Неточные совпадения
Когда
доктор уехал, больной что-то сказал брату; но Левин расслышал только последние слова: «твоя Катя», по взгляду же, с которым он посмотрел на нее, Левин
понял, что он хвалил ее.
Он не
понимал тоже, почему княгиня брала его за руку и, жалостно глядя на него, просила успокоиться, и Долли уговаривала его поесть и уводила из комнаты, и даже
доктор серьезно и с соболезнованием смотрел на него и предлагал капель.
Он обвинял
доктора, жалел, что нет московского знаменитого
доктора, и Левин
понял, что он всё еще надеялся.
— Кончается, — сказал
доктор. И лицо
доктора было так серьезно, когда он говорил это, что Левин
понял кончается в смысле — умирает.
Он слушал рассказ
доктора и
понимал его.
— Напротив, совсем напротив!..
Доктор, наконец я торжествую: вы меня не
понимаете!.. Это меня, впрочем, огорчает,
доктор, — продолжал я после минуты молчания, — я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться. Однако ж вы мне должны описать маменьку с дочкой. Что они за люди?
Тащу его к Родьке и потом тотчас к вам, значит в час вы получите о нем два известия, — и от
доктора,
понимаете, от самого
доктора; это уж не то что от меня!
— И всё дело испортите! — тоже прошептал, из себя выходя, Разумихин, — выйдемте хоть на лестницу. Настасья, свети! Клянусь вам, — продолжал он полушепотом, уж на лестнице, — что давеча нас, меня и
доктора, чуть не прибил!
Понимаете вы это! Самого
доктора! И тот уступил, чтобы не раздражать, и ушел, а я внизу остался стеречь, а он тут оделся и улизнул. И теперь улизнет, коли раздражать будете, ночью-то, да что-нибудь и сделает над собой…
— Те, я думаю, — отвечал Разумихин,
поняв цель вопроса, — и будут, конечно, про свои семейные дела говорить. Я уйду. Ты, как
доктор, разумеется, больше меня прав имеешь.
Выдумывать было не легко, но он
понимал, что именно за это все в доме, исключая Настоящего Старика, любят его больше, чем брата Дмитрия. Даже
доктор Сомов, когда шли кататься в лодках и Клим с братом обогнали его, — даже угрюмый
доктор, лениво шагавший под руку с мамой, сказал ей...
Он снова молчал, как будто заснув с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему мертвый глаз
доктора Сомова. Он
понимал, что, рассуждая о выдумке, учитель беседует сам с собой, забыв о нем, ученике. И нередко Клим ждал, что вот сейчас учитель скажет что-то о матери, о том, как он в саду обнимал ноги ее. Но учитель говорил...
В течение пяти недель
доктор Любомудров не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент не мог
понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к жизни, к людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.
Улавливая отдельные слова и фразы, Клим
понял, что знакомство с русским всегда доставляло
доктору большое удовольствие; что в 903 году
доктор был в Одессе, — прекрасный, почти европейский город, и очень печально, что революция уничтожила его.
Она легла в постель, почти машинально, как будто не
понимая, что делает. Василиса раздела ее, обложила теплыми салфетками, вытерла ей руки и ноги спиртом и, наконец, заставила проглотить рюмку теплого вина.
Доктор велел ее не беспокоить, оставить спать и потом дать лекарство, которое прописал.
Новостей много, слушай только… Поздравь меня: геморрой наконец у меня открылся! Мы с
доктором так обрадовались, что бросились друг другу в объятия и чуть не зарыдали оба.
Понимаешь ли ты важность этого исхода? на воды не надо ехать! Пояснице легче, а к животу я прикладываю холодные компрессы; у меня, ведь ты знаешь — pletora abdominalis…» [полнокровие в системе воротной вены (лат.).]
Я просто
понял, что выздороветь надо во что бы ни стало и как можно скорее, чтобы как можно скорее начать действовать, а потому решился жить гигиенически и слушаясь
доктора (кто бы он ни был), а бурные намерения, с чрезвычайным благоразумием (плод широкости), отложил до дня выхода, то есть до выздоровления.
— Уверяю вас, — обратился я вдруг к
доктору, — что бродяги — скорее мы с вами и все, сколько здесь ни есть, а не этот старик, у которого нам с вами еще поучиться, потому что у него есть твердое в жизни, а у нас, сколько нас ни есть, ничего твердого в жизни… Впрочем, где вам это
понять.
