Неточные совпадения
Через неделю на двуспальной кровати Лонгрена осталось пустое место, а соседка переселилась в его
дом нянчить и кормить
девочку.
«У нас в
доме нет даже крошки съестного, — сказала она соседке. — Я схожу в город, и мы с
девочкой перебьемся как-нибудь до возвращения мужа».
Осенью, на пятнадцатом году жизни, Артур Грэй тайно покинул
дом и проник за золотые ворота моря. Вскорости из порта Дубельт вышла в Марсель шкуна «Ансельм», увозя юнгу с маленькими руками и внешностью переодетой
девочки. Этот юнга был Грэй, обладатель изящного саквояжа, тонких, как перчатка, лакированных сапожков и батистового белья с вытканными коронами.
Толпа дворовых не высыпала на крыльцо встречать господ; показалась всего одна
девочка лет двенадцати, а вслед за ней вышел из
дому молодой парень, очень похожий на Петра, одетый в серую ливрейную куртку [Ливрейная куртка — короткая ливрея, повседневная одежда молодого слуги.] с белыми гербовыми пуговицами, слуга Павла Петровича Кирсанова.
Нотариус не внушал доверия, и Самгин подумал, что следует посоветоваться с Дроновым, — этот, наверное, знает, как продают
дома. В
доме Варвары его встретила еще неприятность: парадную дверь открыла
девочка подросток — черненькая, остроносая и почему-то с радостью, весело закричала...
Девочка, покраснев от гордости, сказала, что в
доме ее родителей живет старая актриса и учит ее.
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного
дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая
девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Райский провел уже несколько таких дней и ночей, и еще больше предстояло ему провести их под этой кровлей, между огородом, цветником, старым, запущенным садом и рощей, между новым, полным жизни, уютным домиком и старым, полинявшим, частию с обвалившейся штукатуркой
домом, в полях, на берегах, над Волгой, между бабушкой и двумя
девочками, между Леонтьем и Титом Никонычем.
Оно все состояло из небольшой земли, лежащей вплоть у города, от которого отделялось полем и слободой близ Волги, из пятидесяти душ крестьян, да из двух
домов — одного каменного, оставленного и запущенного, и другого деревянного домика, выстроенного его отцом, и в этом-то домике и жила Татьяна Марковна с двумя, тоже двоюродными, внучками-сиротами,
девочками по седьмому и шестому году, оставленными ей двоюродной племянницей, которую она любила, как дочь.
А когда Бережкова уходила или уезжала из
дома,
девочка шла к Василисе, влезала на высокий табурет и молча, не спуская глаз с Василисы, продолжала вязать чулок, насилу одолевая пальцами длинные стальные спицы. Часто клубок вываливался из-под мышки и катился по комнате.
В
доме какая радость и мир жили! Чего там не было? Комнатки маленькие, но уютные, с старинной, взятой из большого
дома мебелью дедов, дядей, и с улыбавшимися портретами отца и матери Райского, и также родителей двух оставшихся на руках у Бережковой девочек-малюток.
Тут Николай Семенович, столь мною уважаемый, очень огорчил меня: он сделал очень серьезную мину и решил отослать
девочку немедленно в воспитательный
дом.
Он сначала брал их к себе в
дом еще маленькими
девочками, растил их с гувернантками и француженками, потом обучал в лучших учебных заведениях и под конец выдавал с приданым.
Ребенок,
девочка с золотистыми длинными локонами и голыми ногами, было существо совершенно чуждое отцу, в особенности потому, что оно было ведено совсем не так, как он хотел этого. Между супругами установилось обычное непонимание и даже нежелание понять друг друга и тихая, молчаливая, скрываемая от посторонних и умеряемая приличиями борьба, делавшая для него жизнь
дома очень тяжелою. Так что семейная жизнь оказалась еще более «не то», чем служба и придворное назначение.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей у них было двое: мальчик и
девочка, — и остановились в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал в меблированные комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее в темном, с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет
дома.
Полугодовой медведь Шайтан жил в комнатах и служил божеским наказанием для всего
дома: он грыз и рвал все, что только попадалось ему под руку, бил собак, производил неожиданные ночные экскурсии по кладовым и чердакам и кончил тем, что бросился на проходившую по улице девочку-торговку и чуть-чуть не задавил ее.
Избыток того чувства, которым Гуляев тяготел к несуществующему сыну, естественно, переходил на других, и в гуляевском
доме проживала целая толпа разных сирот,
девочек и мальчиков.
Именно теперь он отчетливо припомнил двух маленьких
девочек, которые нарушали торжественную тишину бахаревского
дома вечным шумом, возней и детским смехом.
Правда, прошло уже четыре года с тех пор, как старик привез в этот
дом из губернского города восемнадцатилетнюю
девочку, робкую, застенчивую, тоненькую, худенькую, задумчивую и грустную, и с тех пор много утекло воды.
