Неточные совпадения
Вслед за
доктором, отнявшим так много времени,
явился знаменитый путешественник, и Алексей Александрович, пользуясь только что прочитанной брошюрой и своим прежним знанием этого предмета, поразил путешественника глубиною своего знания предмета и широтою просвещенного взгляда.
Не успел Клим напоить их чаем, как
явился знакомый Варавки
доктор Любомудров, человек тощий, длинный, лысый, бритый, с маленькими глазками золотистого цвета, они прятались под черными кустиками нахмуренных бровей.
Он заметил, что по вторникам и пятницам на вечерние приемы
доктора аккуратно
является неистребимый статистик Смолин и какие-то очень разнообразные люди, совершенно не похожие на больных.
Являлся доктор Сомов, чернобородый, мрачный; остановясь в двери, на пороге, он осматривал всех выпуклыми, каменными глазами из-под бровей, похожих на усы, и спрашивал хрипло...
Через несколько минут поезд подошел к вокзалу,
явился старенький
доктор, разрезал ботинок Крэйтона, нашел сложный перелом кости и утешил его, сказав, что знает в городе двух англичан: инженера и скупщика шерсти. Крэйтон вынул блокнот, написал две записки и попросил немедленно доставить их соотечественникам. Пришли санитары, перенесли его в приемный покой на вокзале, и там он, брезгливо осматриваясь, с явным отвращением нюхая странно теплый, густой воздух, сказал Самгину...
Там
явились все только наши да еще служащий в Ост-Индии английский военный
доктор Whetherhead. На столе стояло более десяти покрытых серебряных блюд, по обычаю англичан, и чего тут не было! Я сел на конце; передо мной поставили суп, и мне пришлось хозяйничать.
— Я вам объясню, Надежда Васильевна, почему
доктор скрывал от вас мое появление здесь, — заговорил Привалов, опуская глаза. — Он боялся, что я могу
явиться к вам не совсем в приличном виде…
Доктор так добр, что хотел, хотя на время, скрыть мои недостатки от вас…
— Право, папа, ты сегодня предлагаешь такие странные вопросы;
доктор, конечно, хороший человек, я его всегда уважала, но в таком вопросе он
является все-таки чужим человеком… О таких вещах, папа, с посторонними как-то не принято советоваться.
Обед был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду
явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с той бессодержательной светской любезностью, которая ничего не говорит. Чтобы попасть в тон этой дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности разделял
доктор, и они вдвоем едва тащили на себе тяжесть светского ига.
Разобраться в этом странном наборе фраз было крайне трудно, и Привалов чувствовал себя очень тяжело, если бы
доктор не облегчал эту трудную задачу своим участием. Какой это был замечательно хороший человек! С каким ангельским терпением выслушивал он влюбленный бред Привалова. Это был настоящий друг, который
являлся лучшим посредником во всех недоразумениях и маленьких размолвках.
Надежда Васильевна наконец согласилась с той тупой покорностью, какая
является у людей, потерявших последнюю надежду. Она не плакала, не жаловалась, но это немое горе серьезно беспокоило
доктора.
Доктора убивала мысль, что болезнь Зоси обязана своим происхождением не разбитому чувству любящей женской души, а
явилась вследствие болезненного самолюбия.
— Сударыня, если вы опытный
доктор, то я зато опытный больной, — слюбезничал через силу Митя, — и предчувствую, что если вы уж так следите за судьбой моею, то и поможете ей в ее гибели, но для этого позвольте мне наконец изложить пред вами тот план, с которым я рискнул
явиться… и то, чего от вас ожидаю… Я пришел, сударыня…
Экспертами
явились: приехавший знаменитый
доктор, затем наш
доктор Герценштубе и, наконец, молодой врач Варвинский.
Пока
доктор считал болезнь пустою, он довольствовался порицаниями танцев и корсетов, а когда он заметил опасность, то
явилось «прекращение питания нервов», atrophia nervorum.
В день моего отъезда в Вятку утром рано
явился доктор и начал с следующей глупости...
Пока я собирал нужные для газеты сведения,
явилась полиция, пристав и местный
доктор, общий любимец Д. П. Кувшинников.
Рядом с Харитиной на первой скамье сидел
доктор Кочетов. Она была не рада такому соседству и старалась не дышать, чтобы не слышать перегорелого запаха водки. А
доктор старался быть с ней особенно любезным, как бывают любезными на похоронах с дамами в трауре: ведь она до некоторой степени
являлась тоже героиней настоящего судного дня. После подсудимого публика уделяла ей самое большое внимание и следила за каждым ее движением. Харитина это чувствовала и инстинктивно приняла бесстрастный вид.