— Ему надо покой; может, надо будет
доктора. Что спросит — все исполнять, то есть… vous comprenez, ma fille? vous avez l'argent, [Вы
понимаете, милая моя? У вас есть деньги? (франц.)] нет? Вот! — И он вынул ей десятирублевую. Он стал с ней шептаться: — Vous comprenez! vous comprenez! — повторял он ей, грозя пальцем и строго хмуря брови. Я видел, что она страшно перед ним трепетала.
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные,
доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он не
понимал ничего из того, что ему говорили, отвечал невпопад и думал только о Катюше, вспоминая ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни о чем другом не мог думать. Когда она входила в комнату, он, не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы не смотреть на нее.
— Все это хорошо, но я, право, не
понимаю таких неопределенных желаний, — серьезно говорил
доктор. — Тем более что мы можем показаться навязчивыми. Это детский каприз…
Доктор Герценштубе и встретившийся Ивану Федоровичу в больнице врач Варвинский на настойчивые вопросы Ивана Федоровича твердо отвечали, что падучая болезнь Смердякова несомненна, и даже удивились вопросу: «Не притворялся ли он в день катастрофы?» Они дали ему
понять, что припадок этот был даже необыкновенный, продолжался и повторялся несколько дней, так что жизнь пациента была в решительной опасности, и что только теперь, после принятых мер, можно уже сказать утвердительно, что больной останется в живых, хотя очень возможно (прибавил
доктор Герценштубе), что рассудок его останется отчасти расстроен «если не на всю жизнь, то на довольно продолжительное время».
Знаю только, что потом, когда уже все успокоилось и все
поняли, в чем дело, судебному приставу таки досталось, хотя он и основательно объяснил начальству, что свидетель был все время здоров, что его видел
доктор, когда час пред тем с ним сделалась легкая дурнота, но что до входа в залу он все говорил связно, так что предвидеть было ничего невозможно; что он сам, напротив, настаивал и непременно хотел дать показание.
Осмотрев больного тщательно (это был самый тщательный и внимательный
доктор во всей губернии, пожилой и почтеннейший старичок), он заключил, что припадок чрезвычайный и «может грозить опасностью», что покамест он, Герценштубе, еще не
понимает всего, но что завтра утром, если не помогут теперешние средства, он решится принять другие.
Приезжал ко мне
доктор Герценштубе, по доброте своего сердца, осматривал их обеих целый час: «Не
понимаю, говорит, ничего», а, однако же, минеральная вода, которая в аптеке здешней есть (прописал он ее), несомненную пользу ей принесет, да ванны ножные из лекарств тоже ей прописал.
— Звон? — переговорил
доктор, не
поняв, что такое Перезвон.
Доктор присутствовал при этой сцене немым свидетелем и только мог удивляться. Он никак не мог
понять поведения Харитины. Разрешилась эта сцена неожиданными слезами. Харитина села прямо на пол и заплакала.
Доктор инстинктивно бросился ее поднимать, как человека, который оступился.
Это самоедство все разрасталось, и
доктор инстинктивно начал сторониться даже людей, которые были расположены к нему вполне искренне, как Стабровский.
Доктора вперед коробила мысль, что умный поляк все видит,
понимает и про себя жалеет его. Именно вот это сожаление убивало
доктора, поднимая в нем остаток мужской гордости.
— Это первое предостережение,
доктор, — спокойно заметит Стабровский, когда пришел в себя. — Зачем себя обманывать?.. Я
понимаю, что с таким ударцем можно протянуть еще лет десять — пятнадцать, но все-таки скверно. Песенка спета.
Как
доктор ни уговаривал ее, больная осталась при своем. Галактион
понял, что она стесняется его, и вышел Харитина приподняла больную на подушки, но у нее голова свалилась на сторону.
— Не надо… не надо… — шептала Харитина, закрывая лицо руками и защищаясь всем своим молодым телом. — Ах, какой вы глупый,
доктор! Ведь я еще не жила… совсем не жила! А я такая молодая,
доктор! Оставьте меня,
доктор! Какая я гадкая…
Понимаете, я ненавижу себя!.. Всех ненавижу… вас…
—
Доктор очень милый человек, но он сегодня немного того…
понимаете? Ну, просто пьян! Вы на него не обижайтесь.