В одно из моих посещений (мне уже было лет двадцать с лишком) я в первый раз увидал у нас в
доме худенькую черноглазую
девочку лет десяти — Асю.
Из
домов, скрипя воротами, выходят дети,
девочки — встречать своих коров, баранов; работа кончилась.
Нас, детей Затрапезных, сверстники недолюбливают. Быстрое обогащение матушки вызвало зависть в соседях. Старшие, конечно, остерегаются высказывать это чувство, но дети не чинятся. Они пристают к нам с самыми ехидными вопросами, сюжетом для которых служит скопидомство матушки и та приниженная роль, которую играет в
доме отец. В особенности неприятна в этом отношении Сашенька Пустотелова, шустрая
девочка, которую все боятся за ее злой язык.
По праздникам (а в будни только по ночам) мужики и бабы вольны управляться у себя, а затем, пока тягловые рабочие томятся на барщине, мальчики и
девочки работают
дома легкую работу: сушат сено, вяжут снопы и проч.
Из среды
девочек и девушек, которых всегда бывало много в соседнем
доме Коляновоких, я выделял уже красивых или, вернее, таких, которые мне казались симпатичными.
В таком настроении одной ночью или, вернее, перед утром, мне приснилось, будто я очутился в узком пустом переулке.
Домов не было, а были только высокие заборы. Над ними висели мутные облака, а внизу лежал белый снег, пушистый и холодный. На снегу виднелась фигурка
девочки в шубке, крытой серым сукном и с белым кроличьим воротником. И казалось — плакала.
В одном месте сплошной забор сменился палисадником, за которым виднелся широкий двор с куртиной, посредине которой стоял алюминиевый шар. В глубине виднелся барский
дом с колонками, а влево — неотгороженный густой сад. Аллеи уходили в зеленый сумрак, и на этом фоне мелькали фигуры двух
девочек в коротких платьях. Одна прыгала через веревочку, другая гоняла колесо. На скамье под деревом, с книгой на коленях, по — видимому, дремала гувернантка.
Ему показалось, что Устенька — именно та здоровая русская
девочка, которая принесет в
дом с собой целую атмосферу здоровья.
Когда ваша Устенька будет жить в моем
доме, то вы можете точно так же прийти к
девочкам в их комнату и сделать точно такую же ревизию всему.
Галактион понял, что с
девочкой припадок, именно случилось то, чего так боялся отец. В
доме происходила безмолвная суета. Неслышными шагами пробежал Кацман, потом Кочетов, потом пронеслась вихрем горничная.
— Нельзя тебе знать! — ответила она угрюмо, но все-таки рассказала кратко: был у этой женщины муж, чиновник Воронов, захотелось ему получить другой, высокий чин, он и продал жену начальнику своему, а тот ее увез куда-то, и два года она
дома не жила. А когда воротилась — дети ее, мальчик и
девочка, померли уже, муж — проиграл казенные деньги и сидел в тюрьме. И вот с горя женщина начала пить, гулять, буянить. Каждый праздник к вечеру ее забирает полиция…
Лет пять спустя, однажды, Афанасий Иванович, проездом, вздумал заглянуть в свое поместье и вдруг заметил в деревенском своем
доме, в семействе своего немца, прелестного ребенка,
девочку лет двенадцати, резвую, милую, умненькую и обещавшую необыкновенную красоту; в этом отношении Афанасий Иванович был знаток безошибочный.
Я останавливался и смеялся от счастья, глядя на их маленькие, мелькающие и вечно бегущие ножки, на мальчиков и
девочек, бегущих вместе, на смех и слезы (потому что многие уже успевали подраться, расплакаться, опять помириться и поиграть, покамест из школы до
дому добегали), и я забывал тогда всю мою тоску.
Лиза шла за ней на цыпочках, едва дыша; холод и полусвет утра, свежесть и пустота церкви, самая таинственность этих неожиданных отлучек, осторожное возвращение в
дом, в постельку, — вся эта смесь запрещенного, странного, святого потрясала
девочку, проникала в самую глубь ее существа.
Эта бойкая
девочка в тяжелой обстановке дедовского
дома томилась больше всех и жадно вслушивалась в наговоры вечно роптавшей Марьи.
После обеда Анфиса Егоровна ушла в кабинет к Петру Елисеичу и здесь между ними произошел какой-то таинственный разговор вполголоса. Нюрочке было велено уйти в свою комнату. О чем они говорили там и почему ей нельзя было слушать? — удивлялась Нюрочка. Вообще поведение гостьи имело какой-то таинственный характер, начинавший пугать Нюрочку. По смущенным лицам прислуги
девочка заметила, что у них в
доме вообще что-то неладно, не так, как прежде.
