, и у него всегда были деньги. Он жил с
теткой. Митя знал, что Махин нехороший малый, но, когда он был с ним, он невольно подчинялся ему. Махин был
дома и собирался в театр: в грязной комнатке его пахло душистым мылом и одеколоном.
Проводив
тетку до
дому, он хотел было ехать к себе, но она удержала его за руку.
Нехлюдовы — мать,
тетка и дочь — все вечера проводили
дома, и княгиня любила, чтоб по вечерам приезжала к ней молодежь, мужчины такого рода, которые, как она говорила, в состоянии провести весь вечер без карт и танцев.
Про мать он говорил с некоторой холодной и торжественной похвалой, как будто с целью предупредить всякое возражение по этому предмету; про
тетку он отзывался с восторгом, но и с некоторой снисходительностью; про сестру он говорил очень мало и как будто бы стыдясь мне говорить о ней; но про рыженькую, которую по-настоящему звали Любовью Сергеевной и которая была пожилая девушка, жившая по каким-то семейным отношениям в
доме Нехлюдовых, он говорил мне с одушевлением.
— Вы к нему очень добры, — неопределенно сказал Хрипач. — Мы ничего не можем иметь против того, чтобы он в свободное время, с разрешения своей
тетки, посещал своих знакомых. Мы далеки от намерения обратить ученические квартиры в места какого-то заключения. Впрочем, пока не разрешится история с Передоновым, лучше будет, если Пыльников посидит
дома.
Сенька хворал тогда, Маша с отцом в Шабалдино к
тётке уехали, а я в углу
дома из карт строю и вижу: возлагает дьякон руку свою матери на грудь, рука — рыжая, и перстень серебряный на ней.
Жена его находилась вовсе не в таком положении; она лет двадцать вела маленькую партизанскую войну в стенах
дома, редко делая небольшие вылазки за крестьянскими куриными яйцами и тальками; деятельная перестрелка с горничными, поваром и буфетчиком поддерживала ее в беспрестанно раздраженном состоянии; но к чести ее должно сказать, что душа ее не могла совсем наполниться этими мелочными неприятельскими действиями — и она со слезами на глазах прижала к своему сердцу семнадцатилетнюю Ваву, когда ее привезла двоюродная
тетка из Москвы, где она кончила свое ученье в институте или в пансионе.
«Ба! старая знакомая! это прекрасно! это превосходно — ха, ха, ха, ха, — помилуйте, да я ее тысячу раз видал у Бельтова, куда она таскалась по ночам, когда у
тетки в
доме все спали».
Несчастливцев. На всякий случай не мешает. Другой актер поступил гораздо умнее. У одной богатой помещицы был племянник, человек с благородною душой, но бедный. Вздумал он навестить свою
тетку, которую не видал лет пятнадцать. Вот собрался издалека, шел пешком долго; приходит, его принимают по-родственному. Вдруг
тетка узнает, что он актер, гонит его из
дому, не простясь, срамит его перед людьми, перед дворней.
Несчастливцев. Что, ты от рожденья глуп, или сегодня вдруг с тобой сделалось? Кого? Кого? Ты в этом
доме то же, что в операх бывают неизвестные; а я здесь в родной семье. Я пришел чай пить к своей
тетке.
Тетка Анна принялась снова увещевать его; но дядя Аким остался непоколебим в своем намерении: он напрямик объявил, что ни за что не останется больше в
доме рыбака, и если поживет еще, может статься, несколько дней, так для того лишь, чтоб приискать себе новое место.
Что ж касается до жены и до
тетки Анны, Гришка принял также свои меры: он объявил жене, что, если ночные проделки его сделаются известными, он дня не останется в
доме: возьмет жену, ребенка, отправится в Комарево и наймется на миткалевой фабрике.
Дома Фому встретили торжественно: отец подарил мальчику тяжелую серебряную ложку с затейливым вензелем, а
тетка — шарф своего вязанья. Его ждали обедать, приготовили любимые им блюда и тотчас же, как только он разделся, усадили за стол и стали спрашивать.
— Сперва
дома с
теткой поучишься…
Глумов. Да! Вот еще обстоятельство: я понравился
тетке, Клеопатре Львовне, она меня где-то видела. Вы это на всякий случай запомните! Сблизиться с Мамаевым для меня первое дело — это первый шаг на моем поприще. Дядя познакомит меня с Крутицким, с Городулиным; во-первых, это люди с влиянием, во-вторых, близкие знакомые Турусиной. Мне бы только войти к ней в
дом, а уж я женюсь непременно.
— Что ты, Зарецкой! Я вовсе не думал смеяться; да признаюсь, мне и не до того: рука моя больно шалит. Послушай, братец! Наше торжественное шествие может продолжиться долго, а
дом моей
тетки на Мясницкой: поедем скорее.
Опачкавши лицо и шею, он стал облачаться в какой-то необыкновенный, ни с чем не сообразный костюм, какого
Тетка никогда не видала раньше ни в
домах, ни на улице.
Тетка почувствовала, что после этого крика чемодан ударился о что-то твердое и перестал качаться. Послышался громкий густой рев: по ком-то хлопали, и этот кто-то, вероятно рожа с хвостом вместо носа, ревел и хохотал так громко, что задрожали замочки у чемодана. В ответ на рев раздался пронзительный, визгливый смех хозяина, каким он никогда не смеялся
дома.