Как за последний якорь спасения,
доктор хватался за святую науку, где его интересовала больше всего психиатрия, но здесь он буквально приходил в ужас, потому что в самом себе находил яркую картину всех ненормальных психических процессов. Наука
являлась для него чем-то вроде обвинительного акта. Он бросил книги и спрятал их как можно дальше, как преступник избывает самых опасных свидетелей своего преступления.
Живым примером
являлся доктор Кочетов, который все чаще и чаще приходил в редакцию в ненормальном виде.
Особым выдающимся торжеством
явилось открытие первой газеты в Заполье. Главными представителями этого органа
явились Харченко и
доктор Кочетов. Последний даже не был пьян и поэтому чувствовал себя в грустном настроении. Говорили речи, предлагали тосты и составляли планы похода против плутократов. Харченко расчувствовался и даже прослезился. На торжестве присутствовал Харитон Артемьич и мог только удивляться, чему люди обрадовались.
Он, по обыкновению, был с похмелья, что
являлось для него нормальным состоянием. Устенька достала из буфета бутылку финьшампань и поставила ее на стол.
Доктор залпом выпил две больших рюмки и сразу осовел.
Вывел всех из неловкого положения
доктор Кочетов, который
явился с известием, что Бубнов умер сегодня ночью.
Единственным положительным у Вл. Соловьева
является соединение церквей в лице папы Петра, старца Иоанна и
доктора Паулуса.
Князь помнил это посещение к нему
доктора; он помнил, что Лебедев еще накануне приставал к нему, что он нездоров, и когда князь решительно отказался от медицины, то вдруг
явился с
доктором, под предлогом, что сейчас они оба от господина Терентьева, которому очень худо, и что
доктор имеет кое-что сообщить о больном князю.
Изложением системы лечения Шнейдера и рассказами князь до того заинтересовал
доктора, что тот просидел два часа; при этом курил превосходные сигары князя, а со стороны Лебедева
явилась превкусная наливка, которую принесла Вера, причем
доктор, женатый и семейный человек, пустился перед Верой в особые комплименты, чем и возбудил в ней глубокое негодование.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события
доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не увидите; с тем и
явился».
Даже сострадание, обыкновенно неразлучное с этим воспоминанием,
явилось каким-то таким жиденьким, что сам
доктор его не заметил.
Пили чай; затем Сафьянос, Петр Лукич, Александровский и Вязмитинов уселись за пульку. Зарницын
явился к Евгении Петровне в кухню, где в это время сидела и Лиза. За ним вскоре
явился Помада, и еще чрез несколько минут тихонько вошел
доктор.
Когда известная особа любила сначала Постена, полюбила потом вас… ну, я думала, что в том она ошиблась и что вами ей не увлечься было трудно, но я все-таки всегда ей говорила: «Клеопаша, это последняя любовь, которую я тебе прощаю!» — и, положим, вы изменили ей, ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света, но мы еще, напротив, жить хотим… у нас сейчас
явился доктор, и мне всегда давали такой тон, что это будто бы возбудит вашу ревность; но вот наконец вы уехали, возбуждать ревность стало не в ком, а
доктор все тут и оказывается, что давно уж был такой же amant [любовник (франц.).] ее, как и вы.
Нелли вывезли в креслах.
Явился доктор,
явился и Маслобоев. Он принес для Нелли большой букет сирени; но сам был чем-то озабочен и как будто раздосадован.
Тотчас же она
явилась у нас, привезя с собой на извозчике целый узел. Объявив с первого слова, что теперь и не уйдет от меня, и приехала, чтоб помогать мне в хлопотах, она развязала узел. В нем были сиропы, варенья для больной, цыплята и курица, в случае если больная начнет выздоравливать, яблоки для печенья, апельсины, киевские сухие варенья (на случай если
доктор позволит), наконец, белье, простыни, салфетки, женские рубашки, бинты, компрессы — точно на целый лазарет.
Да, бог мне помог! В полчаса моего отсутствия случилось у Наташи такое происшествие, которое бы могло совсем убить ее, если б мы с
доктором не подоспели вовремя. Не прошло и четверти часа после моего отъезда, как вошел князь. Он только что проводил своих и
явился к Наташе прямо с железной дороги. Этот визит, вероятно, уже давно был решен и обдуман им. Наташа сама рассказывала мне потом, что в первое мгновение она даже и не удивилась князю. «Мой ум помешался», — говорила она.