Таисья даже не обернулась, и Никитич махнул рукой, когда она с
девочками скрылась в воротах груздевского
дома. Он постоял на одном месте, побормотал что-то про себя и решительно не знал, что ему делать.
Стихи эти написаны сестре Дельвига, премилой, живой
девочке, которой тогда было семь или восемь лет. Стихи сами по себе очень милы, но для нас имеют свой особый интерес. Корсаков положил их на музыку, и эти стансы пелись тогда юными девицами почти во всех
домах, где Лицей имел право гражданства.
Теперь девка мальчика родила, несет его в воспитательный
дом, принимают, и ни записи никакой, ничего, а через год она еще
девочкой раздобылась и опять таким же манером несет.
«Вот она, на какого черта было наскочил», — подумал, заворачивая лыжи, Белоярцев и, возвратясь домой не в духе, объявил, что с этою
девочкою много очень хлопот можно нажить: что взять ее из
дому, конечно, можно, но что после могут выйти истории, весьма невыгодные для общего дела.
Она на днях с одной
девочкой из честного
дома чуть не попалась.
И тут
девочка рассказала ему кое-что о себе. Она дочь профессора, который читает лекции в университете, но, кроме того, дает в Екатерининском институте уроки естественной истории и имеет в нем казенную квартиру. Поэтому ее положение в институте особое. Живет она
дома, а в институте только учится. Оттого она гораздо свободнее во времени, в чтении и в развлечениях, чем ее подруги…
В этом большом, уютном, безалаберном
доме две
девочки, три барышни и всегда множество их подруг всяких возрастов.
Он всю свою скрытую нежность души и потребность сердечной любви перенес на эту детвору, особенно на
девочек. Сам он был когда-то женат, но так давно, что даже позабыл об этом. Еще до войны жена сбежала от него с проезжим актером, пленясь его бархатной курткой и кружевными манжетами. Генерал посылал ей пенсию вплоть до самой ее смерти, но в
дом к себе не пустил, несмотря на сцены раскаяния и слезные письма. Детей у них не было.
Вечер в кузьмищевском
доме, сплошь освещенном: в зале шумело молодое поколение, три-четыре дворовых мальчика и даже две
девочки. Всеми ими дирижировал юный Лябьев, который, набрякивая что-то на фортепьяно, заставлял их хлопать в ладоши. Тут же присутствовал на руках кормилицы и сын Сусанны Николаевны, про которого пока еще только возможно сказать, что глаза у него были точь-в-точь такие же, как у Людмилы Николаевны. Вошел Сверстов, откуда-то приехавший, грязный, растрепанный.
Скоро мы перестали нуждаться в предбаннике: мать Людмилы нашла работу у скорняка и с утра уходила из
дому, сестренка училась в школе, брат работал на заводе изразцов. В ненастные дни я приходил к
девочке, помогая ей стряпать, убирать комнату и кухню, она смеялась...
Грушина схватила
девочку за волосы, выбросила из
дому на двор и заперла дверь.
В
доме у городского головы пахло недавно натертыми паркетными полами и еще чем-то, еле заметно, приятно-сьестным. Было тихо и скучно. Дети хозяиновы, сын-гимназист и девочка-подросток, — «она у меня под гувернанткой ходит», говорил отец, — чинно пребывали в своих покоях. Там было уютно, покойно и весело, окна смотрели в сад, мебель стояла удобная, игры разнообразные в горницах и в саду, детские звенели голоса.
Но хитрая Грушина прежде начала угощать Варвару кофеем, потом погнала из
дома на улицу своих ребятишек, причем старшая
девочка заупрямилась и не хотела итти.
Прасковья Ивановна была очень довольна, бабушке ее стало сейчас лучше, угодник майор привез ей из Москвы много игрушек и разных гостинцев, гостил у Бактеевой в
доме безвыездно, рассыпался перед ней мелким бесом и скоро так привязал к себе
девочку, что когда бабушка объявила ей, что он хочет на ней жениться, то она очень обрадовалась и, как совершенное дитя, начала бегать и прыгать по всему
дому, объявляя каждому встречному, что «она идет замуж за Михаила Максимовича, что как будет ей весело, что сколько получит она подарков, что она будет с утра до вечера кататься с ним на его чудесных рысаках, качаться на самых высоких качелях, петь песни или играть в куклы, не маленькие, а большие, которые сами умеют ходить и кланяться…» Вот в каком состоянии находилась голова бедной невесты.
Впрочем, с Степаном Михайловичем и не то случалось: во время его отсутствия выдали замуж четырнадцатилетнюю
девочку, двоюродную его сестру П. И. Багрову, круглую, но очень богатую сироту, жившую у него в
доме и горячо им любимую, — за такого развратного и страшного человека, которого он терпеть не мог.