Голова
доктора горела, ему делалось душно, а перед глазами стояло лицо Устеньки, — это именно то лицо, которое одно могло сделать его счастливым, чистым, хорошим, и, увы, как поздно он это
понял!
Слушая ожесточенные выходки
доктора, Галактион
понимал только одно, что он действительно полный неуч и даже не знает настоящих образованных слов.
— Ничего вы не
понимаете, барышня, — довольно резко ответил Галактион уже серьезным тоном. — Да, не
понимаете… Писал-то
доктор действительно пьяный, и барышне такие слова, может быть, совсем не подходят, а только все это правда. Уж вы меня извините, а действительно мы так и живем… по-навозному. Зарылись в своей грязи и знать ничего не хотим… да. И еще нам же смешно, вот как мне сейчас.
Петр вздрогнул и быстро стал на ноги. Это движение показывало, что он слышал слова
доктора, но, судя по выражению его лица, он как будто не
понял их значения. Опершись дрожащею рукой на подоконник, он застыл на месте с бледным, приподнятым кверху лицом и неподвижными чертами.
— Я эту болезнь
понимаю, только немцы ее лечить не могут, а тут надо какого-нибудь
доктора из духовного звания, потому что те в этих примерах выросли и помогать могут; я сейчас пошлю туда русского
доктора Мартын-Сольского.
Беседа затянулась на несколько часов, причем Голиковский засыпал нового друга вопросами. Петра Елисеича неприятно удивило то, что новый управляющий главное внимание обращал больше всего на формальную сторону дела, в частности — на канцелярские тонкости. Мимоходом он дал
понять, что это уже не первый случай, когда ему приходится отваживаться с обессиленным заводом, как
доктору с больным.
Доктор был хороший человек и говорил вполне искренне. Такие случаи собственного бессилия на самого него нагоняли какую-то подавлявшую тоску, и он
понимал состояние Нюрочки. После некоторого раздумья он прибавил...
Доктор и Вязмитинов
понимали, что Сафьянос и глуп, и хвастун; остальные не осуждали начальство, а Зарницын слушал только самого себя.
Она
понимала и отца, и Вязмитинова, и
доктора, и условия, в которых так или иначе боролись представлявшиеся ей люди, и осмыслена была развернутая перед ее окном широкая страница вечной книги.
— Ничего не
понимаю, — отвечал
доктор.
— Дыть, чудак ты этакой! Теперь, как
доктор разъяснил, так и мы
понимаем, что желудок.
Нечай имел общую многим малороссам черту. Несмотря на долгое пребывание в Москве, он любил мешать свою русскую речь с малороссийскою, а если с кем мог, то и совсем говорил по-малороссийски.
Доктор же свободно
понимал это наречие и кое-как мог на нем объясняться по нужде или шутки ради.
Мари слушала
доктора и делала вид, что как будто бы совершенно не
понимала его; тот же, как видно, убедившись, что он все сказал, что ему следовало, раскланялся, наконец, и ушел.
Нелли не дала ему договорить. Она снова начала плакать, снова упрашивать его, но ничего не помогло. Старичок все более и более впадал в изумление и все более и более ничего не
понимал. Наконец Нелли бросила его, вскрикнула: «Ах, боже мой!» — и выбежала из комнаты. «Я был болен весь этот день, — прибавил
доктор, заключая свой рассказ, — и на ночь принял декокт…» [отвар (лат. decoctum)]
В таких случаях Нелли старалась не показать нам, что
понимает наши усилия, и начинала смеяться с
доктором или с Николаем Сергеичем…
— Я вас не
понимаю, Сарматов, — отозвался
доктор.
Я
понимаю, зачем приходили другие, но ведь вы, в качестве
доктора, нисколько не заинтересованы в наших заводских делах.
Рядом с I — на зеленой, головокружительно прыгающей сетке чей-то тончайший, вырезанный из бумаги профиль… нет, не чей-то, а я его знаю. Я помню:
доктор — нет, нет, я очень ясно все
понимаю. И вот
понимаю: они вдвоем схватили меня под руки и со смехом тащат вперед. Ноги у меня заплетаются, скользят. Там карканье, мох, кочки, клекот, сучья, стволы, крылья, листья, свист…
К счастию, лечивший его
доктор, узнав отношения лиц и
поняв, кажется, отчего болен пациент, нашел нужным, для успеха лечения, чтоб невеста не тревожила больного и оставляла его больше в покое, больше одного.