Княгиня вошла и начала жаловаться
доктору на зубную боль. Потом
явилась Зинаида.
На другой день после второго спектакля, рано утром,
доктор получил записку от Майзеля с приглашением
явиться к нему в дом; в post scriptum’e [Приписке (лат.).] стояла знаменательная фраза: «по очень важному делу». Бедный Яша Кормилицын думал сказаться больным или убежать куда-нибудь, но, как нарочно, не было под руками даже ни одного труднобольного. Скрепя сердце и натянув залежавшийся фрачишко,
доктор отправился к Майзелю. Заговорщики были в сборе, кроме Тетюева.
— Ага, вот и сам Мазепа
явился! — заметил вполголоса Сарматов, глядя на
доктора прищуренными глазами. — Ну, Яшенька, сознавайся: кто заварил кашу? — спросил он уже громко. — Раиса Павловна, рекомендую вашему вниманию этого молодого человека. Не правда ли, хорош?
На душе у
доктора лежало камнем одно обстоятельство, которое
являлось тучкой на его небе, — это проклятый заговор, в котором он участвовал.
— Вот — почему! — заговорил
доктор быстро и неровно. — Вы исчезли из дому за час до ареста Николая. Вы уехали на завод, где вас знают как тетку учительницы. После вашего приезда на заводе
явились вредные листки. Все это захлестывается в петлю вокруг вашей шеи.
Из прочих лиц
явились только
доктора: кривошейка-инспектор, с крестом на шее, и длинный, из немцев, и с какими-то ожесточенными глазами оператор.
Доктор сейчас же поднялся на своей постели. Всякий живописец, всякий скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру, какою она
явилась в настоящую минуту: курчавая голова
доктора, слегка седоватая, была всклочена до последней степени; рубашка расстегнута; сухие ноги его живописно спускались с кровати. Всей этой наружностью своей он более напоминал какого-нибудь художника, чем врача.
— Да, он карабинер и теперь уж майор! — продолжала Миропа Дмитриевна. — Он, бедный, последнее время был чрезвычайно болен и умоляет вас посетить его. «Если бы, говорит,
доктор мне позволил выходить, я бы, говорит, сию же минуту
явился к Егору Егорычу засвидетельствовать мое уважение».
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих на диване, идущем по трем стенам; отставной
доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию в Москве: в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем на том же диване сидел франтоватый господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен в это придворное звание и
явился на выход при приезде императора Николая Павловича в Москву, то государь, взглянув на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как в какие-нибудь коконы, в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим господином приехал в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
Уехав затем с поручиком, он сказал, что в двенадцать часов снова будет у больного, вследствие чего поручик тоже еще с раннего утра
явился к Аггею Никитичу, который уже проснулся, и прямо, не подумав, бухнул ему, что он привозил к нему не
доктора, а аптекаря.
Доктора обходили палаты поутру; часу в одиннадцатом
являлись они у нас все вместе, сопровождая главного
доктора, а прежде них, часа за полтора, посещал палату наш ординатор.
Ни арестанты, ни
доктора не укоряли такого и не стыдили, напоминая ему его недавние фокусы; молча выписывали, молча провожали, и дня через два-три он
являлся к нам наказанный.
В двенадцать часов
явился доктор и, долгонько посидев у Даши, вошел в комнату Нестора Игнатьевича, написал рецепт и уехал, а Даша повеселела как будто.
В одно из воскресений ко мне неожиданно
явился доктор Благово. Он был в кителе поверх шелковой рубахи и в высоких лакированных сапогах.
На деньги эти он нанял щегольскую квартиру, отлично меблировал ее; потом съездил за границу, добился там, чтобы в газетах было напечатано «О работах молодого русского врача Перехватова»; сделал затем в некоторых медицинских обществах рефераты; затем, возвратившись в Москву, завел себе карету, стал
являться во всех почти клубах, где заметно старался заводить знакомства, и злые языки (из медиков, разумеется) к этому еще прибавляли, что Перехватов нарочно заезжал в московский трактир ужинать, дружился там с половыми и, оделив их карточками своими, поручал им, что если кто из публики спросит о
докторе, так они на него бы указывали желающим и подавали бы эти вот именно карточки, на которых подробно было обозначено время, когда он у себя принимает и когда делает визиты.
Хороводом пошли крикливо весёлые недели; Мирон, Татьяна,
доктор да и все люди стали ласковее друг с другом; из города
явились какие-то незнакомые и увезли с собою слесаря Минаева. Потом пришла весна, солнечная и жаркая.